Погнали нас по главной улице Петропавловска. Конвоиры не спускали с заключенных глаз, держа оружие на изготовку.
Люди с любопытством разглядывали каждого из нас, останавливались и долго смотрели вслед.
Я и раньше бывал здесь, но теперь город показался мне гораздо больше. И людей прибавилось. В городе много военных — чехов. Одеты они по-своему, лучше белогвардейцев. Я сразу догадался, что это чехи по их надменной чеканной походке, по выправке.
«Так вот вы какие, собаки! Лучшие кони — для них, едят, наверное, не хуже господ, да и все городские красавицы из богатых и знатных семей, наверное, к их услугам», — подумал я про себя.
Нас провели через весь город и на самой окраине загнали в лагерь, огороженный дощатым забором.
В ВАГОНАХ СМЕРТИ АТАМАНА АННЕНКОВА
Прежде чем рассказать о вагонах смерти и нашей участи, я хочу вкратце описать петропавловский лагерь, куда нас загнали. Он скорее был похож на хлев, наспех сколоченный из хилых досок. Во многих местах зияли щели, в которые дул ветер со снегом.
Из таких вот пяти-шести дощатых сооружений, которые здесь называют бараками, и состоял наш лагерь.
В двух из них находились австрийские и немецкие военнопленные, захваченные в империалистическую войну, а в одном содержались красноармейцы, арестованные в дни падения советской власти в Акмолинской губернии.
Вот к ним-то в барак и загнали нас. Мы вошли внутрь беспорядочной гурьбой. Посредине на мерзлом земляном полу возвышались три-четыре скамейки. Отовсюду дуло. В бараке просторно, как в степи.
Нас встретили человек десять заключенных в серых рваных шинелях. Страшно было смотреть на их лица. Не люди, а живые скелеты без единой кровинки. Глаза ввалились, остекленело блестели. И двигались они еле-еле, словно лунатики или больные в бреду.
Здесь был Капылов, бывший командир отряда красногвардейцев, и с ним рядовой, с простреленной ногой, и два молодых татарина. Имен их я не запомнил. Бодрее и крепче других на вид был татарин из Петропавловска. От него мы, в основном, разузнали новости.
Вдруг в углу зашевелилось что-то серое… Сердце замерло… Мы вгляделись. Там на грязной подстилке умирал красногвардеец. Кожа да кости виднелись из-под лохмотьев. Обмороженные пальцы ног почернели и отвалились. Он стонал… Он умирал, и ничем не могли ему помочь эти голодные изможденные люди, из которых только двое как-то еще бодрились — татарин да Капылов.
Мы слушали их рассказы, и волосы вставали дыбом. Пережитые нами мучения казались просто игрушкой. Да и кто не ужаснется, услышав о зверствах бандитов!
Красноармейцев загнали в этот холодный с промерзлым земляным полом барак. Их морили голодом, изредка бросая куски недопеченного ржаного хлеба. Истощенные, обмороженные, лежали они на голой земле. Большинство их погибло.
И вот перед нами десять уцелевших живых трупов. Глядя на это, испытываешь невероятную ненависть к двуногим зверям. Местью загораются сердца товарищей, пальцы сжимаются в кулаки, каменеют стиснутые челюсти.
Молодой татарин подробно рассказал о петропавловских большевиках, которые были растерзаны при падении советской власти.
Были зверски убиты руководитель отряда казахских рабочих, начальник уездной милиции и член петропавловского совдепа Исхак Кобеков, один из руководителей рабочих Гали Есмагамбетов, организатор и вдохновитель казахских рабочих, член совдепа Карим Сутюшев и матрос Зимин, который прибыл в Петропавловск из Акмолинска накануне переворота. Многое можно было бы написать об этой зверской расправе над мужественными борцами.
Даже с животными, которых убивают на мясо, с которых сдирают шкуру, мясник поступает мягче, чем беляки поступили с большевиками!
Грядущие поколения не должны забывать борцов за советскую власть!
…Все, что было у нас съестного, мы роздали этим десяти оставшимся в живых, поделились одеждой. От нашей заботы у них на щеках пробился слабый румянец.
Невозможно было спокойно смотреть на них со стороны, когда мы делились съестными припасами. Запавшие глаза остановились на еде, и, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Дрожащими костлявыми пальцами хватали они куски и тут же торопливо запихивали их в рот. Обмороженные щеки их сморщились, безжизненные глаза не могли оторваться от хлеба.
Вот до какого состояния довели людей «ученые» «деликатные» господа, превозносящие свою гуманность!..
Мы расположились прямо на земляном полу. За дверями стоят часовые. Вид у них самодовольный и бравый, словно вышли они победителями из тяжелого боя и теперь охраняют своих побежденных. Когда на пути к Петропавловску они услышали, что красные наступают, то испугались, приуныли, но теперь снова ожили, подняли головы.
За еду мы обычно принимались впятером. Я, Бакен, Абдулла, Жумабай, Баймагамбет (Жайнаков) всегда делились последним куском хлеба. Но сегодня нам пришлось туговато. Раздав запасы изможденным товарищам, мы сами остались голодными.
Нужно было как-то связаться с городом, закупить что-либо из продуктов. Абдулла передал моему жиену деньги, и тот после смены отправился в город. До позднего вечера сидели мы в ожидании и, не дождавшись, голодные легли спать.
Наступило утро. Словно мертвецы из могилы, поднимаемся мы с земляного ложа, голодные и простуженные.
Вскоре подошла долгожданная смена моего жиена. Он стал у двери, и Абдулла с Жумабаем пошли к нему узнать, купил ли он вчера нам продуктов. Мы наблюдали за разговором издалека. Вернулись товарищи возмущенные, с искаженными от злости лицами.
— Твой жиен не принес нам ничего! Да еще издевается, говорит, что никаких денег мы ему не давали!
Посмотрев еще раз с ненавистью в сторону часового, друзья попросили меня:
— Иди ты, скажи, чтобы хоть деньги вернул. Может быть, тебя уважит. Он с нами не разговаривает, смотрит как зверь.
— Я ему денег не давал, как же мне их требовать обратно? — ответил я.
Но они настаивали, и мне пришлось подойти к жиену:
— Почему ты отказываешься вернуть деньги? В чем дело?
— Они врут! Никаких денег я не брал. Разве я могу сделать подлость людям, среди которых находитесь вы? Они сами вас обманывают!..
Я так ничего и не добился от своего родственника. Голод и несправедливость разозлили нас еще больше. Сидели и молчали до вечера.
Перед заходом солнца за нами пришли солдаты, похожие на петухов с нашитыми на рукавах знаками отряда атамана Анненкова. Наскоро собрав нас, приказали свернуть постели и погнали неизвестно куда. В бараке остались только красноармейцы. Мы едва успели распрощаться с ними.
На улице метель. Холод пронизывает до костей. Нас повели не по центральной улице, а окольными путями по глубокому свежему снегу, без тропинок. Идем по сугробам, глубоко проваливаемся.
Добрались до вокзала. Люди смотрят на нас с любопытством и состраданием. Останавливаются, загораживают дорогу. Атамановы молодчики то и дело покрикивают:
— Прочь с дороги! Отходи подальше, в сторону!
Народ шарахается. Конвоиры окружили нас со всех сторон, держат оружие наготове. Вышли на перрон. На путях длинной вереницей стоит множество вагонов. Железнодорожные рельсы, словно змеи, расходятся в разные стороны. Нас остановили возле двух вагонов для перевозки скота.
Мы сняли с плеч пожитки, положили их на землю и сгрудились потеснее.
Один из старших конвоиров привел железнодорожного служащего. Тот открыл эти телячьи вагоны, обстоятельно осмотрел их и сказал:
— Разделитесь на две группы и располагайтесь! Мы разделились по вагонам. В них неуютно, холодно, стены тонкие, в щели задувает ветер. Расселись мы на нарах, плотно прижались друг к другу. Посреди вагона чугунная печка. Окон нет. Единственное отверстие прикрыто снаружи ставнем. Со скрипом закрыли дверь на засов, поставили у вагонов часовых, а остальные молодчики из конвоя разошлись.
Настроение у нас подавленное. Вскоре опять появились солдаты.
— Получайте хлеб!
Выдали по две буханки хлеба нашему вагону и соседнему, разрешили сходить за кипятком. Вручив ведра, конвоиры предупреждают:
— Запомните раз и навсегда! Если кто вздумает бежать, получит пулю на месте!
Скоро принесли кипяток. Один из товарищей зажег огарок свечи. При ее слабом пламени мы пили «чай», стараясь хоть немного согреться.
От нашего дыхания железные шляпки гвоздей и болтов по стенам вагона покрылись инеем.
Семь месяцев отсидели мы в акмолинской тюрьме с июня 1818 года по январь 1919. Два месяца — в кандалах. И все это время терпели издевательства начальников и надзирателей, ждали смерти каждый день. Наконец 5 января 1919 года погнали нас в Петропавловск за 500 верст. Терпели и лютый мороз, и голод, и побои. Каждый думал, что в конце пути ждет его какая-то определенность. Это утешало.
