Эулалия примирилась с ролью подруги. Несмотря на ее семью, она украшала мою жизнь благодаря своему умению очаровывать людей. Я брал ее с собой в театр или какой-нибудь из существующих в Буэнос-Айресе интересных «салонов», весьма свободных, весьма разношерстных, являвшихся смутным и в те времена, пожалуй, единственным предвестием союза между старозаветным и вновь нарождавшимся обществом. Ее охотно приглашали, за ней усиленно ухаживали. Порой мне казалось, что любезность некоторых мужчин заходила слишком далеко, однако Эулалия принимала ее как обычную дань. Не пристало Маурисио Гомесу Эррере входить в такие мелочи, когда столько дел, гораздо более значительных и для него самого и для его близких, поминутно требовало его внимания. Эулалия была и будет безукоризненно порядочна (либо так мне казалось), и хватит об этом!..
Когда я все же касался подобных психологических проблем, мне всегда вспоминался образ Марии Бланко, и всегда я сравнивал поведение Эулалии с тем, как вела бы себя она. И хотя Эулалия поступала так же, как могла бы поступить Мария Бланко, всегда я отдавал предпочтение Марии, скорее всего из атавистических предрассудков, забывая, что жена моя была настоящей сеньорой. Росаэхи, Бланко: все дело было в этом – звучание имени.
Мария меж тем жила в Буэнос-Айресе и ничуть обо мне не думала. Очевидно, ее жизнь мало отличалась от жизни Тересы; все время, все помыслы она посвящала Васкесу или выполнению своего долга. Нигде ее не было видно. Васкес собирался совершить путешествие в Европу. Он хотел пополнить свое образование, увидеть воочию все, о чем рассказывали ему книги. Но он знал: своей стране он сможет принести больше пользы не благодаря тому, что узнает он за границей, а благодаря тому, что жизнь в Старом Свете придаст ему большую значительность. Перефразируя в шутку слова Кальдерона: «чтобы ты не знал, что я знаю, что ты знаешь мои слабости», он говорил: если хочешь действовать, важно, чтобы остальные «знали, что ты знаешь», или хотя бы предполагали, а это одно и то же. Однажды, обсуждая изложение парламентских дебатов в оппозиционных газетах, где обо мне говорилось очень хорошо, я сказал ему, что презираю всех этих писак, в лучшем случае только терплю их. Романтик Васкес с жаром возразил:
– Только терпишь? Глупец ты! Разве ты не видишь, что это единственные люди, которые хоть что-нибудь делают, и только они имеют право «терпеть» других? У самого скромного из них больше вероятия, чем у нас с тобой, заслужить любовь и уважение потомков!.. Слабое утешение, скажешь ты. Но духовное вознаграждение они получают заранее и не используют его затем, чтобы чваниться перед обыкновенными людьми… Они-то хорошо знают, чего они стоят, а мы сами не знаем, кто мы такие.
– То есть как это?
– Они умеют противостоять обстоятельствам, мы же только изучаем их, чтобы им подчиняться.
– Все это игра словами, не более того.
– Очень рад, что ты это так принимаешь.
Я верил, да и сейчас верю в существование так называемых выдающихся людей, которые указывают путь обществу и народам. В то время как я писал эти строки, я прочел речь Рузвельта в Брюсселе, восхваляющую посредственность. Это попросту предвыборная лесть, подобная нашим провинциальным речам, в которых мы превозносим земледельцев и скотоводов как самую великую и мощную опору общества и духовной жизни…
От размышлений меня отвлекли более важные дела. Правительство было серьезно озабочено сложившейся обстановкой, особенно в области экономики. Стране угрожало банкротство, и министры финансов сменялись непрерывно, каждый совершая все большие ошибки. Стремясь остановить повышение цен на золото, правительство продало весь золотой запас, который был немедленно поглощен банкирами и ушел за границу. Остановить повышение не удалось, металл потребовался в еще больших количествах для оплаты займов и процентов, и пришлось покупать его по невероятным ценам. Побежали слухи о серьезных злоупотреблениях в банках; в столице поднялась волна беспорядков, и повеяло дыханием революции. То, о чем Росаэхи знал еще несколько месяцев тому назад, стало известно всем. Тут мой тесть срочно потребовал меня к себе.
– Ты сделал то, что я сказал тебе?
– Не знаю, о чем это вы.
– О том, чтобы перевести весь твой долг на гарантийный банк провинции.
– Да.
– Какой суммы он достигает?
– Я уже говорил, вместе с накопившимися процентами – около миллиона песо.
– Векселя только за твоей подписью?
– Большая часть. Примерно на двести пятьдесят тысяч подписывал не я. Однако известно…
– Это неважно. Пусть все так и остается. Не беспокойся. Ни на что не обращай внимания. Главное, не продавай… Надвигается буря, и нужно большое самообладание, большое…
– Вы тоже верите в революцию? – спросил я иронически.
Он подмигнул мне с лукавым смешком в своих свиных глазках.
– Я – более чем кто бы то ни было, – ответил он. – Дальше так продолжаться не может.
Понимая, что он знает больше, чем хотел сказать, я попытался прощупать его.
– Уверен, что вы даже деньги дали…
– Это уж мое дело! – воскликнул он, ухмыляясь еще шире. – Верно одно: все, что угодно, понимаешь? Все, что угодно, лучше, чем тянуть такое положение. Пора кончать. Это неслыханное безумие; больших глупостей сделать нельзя, а кроме того, уже слишком глубоко залезают в чужие карманы.
– Революция не победит. Она только укрепит позиции правительства.
– Возможно, что не победит. Даже почти наверняка не победит, ее делают слишком разные люди. Но правительство сможет упрочиться, лишь действуя, как правительство; другими словами, оставаясь таким как оно есть, но сменив людей и тактику.
– Занятно!
– Можешь думать все, что тебе угодно. Но хочешь, Маурисио, еще один спасительный совет вдобавок к другим?
– Давайте совет.
– Отправляйся-ка из Буэнос-Айреса. Эулалия слишком чувствительна, а зима предстоит тяжелая. Увези ее куда-нибудь на север или в Рио-де-Жанейро, если город предпочитаешь деревне, и выжди конца событий.
– Не могу. У меня есть обязательства. Чем бы не оправдывать мой отъезд, а он будет дезертирством. Я останусь здесь и с места не двинусь.
– Ты губишь свое будущее!
– Не бойтесь, старина. Есть у меня когти, выберусь из западни. Вот увидите. И никто никогда не посмеет сказать, что Маурисио Гомес Эррера – предатель или трус!
Революция разразилась, потому что у народа не оставалось больше ни сентаво, жить было не на что. К этому времени я уже прослыл «человеком серьезным», в силу того что сам постарался не привлекать внимания к своей особе. И в критический момент я сказал себе:
– Пора готовиться сменить кожу. Будем молчать намертво, а дальше поглядим. Ничего дурного я не сделал. Политика состоит из цепи событий, в которых человек должен показать себя «полезным или годным к использованию», и проявить это хотя бы пассивным образом. Общество говорит нам: «Будь богат, имей влияние, и победишь». Современная религия говорит то же самое, требуя, как и общество, лишь соблюдения формы. Я богат, вернее, обладаю всеми необходимыми для этого возможностями и внешними признаками. Я богат и благодаря своей жене, и сам по себе, если верить Росаэхи. Я одарен способностями или, что, может быть, еще важнее, умением жить. Вопрос в том, чтобы не сойти на нет к тридцати пяти годам. Время сейчас опасное для молодых людей. Я еще могу стать новым человеком, немало наших героев начинали свою деятельность в сорок лет. Кто предскажет?…
Но я хотел скрепить золотой пряжкой эту долгую главу своей жизни, остаться верен если не своим принципам, то своим друзьям и соратникам, и, когда разразилась революция, я одним из первых пришел к президенту, меж тем как восставшие и их пособники собирались на площади перед парком, создавали отряды и убивали полицейских в стремлении отомстить власти или ее представителям.
– Это военный мятеж, – сказал президент, уделив мне минуту внимания среди царившей во дворце суматохи и паники. – Но верная часть армии не замедлит справиться с бунтовщиками.
– Совершенно с вами согласен, – ответил я. – И если я могу быть чем-нибудь полезен… Вы знаете, что можете рассчитывать на меня.
– Благодарю! Я знаю, знаю!
Все осаждали его, требовали ответов, доводили до полного изнеможения. Он видел, что катастрофа близится, но сохранял присутствие духа и доверие к людям. Он не был малодушен, каким хотели изобразить его враги; мечтатель – это верно, как доказали позднейшие события, подтвердив мнение моего тестя. Но почем знать, был бы ли он таким мечтателем, проявляй его приближенные больше здравого смысла и меньше угодничества. Так или иначе, кости были брошены, и следовало показать себя искусным игроком, не выказывая ни трусости, ни излишней дерзости. Это он и сделал, поскольку не заявил, что сам встанет во главе своих войск, но и не бежал, как крыса из горящего дома. Я подумал, что он, подобно мне, приспосабливался к обстоятельствам, поднявшим его на такую высоту, и в случае поражения сумеет выждать новый благоприятный момент.
