Г-н Столыпин ни словом не выразил удовольствия по тому поводу, что депутаты так счастливо избавились от смертельной опасности. Зато кадеты выразили в своих газетах неудовольствие г. Столыпину. Как, начальство, выражающее неудержимую радость в тех случаях, когда какой-нибудь начальник выйдет невредимым после покушения, произведенного с негодными средствами (напр., с оловянным ножичком) или подозрительно смахивающего на самопокушение, это начальство молчит, когда от смерти избавились народные представители!
Трудно понять неудовольствие кадетских газет. Ясность, искренность — прежде всего. А искренности было больше 2 марта, когда г. Столыпин молчал, чем 6 марта, когда он говорил в Государственной Думе.
Кадетский дух веял над собранием 2 марта. Кадет г. Долженков нашел было надлежащий тон для характеристики происшествия с потолком. Но он быстро вспомнил, что звание кадета обязывает к почтительному молчанию, и поторопился поймать выражения, выпущенные по адресу министерства.
Когда социал-демократ Алексинский попытался осветить историю с потолком, его прервали на полуслове и предложили перейти от существа дела к вопросу об отыскании новой квартиры.
В этот день в Думе главенствовали кадеты. И Дума показала, что способна сделать она, если она пойдет за кадетами. Такая Дума, поставленная лицом к лицу перед смертью, не осмелится выдвинуть вопрос о том, как предотвратить смерть и угрозу смерти, как вырвать с корнем самый источник опасности. Она будет «сурово» молчать и покорно займется подготовкою гроба.
Следующие дни были заняты поисками новой квартиры. Дело оказалось нелегким. В Петербурге, с его грандиозными, пустующими дворцами, не находилось квартиры для Думы. Дума открыла, что она попала в разряд тех подозрительных квартирантов, которым дворники и управляющие, в союзе с полицией, отравляют существование.
Наконец, к 6 марта отыскали временное помещение — петербургское Дворянское собрание. Сюда перекочевала Дума, а за ней и вся внутренняя охрана: 84 души, т. е. по охранщику на каждые 5 депутатов. А за внутренними охранщиками перекочевала от Таврического дворца к Дворянскому собранию и вся внешняя армия: архангелы охранного отделения, пехота, жандармерия, полиция, кавалерия. Эти силы закупорили со всех сторон все проходы к собранию «народных избранников». Депутаты под надзором полиции, депутаты, отделяемые охранщиками от избирателей, волю которых должна выразить Дума, — такова была первая декларация г. Столыпина. Современная конституция ничем не уступит потемкинским деревням по Днепру. Правительство хранит исторические заветы России.
6 марта было, наконец, прочитано заявление г. Столыпина. О нем можно не распространяться. Это — утомительная канцелярская бумага, написанная казенным слогом, который представляет сплошное оскорбление для русского языка. Только безнадежная ограниченность полицейского участка и ложь чиновничьей канцелярии могли породить такой слог, носящий отпечаток полной бездарности.
По существу же это — старые рассуждения о народных свободе и благе, водворяемых властью кнута. Из декларации г. Столыпина мы открываем, напр., что у нас уже существует свобода собраний и союзов. Об этой свободе собраний могли бы поведать нам деревни, подвергшиеся разгрому за первые попытки крестьян собраться для обсуждения общественных дел. Об этом могли бы поведать города, в которых существует действительная свобода собраний для кнутобойных дел мастеров. О свободе союзов многое могли бы сказать фабрично-заводские рабочие и приказчики. Сколько союзов закрыто, сколько членов правлений изгнано за Урал за свою организаторскую деятельность!
Г-н Столыпин грозит в своем заявлении обеспечить таким же способом целый ряд других свобод: свободу исповедания, неприкосновенность личности, переписки и т. д.
Или возьмем те места заявления, которые касаются крестьянского вопроса. За последние месяцы удельное ведомство (т. е. управление имениями царской фамилии) и помещики продали крестьянскому банку, по замечательно хорошим для них ценам, несколько миллионов десятин земли. Крестьянский банк заставит крестьян купить эту землю по таким же ценам. Эта операция, перекачивающая сотни миллионов рублей из крестьянских карманов в дворянские, сгибающая крестьянство тяжестью новых выкупных платежей, называется в заявлении г. Столыпина попечением о благе крестьянства.
Или возьмем то, что обещает г. Столыпин рабочим. Г-н Столыпин начинает с признания «безусловной необходимости положительного и широкого содействия местной власти благосостоянию рабочих». Екатерина, закабаляя помещикам сотни тысяч крестьян, тоже говорила, что она заботится о народном благосостоянии. Г-н Столыпин видит в «рабочем движении естественное стремление рабочих к улучшению своего положения». Он обещает устранить «стеснения этого движения», но сейчас же добавляет: «поскольку оно не угрожает общественному порядку и общественной безопасности». Из-за потемкинской избы выглянул истинно русский кнут; он и в настоящее время не щадит рабочих исключительно потому, что их борьба за улучшение своей участи, как оказывается, всегда, решительно всегда, угрожает общественному порядку и общественной безопасности, — т. е. безмятежному существованию тунеядческих классов, ездящих на народном горбе.
И такова вся декларация. Заслуживают упоминания еще несколько слов из заключительной части. Правительство, представителем которого «являюсь я», заявил г. Столыпин, «чисто русское правительство».
А на министерских скамьях, отмечают газеты, выделялись фигуры членов этого чисто русского правительства: Шванебах, Редигер, Шауфус, Фредерикс, Кауфман.
Но г. Столыпин был прав. Все эти гг. Шванебахи, Редигеры, Шауфусы и общественные группы, которые представлены ими, все они во что бы то ни стало хотят сохранить исторические заветы старой России.
Но выступает новая жизнь. Пробудился рабочий, пробуждается забитый крестьянин. Историческим заветам старой России — дворянской, полицейской, изуверской — они противопоставляют идеалы новой, свободной России.
И только вполне основательный страх перед этой новой Россией заставляет гг. Столыпиных выступать со своими декларациями.
Истина. 1997. 17 марта.
Впервые опубликована в газете «Рабочее знамя»[227] (1908, № 4, август).
18 июня в Рыковской шахте, находящейся в Юзовке, центре донецкой каменноугольной промышленности, произошел страшный взрыв, который разрушил подземные галереи и преградил углекопам выход из шахты. Немедленно после взрыва начался пожар. Большая часть углекопов, работавших в этой шахте, погибла. Кто не был убит первым взрывом, задохся, потому что после взрыва в шахте остались вместо воздуха только ядовитые газы. Спасаясь от них, углекопы закрывали лицо одеждой, прятали его в рыхлую землю. В таком положении нашли их трупы. Другие, которым удалось укрепиться в галереях с пригодным для дыхания воздухом, погибли от распространившегося по шахте пожара. Товарищи, явившиеся на помощь, слышали отчаянные крики заживо сгоравших людей. Но спасательные приспособления оказались недостаточными. Жены и дети погибающих углекопов, собравшиеся на поверхности, знали, что внизу, под ногами, сгорают и задыхаются их мужья и отцы. Но помощь была невозможна. Из 400 человек, спустившихся в шахту, спаслось лишь несколько десятков. Погибло около 300 человек. Точная цифра погибших не установлена: не все рабочие, спустившиеся в шахту, были отмечены. После погибших осталось полторы тысячи вдов и сирот. Капиталисты выбросят им такие пособия, которые не обеспечат им даже голодного существования и не избавят от необходимости нищенства. Шахту поправят настолько, чтобы в нее можно было спустить новые сотни «рабочих рук», которые будут, как и покойные, извлекать барыши для капиталистов, пока не разразится новая катастрофа. Истерся приводный ремень, его бросили, купили новый. Убиты сотни рабочих, их похоронили, найдут новых.
Кто виновник несчастья? Из Петербурга давно выехала особая комиссия для исследования этого вопроса. Поехал товарищ министра, поехали инженеры, поехали другие чиновные люди. Наверное, наши юзовские товарищи уже заметили результаты работ этой комиссии: ее члены получили хорошие деньги на дорогу, хорошее вознаграждение за труды, хорошие обеды и разные развлечения от заводчиков. Наверное, и остановились-то они у заводчиков. В конце концов комиссия, верно, скажет: да, некоторые упущения были, но без них никакое дело не обойдется. Несчастье произошло по божьему попущению и по вине какого-нибудь мелкого служащего, если не самих рабочих. Чтобы положить конец таким несчастьям, необходимо назначить новых чиновников, дать им хорошее жалованье и расшить золотом мундиры. Тогда все будет ладно.
