Там, где ныне кладбище, расположилась часть войска князя Шуйского. Здесь же стояли большие амбары с провиантом и фуражом. Гуляй-города вокруг не ставили.
У Шуйского и в мыслях не было, что откуда-то сбоку может ударить противник.
…Взошла луна. Бойцы укрылись у опушки леса. Иван Исаевич подъехал к начальникам. Веселый и решительный, он ловко сидел в седле. Его шлем и панцирь тускло отсвечивали при лунном свете.
— Ага! Землянки, срубы, шатры, сараи. Туда ударить и надлежит.
От человека к человеку покатилась весть, что прибыл сам воевода.
— Теперь держись! Дадим недругам жару-пару, коли с нами Иван Исаевич!
Болотников спросил озабоченно:
— Все в готовности?
— Все, воевода, — отвечали начальники.
— Начинай!
Завыл волк, и, как стрелы из туго натянутых луков, лавой ринулись лыжники, в средине старые ратники Болотникова, на флангах калужане и козельчане.
Воины бесшумно подобрались к стану. Охрана спала. Повстанцы как вихрь ворвались в лагерь, били ошалевших противников из самопалов, секли саблями, рубили топорами, сажали на рогатины. Многие так и отправились сонными в «царство небесное».
Запылали склады сена, амбары с войсковыми припасами.
Из избы выскочил мужик в нижней рубахе, исподних, валенцах. Глаза безумные.
— Спасите! Помогите, православные! — орал он сипло.
В левой руке у него был стяг, в правой — меч. Бывший поблизости Болотников резко рванулся вперед.
— Ужо я тебя! — крикнул он яростно и ударил мужика кистенем по голове.
Тот упал. Стяг отлетел в сторону. Его подхватил повстанец и высоко поднял к пылающему от зарева небу. Алое полотнище горело на ветру.
Шуйский проснулся от громких криков. Выскочил на крыльцо. Пожар перекинулся ближе к занимаемой им избе. Трещали бревна. Вверх взвился столб дыма, опт, искр. Метались люди.
— Что такое? — тревожно крикнул он пробегавшему стрельцу.
— Наших бьют, беда! — ответил стрелец и скрылся за углом.
Беглецы, не обращая внимания на оторопевшего воеводу, устремились к лесу, бросая самопалы, топоры, рогатины.
Освещенный заревом пожара, Болотников остановился, потрепал рукой разгоряченного коня и крикнул:
— Отбой!
Трубы затрубили сбор. Когда повстанцы вернулись в Калугу, загоралась утренняя заря. Она затмила своими красками зарево пожара. При ее свете Болотников собрал на площади усталых, но радостных воинов и держал к ним речь:
— Лихо потрудились, други ратные. От такого дела почешет в затылке Шуйский. Получил сдачи за Коломенское и Заборье!
— Верно, воевода!
— Снова побьем, дай срок!
— А теперь веление мое: выкатить бочки меду да вина. Пей, не жалей, наживем снова, — распорядился Болотников.
И начался пир…
Князь Шуйский неистовствовал. Чуть волосы на себе не рвал. «Эх, балда! Дубина стоеросовая, — ругал он себя, — не военачальник, а бревно!»
Уныние появилось в его войске, страх. Везде заставы понаставили, посты, огородились гуляй-городами. По ночам далеко, как эхо, прокатывались голоса стражи:
— Слуша-а-а-й-й!
— Слуша-а-а-й-й!
Вскоре Болотников получил от князя Шаховского послание.
«Воевода, здрав буди! Весть верную получил я и сообщаю, что недели через три-четыре ждать должен ты московскую рать под началом первого боярина князя Мстиславского, да князя Скопина-Шуйского, да князя Татева. Подумай, как гостей повстречать. Да ниспошлет тебе господь бог трудностей преодоление!»
Болотников собрал военачальников, прочитал им послание Шаховского и, хитро улыбаясь, сказал:
— Встретим, как положено.
Он распустил начальников быстро, объяснив свой план действий.
Князь Иван Шуйский проснулся поздно. У него трещала голова, во рту была горечь, в мыслях шатание.
— Опохмелиться бы! — шептал князь.
К плеши он приложил полотенце, смоченное в огуречном рассоле. Достал сулею с вином. В это время вошел стрелец.
— Князь, прибыли трое верхоконных, добиваются видеть тебя, — доложил он.
Шуйский зло сдернул с плеши полотенце: «Таскаются не вовремя!» — приосанился и приказал:
— Впускай!
С низким поклоном вошел молодой парень, статный, русоволосый, очи синие. С ним два казака, усатые, чубатые, здоровенные. Гонец почтительно подал князю грамоту с печатью. Шуйский, важно сидя в кресле, сорвал печать, стал читать.
«Князь Иван Иванович! Много годов здравствовати! Я, князь Мстиславский, еду на подмогу тебе и рать веду, по повелению великого государя Василия Ивановича. Гонца в обрат шли с ответной эпистолией».
Не хотелось Шуйскому иметь под боком другого воеводу, вдобавок столь известного. Думал он один осилить Болотникова. Да что поделаешь? Мстиславский по царскому повелению едет. Написал ответ и приказал доставить по назначению. Он знал, что войско к нему прибудет на подмогу обязательно, но не ждал его так быстро.
К полудню по дороге от Боровска показалась рать. Впереди — верхоконные, позади — пешая дружина. Наряда нет. Спесь, как хмель, ударила в голову Шуйского: «Он, Мстиславский — первый боярин, да и я не лыком шит: царя брат родной. Сам встречь ему не поеду. Пусть он ко мне наперед прибудет», — думал князь.
Оставаясь в избе, он отдал приказ: пятистам стрельцам с головою Миловзоровым парадно стать, а прочему войску свои дела справлять.
Гуляй-города с Боровского большака сняли. Миловзоров со стрельцами выстроился парадно. Против стали верхоконные, а на флангах — пешие дружины прибывших. Впереди — ратные в блестящих шлемах и панцирях. Голова, приняв их за начальников, поехал с двумя сотниками навстречу. Ратные приложили пальцы ко рту и… как свистнут разбойным посвистом! Верхоконные бросились в сабли на стрельцов, а пешие дружины ринулись в лагерь.
Слышались яростные крики рубящих сплеча конников, хрипение, вопли гибнущих врагов, лязг сабель о шлемы, панцири, удары кистеней, выстрелы.
Грызлись, дико ржали освирепевшие кони, носились без всадников. Местами куча тел сплеталась в смертной схватке. Пешие дружины, ощетинившись рогатинами, рвались вперед.
Дружинники пропарывали растерявшимся от неожиданности врагам животы. Бухнули московские пушки, но тут же смолкли. В свалке смешались свои и чужие.
Болотников и Федор Гора с волнением и напряженным вниманием наблюдали со стены острога за битвой.
— Гляньте, як наша громада поспишае, як ворог швыдко утикае! От дило, зовсим гарно! — восторгался Федор, то и дело хватаясь за саблю.
Иван Исаевич пытался разглядеть всадников, скакавших в гуще свалки.
— Ну-ка, друже Хведор, кто вон те скачут?
— Та це Олешка! Тю, скаженный! А з им мои Черногуз и Опанас. Як рубают, а!
— В бой! — крикнул Болотников во весь голос. — Вперед!
Открылись ворота острога. Пешие и конные воины ринулись через бреши в гуляй-городе и метнулись в стан врага.
Иван Исаевич прорубал себе дорогу к мелькавшему вдали Олешке.
Он подлетел к Олешке вовремя. На парня замахнулся секирой богатырски сложенный стрелец. У Болотникова даже захватило дух. Он со всей силой взмахнул кистенем, опустил его на голову конника. Под рукой хрустнул череп. По лицу конника прошла судорога. Зацепившись ногой за стремя, он упал головой вниз. Гнедой конь, почуяв беду, с ржанием побежал по полю, волоча за собой всадника.
— Чего дуришь, Олешка! Прочь отсюда! — крикнул Болотников и вихрем пронесся дальше.
Болотников, Олешка, Федор Гора с еще не зажившей рукой, Юрий Беззубцев носились по полю, секли, рубили, появляясь там, где нависала опасность.
А в это время в избе, недалеко от большого полка, князь Шуйский, ничего не зная, беседовал с князьями Мезецким и Голицыным.
Мезецкий, жизнерадостный толстяк, чокнувшись с Шуйским, весело говорил:
— Как только нашего полку прибудет, беспременно разобьем вора. Верь моему слову, княже.
Худой, высокий, с резкими чертами лица, князь Голицын, распахнув от жары атласный малиновый кафтан, размечтался:
— Дай бог. В Москву приедем, царю добрую весть привезем.
Шуйский, слушая их, поморщился, словно от зубной боли, и махнул рукой.
— Невелика честь с чужою помощью ворога одолеть. Самим надо.
За окном вдали послышались крики, стрельба, бухнули пушки.
— Вот оно, начинается, до Москвы ли тут? — беспокойно забегал по избе Шуйский.
Через оконце виднелось разгоревшееся над лесом зарево. Шуйский даже охнул:
— Беспременно наши амбары горят! По местам, князья, по местам!..
Вскоре большой и передовой полки тронулись к месту боя. Тем временем конники и лыжники народные отходили к воротам города.
Появившись на стене острога, Болотников оглядел пушки и крикнул пушкарям:
— Готовьсь!
Обращаясь к Беззубцеву, он зло и с удовлетворением произнес:
