- Скажи ему, чтобы они тайно побудили горожан открыть восточные ворота, когда придет край их терпению. И про милость свою к ним скажи. Да сегодня же отправь пленных в крепость и дай им воды по кувшину.
Владимир вместе с толмачом разъяснили греку, что делать и как вести себя в городе. Потом Добрыня повел всех пленников к крепости, в посаде им всем выдали по кувшину воды и отпустили. Вскоре они подошли к воротам, их долго не пускали, но наконец ворота открылись, и пленники вошли в город.
Началось ожидание. Потянулись часы, дни. Земарх никак не давал о себе знать. СО стен в русский стан больше не летели стрелы, но и ворота не открывались. В городе, казалось, всё вымерло, лишь животные выли, скулили, мычали от жажды. Солнце в эти дни раскаляло землю, как камни на костре. Только на седьмой день изнемогающий от жажды город зашумел, заговорил, забушевал и восстал против правителя и вардинцев. Вооруженные чем попало горожане, а многие с мечами и копьями, ринулись на стражу у восточных ворот, кого убили, кого прогнали и, распахнув ворота, хлынули в посад. Среди толпы было много детей, женщин с младенцами на руках. Мужчины охраняли ворота, но не от россиян, а от воинов Варды Фоки, которые покидали стены и спешили к воротам, чтобы закрыть их.
Ратники Владимира опередили воинов Варды Фоки. Они были совсем близко от ворот, хоронясь под прикрытием щитов. Несколько сотен их ворвались в город и быстро расправились с теми, кто оказывал сопротивление. А в распахнутые ворота вбегали всё новые отряды россиян, и скоро весь город был во власти войска князя Владимира. Воины поднялись на стены и очистили их от сторонников Варды, больше сотни взяли в плен. И уже не звенели мечи, не разносился боевой клич, лишь стонали раненые.
В этот час на площади появился в окружении воевод князь Владимир. Сюда же стекались горожане. Князь счел, что нужно немедленно предупредить воевод и тысяцких, чтобы их воины не бесчинствовали в городе, не грабили имущество, не бесчестили жен и дев. Ещё он велел найти Земарха-правителя и наместников Варды Фоки и взять всех их под стражу. Распорядившись, Владимир с Добрыней отправился осматривать Корсунь. Ему было приятно оттого, что город открывался перед ним неразрушенный и прекрасный. В городе ещё не было воды, и князь приказал воеводе Посвисту взять воинов и восстановить водоводы, сам же поднялся на крепостную стену, осмотрел её и подумал, что положил бы под этой крепостью тысячи воинов, пока не одолел бы неприступные стены. Но это и уязвило гордость князя. На миг он пожалел, что не захватил Корсунь штурмом, но вошел в неё Божьим провидением. А вот какой Бог послал ему удачу и кого благодарить, князь не знал. Боль уязвленной гордости, к его удовольствию, оказалась короткой. Он забыл о себе, вспомнил о Григории и о том человеке, который послал стрелу в русский стан. Как только князь подумал о них, ему стало очевидно, что стрела прилетела к его шатру не без участия святого старца, иначе зачем было ему просить, чтобы он, Владимир, не пытался штурмовать город ещё семь дней? Да и зачем престарелому человеку было проделывать столь опасный и трудный путь из Киева, зачем покидать шатер в ночное время и куда-то исчезнуть?
Все эти вопросы заставили Владимира спуститься со стены и попытаться найти на них ответы, а главное, найти Григория. Князь уже был уверен, что старец Корсуне. Владимир миновал монетный двор, помещения которого были упрятаны под землей, вышел на городскую площадь и направился к церкви Святого Василия, видневшейся неподалеку. Рынды едва поспевали за ним. Но на площади он остановился; его поразил высоченный холм земли и камня. Здесь князя увидел Добрыня. Воевода подошел и сказал:
- Вот та земля, какую твои воины насыпали на валы, а корсуняне день за днём крали её.
Князь подивился мужеству горожан, их жажде защитить родной кров любой ценой. «Сей подвиг достоин похвалы», - подумал он, и мысли снова вернулись к судьбе Григория. Казалось, сама душа его крикнула: «Ищу Григория!» Князь велел Добрыне:
- Возьми сотню отроков, обыщи весь город, но найди старца Григория. Верю, что он здесь!
Добрыня ушел молча, а через несколько минут вернулся на площадь и догнал князя у церкви. За ним спешила молодая гречанка.
- Князь-батюшка, её зовут Анастасия, - показав на девушку, молвил Добрыня, - и она ищет тебя.
- Ты узнал, что ей нужно?
- Она сказала, что её слово лишь для князя. Владимир отослал Добрыню и спросил Анастасию:
- Какое слово ко мне, дева?
- Григорий, - только и произнесла Анастасия четко.
- Где он? - заторопился князь.
Анастасия ничего больше не сказала, но сделала .легкий знак головой: дескать, иди за мной - и направилась за церковь Святого Василия. Владимир поспешил следом.
Поодаль за ними шел Добрыня, а с ним несколько гридней. Шли недолго. Анастасия приблизилась к калитке каменного дворика, открыла её и пригласила князя войти. Он вошел, и Анастасия повела его к низкому каменному дому. В полуосвещенном небольшими окнами зале князь увидел священнослужителя, а за его спиной сидящего на скамье старца Григория.
- Святой отец, ты жив! - воскликнул князь, шагнул к нему и обнял. - Зачем ушел? Зачем заставил страдать?
Григорий прослезился, поднял на Владимира глаза и тихо ответил:
- Вот корсунянин Анастас-протоиерей. Его стрелу тебе подали.
Владимир повернулся к Анастасу, внимательно присмотрелся к его открытому, усталому лицу и низко поклонился:
- Пусть твой Бог продлит дни твоей жизни на долгие годы и сделает их безоблачными.
Анастас перекрестился и тоже поклонился князю, но не сказал ни слова, лишь в свою очередь пристально рассматривал князя.
Они были достойны друг друга и не смутились от проницательных взглядов. Князь подумал: «Я позову его в Киев», - и услышал в ответ живое русское слово:
- Мы с сестрой согласны поехать в твой стольный град.
Владимир изумленно посмотрел на Анастаса, на Григория, не понимая, как им удается проникать в мысли других. В сей миг вошла Анастасия, и загадка осталась неразгаданной. На деревянном подносе стояли кубки с вином, на блюде - пища. Анастасия расставила всё на столе, и её брат пригласил Владимира:
- Ты желанный гость в моём доме, великий князь. Прошу к столу. И ты, святой отец, иди к нам, выпьем за победу разума.
Все подняли кубки, а князь повторил то, что сказал семь дней назад:
- Аще се ся сбудеть, сам ся крещу ту!
И все выпили вино, но на слова князя никто ничего не ответил, будто не поняли смысла сказанного.
Но Григорий ликовал в душе и повторял про себя: «Господи, ты услышал меня! Слава тебе, Господи!»
Анастасия и Анастас смотрели на князя Владимира с обожанием.
Глава двадцатая. АННА СЖИГАЕТ МОСТЫ
Осенью минувшего года, когда в церкви монастыря Святой Мамы отпевали усопшего боярина Ивара, на панихиде были царевна Анна с Гликерией и Сфенкелом. Анна удивилась и спросила Гликерию:
- Сладкая, с какой стати твой супруг пришел в русский храм?
Гликерия приложила палец к губам и вполголоса ответила:
- Потом расскажу.
Спафарий Сфенкел стоял близ самого гроба и усердно молился вместе с монахами, пел с ними псалмы. Позже он помогал россиянам опускать гроб в могилу, закапывал его. Когда таинство захоронения завершилось, Сфенкел вместе с боярином Посвистом и другими русскими послами справлял на постоялом дворе в посаде у монастыря тризну в честь именитого боярина. Анна и Гликерия не остались ждать его, а отправились во Влахерн. В пути ко дворцу, сидя в экипаже, Гликерия и поделилась с Анной тайными побуждениями Сфенкела:
- Он, матушка-царевна, уже какой день возле русских послов кружит и всё по той причине, что в доверие к ним хочет войти.
- Чего бы ради?
- В том-то и дело. И я вначале гадала: что это он при Иваре ночи просиживал, а теперь с Посвистом в обнимку ходит? А тут как-то пришел поздним вечером хмельной, я его и спросила: «Долго ли ты будешь русов обхаживать?» - «Долго, Сладкая, - ответил он. - И разлука нам предстоит долгая. На Русь я с ними поеду». Ничего я ему не сказала на такое признание. Он ведь никогда раньше не откровенничал со мной. Да и не спросишь: служащий в секрете. А тут задумалась. Неспроста слова сеял, всходов ждал.
Гликерия ещё говорила о чем-то, но Анна погрузилась в свои размышления. Ей тоже показалось, что Сфенкел откровенничал с Гликерией с какой-то целью. И Анна догадалась, к чему он склонял супругу. Ему нужно было, чтобы она поделилась с нею, Анной, о том, что услышала. Так оно и было, ибо только Анна думала о Руси больше, чем другие во Влахерне, и ей было интересно иметь понятие о жизни этой державы. И интерес у неё был не праздный. Ей важно было знать, пребывал ли великий князь в супружестве. Слышала она раньше, что одну из жен он отправил в монастырь. А как другие? Жаждет ли, как прежде, великий князь породниться с Византией и намерен ли добиваться своего? Вопросов у Анны было много, и если бы она хоть на часть из них получила ответы, то ведала бы сама, как выйти из тупика, в котором находилась не один год. Вернувшись к действительности, Анна сказала Гликерии:
