Больше всего на свете Чечилии хотелось, чтобы кто-то встал на ее сторону, но она понимала, что брат прав.
– А его светлость… Он находится под определенного рода давлением со стороны невесты. Прийти в это крыло дворца ему труднее, чем ты думаешь. В любом случае, теперь, дорогая, пора принять решение.
– Какое решение?
– Портрет, – ответил Фацио. – Беатриче больше ни минуты не хочет видеть его в этом доме. Его светлость попросил мастера да Винчи его увести.
– Мое изображение? Понятно. Ну что ж, полагаю, Людовико – да и всем остальным – будет проще забыть меня, если я исчезну из дворца.
Губы Фацио вытянулись в тонкую линию.
– Не думаю, что его светлость тебя забудет, дорогая, но есть кое-что еще. – Фацио крепче сжал руку сестры – жест утешения, который она снисходительно приняла, понимая, что дальше последует нечто, что будет трудно проглотить. На этот раз Чечилия задержала дыхание. – Его светлость распорядился подготовить для тебя дворец Верме. – Он сделал паузу. – Тебе нельзя больше здесь оставаться.
Чечилия инстинктивно прижала к груди ребенка.
– Чезаре?
Фацио кивнул.
– Он поедет с тобой. А еще кормилица, повар и камеристка. У тебя будет все, что нужно. Я сам не знаю, как это получилось. Его светлость хотел оставить мальчика здесь, под своей крышей вместе с Бьянкой. Но, кажется, кто-то его переубедил.
Чечилия выдохнула.
– Слава Богу.
Чезаре зашевелился у нее на руках, издавая булькающие звуки. Чечилия принялась возиться со шнурками на платье и приложила ребенка к обнаженной груди, пока ее брат изучал веер из слоновой кости – подарок неаполитанского посла – на ее прикроватном столике.
– Он не мог прийти сам, чтобы сообщить мне эту новость? – Она недоверчиво фыркнула, а затем глубоко задумалась. – Видишь, Фацио? Я говорила, что наша мать была права. Я не более чем шлюха. Шлюха, любовник которой, однако, больше к ней не приходит.
– Прости, – сказал Фацио, сделал глубокий вдох и посмотрел ей в глаза. – Сестричка. Ты должна понять, что большинство вещей – а особенно большинство вещей в стенах этого замка – недолговечны. Я не знаю, как долго сам буду на коне. Мы должны пытаться разобраться в… махинациях… двора его светлости. А раз ты узнала, что твое время здесь скоротечно, ты должна понимать, что переезд во дворец Верме – тоже временное явление.
– Что ты имеешь в виду?
– Полагаю, я должен выразиться еще яснее. Его светлость делает тебе одолжение, позволяя временно удалиться во дворец Верме. Не знаю, как надолго, возможно, пока Чезаре не отлучат от груди. Но настанет момент, когда тебе придется принять решение. Деваться некуда. Уверен, я смогу организовать еще одну встречу в монастыре Маджоре…
– Монастырь.
Фацио кивнул.
– Либо это, либо мы должны, наконец, найти тебе мужа. Если это то, чего ты хочешь, мы с братьями должны в конце концов это сделать.
«Да, – подумала Чечилия. – Мне пора уйти из этого дома. И от этого человека».
71
Эдит
Нюхаус на Шлирзе, Германия
Май 1945
«Мне пора уйти из этого дома. И в первую очередь – от этого человека», – думала Эдит.
С заросшего высокой травой и дикими цветами холма она наблюдала, как по дороге медленно ползет маленькая автоколонна. Военные машины, но она таких раньше не видела.
На вершину этого поросшего травой холма она залезла, чтобы посмотреть на дорогу внизу. Дорога, которую она раньше не могла различить из окна, вела сюда. Возможно, это значит, что эта дорога ведет в Мюнхен. Эдит стояла в траве, усыпанной нежными весенними цветами, и смотрела, как автоколонна едет меж холмов в сторону приозерной деревеньки, в которой находилась вилла Франка. На борту одной из движущихся по дороге меж холмов машин она заметила синие, красные и белые полоски – американский флаг. Когда колонна остановилась, сердце ее сжалось еще сильнее.
Чтобы подойти поближе, она осторожно зашла в растущую из грязной лужи высокую траву. Часть солдат рассыпалась по дороге вокруг остановившихся джипов с винтовками наготове, внимательно высматривая потенциальные угрозы. Она надеялась, что ее не видно, а если видно – то ее, несмотря на поношенную немецкую форму, не примут за врага. Трава щекотала ей лодыжки над изношенными уже кожаными ботинками.
Эдит остановилась, пригнулась; сердце ее бешено билось в груди. Если осторожно к ним подойти, то можно будет подслушать, сильно ли разрушен Мюнхен. Она зажмурилась, пытаясь сдержать слезы отчаянья. Если она опоздала и папа уже умер, винить можно будет только себя саму.
Но она отказывалась прекращать надеяться. Генриха больше нет. У ее папы еще есть шанс. Она могла держаться этой мысли.
Эдит подошла так близко, что могла почти различить слова солдат. Они говорили со странным грубым акцентом, поэтому ей было трудно уследить за разговором. Но то, что она услышала, не имело никакого смысла. Они не говорили о важных темах, таких как найденные сокровища, погибшие люди или захваченные дома. Они говорили о футболе. Кто-то из них смеялся. Она слыхала об американском футболе, но не знала ничего о правилах этой игры.
Их разговоры удивили Эдит. Неужели они не переживали, что в этих холмах на них нападут? Неужели не боялись за свои жизни? Солдаты или нет, должно же им быть хоть немножко страшно! Но вместо этого солдаты были в радостном, игривом настроении. Она простояла какое-то время на месте, дожидаясь, пока американцы поедут дальше и позволят ей продолжить путь в сторону дома. Но они даже не смотрели в ее сторону, поэтому она пригнулась за кустами и пошла дальше.
Когда Эдит обошла вокруг дерева, она внезапно обнаружила, что стоит лицом к лицу с молодым солдатом. Тот как раз застегивал штаны. Они одновременно ахнули, солдат побледнел. Несколько секунд они смотрели друг на друга, замерев от ужаса.
Потом руки солдата метнулись к плечам, к груди, к поясу. Но винтовки у него на плече не было. Он был безоружен. Отойдя на пару шагов, он выкрикнул что-то – имя, вроде бы «Вивер» – через плечо.
– Постойте, постойте, – быстро зашептала Эдит, тряся головой и одновременно поднимая в воздух руки. – Подождите, я вам не враг, – она говорила на ломаном английском. Она надеялась, что подобрала правильные слова. Она опустила глаза на его расстегнутую ширинку и быстро подняла их на нашивки на его форме, а потом – на его лицо. Он покраснел как рак.
И все же он был молодым и красивым юношей, возможно, чуть старше двадцати. Он был невысоким и стройным, с острым подбородком и большими умными глазами. Избавившись от испуга, он теперь выглядел решительно. Крепко сжав зубы, он не спускал с нее глаз.
Она перевела взгляд на нашивку с его фамилией. «Бонелли».
– Мистер Бонелли, – умоляюще сказала она. Услышав свою фамилию, он вздрогнул. Эдит продолжила говорить по-английски. – Пожалуйста. Не зовите своих друзей. Я одна, я не причиню вам вреда. Я просто пытаюсь попасть домой, в Мюнхен. – Его лицо смягчилось. Она продолжила: – Подойдите… поближе… я могу вам кое-что сказать.
Он снова провел руками по своей полевой куртке, будто бы проверяя, правда ли там нет винтовки. Потом оглянулся, будто собираясь снова позвать товарищей, но она судорожно замахала руками.
– Подождите, пожалуйста! – забормотала она. – У меня… У меня есть информация… для вас.
Солдат замешкался, но сердце в груди Эдит бешено заколотилось, а английские слова будто бы разбежались из ее головы. В бок ее внезапно кольнул маленький сверток со списками, настойчиво, болезненно напоминая о себе, будто острый камешек в ботинке. Показать этому американскому солдату ее списки? Сможет ли он что-то с ними сделать? Может ли она вообще доверять ему свои знания, свою безопасность? Обменять свою новообретенную свободу на американский плен Эдит совсем не хотела.
– У меня… У меня есть информация, – она вновь обратилась к нему. Как жаль, что он не говорит по-немецки. – Для вас важная информация.
