Отправившись дальше, к реке, Джон полюбовался синагогой. Он съел в кошерной забегаловке жареных артишоков и вышел на Площадь Цветов.
Устроившись на кованом стуле, с кофе, Джон долго смотрел на упрямое лицо, под бронзовым капюшоном. Джордано, сложив руки на книге, хмуро глядел куда-то вдаль:
– Интересно, – Джон щелкнул зажигалкой, – он прямой предок Констанцы. Если, это, конечно, правда, о первой леди Констанце. Наша Констанца, мне кажется, на нее похожа… – Джон купил кузине букет свежей мимозы. На гранитном постаменте памятника Бруно высекли надпись: «Бруно, от столетия, которое он предугадал, на месте, где горел костер».
Уходя с площади, Джон поднял голову. Закатное солнце играло в бронзе памятника. Он, как будто, опять пылал.
В отеле Джон увидел в номере у кузины похожий букет мимозы:
– От гостиницы, – пожала плечами Констанца, углубившись в записи, – после уборки поставили.
– Мне не поставили, – удивленно пробормотал Джон. Он вытащил свертки: «Посмотри, что я купил». Констанца вздохнула:
– Я уверена, что и Тони, и тете Юджинии все понравится. У тебя хороший вкус, – глаза цвета жженого сахара были спокойны.
Джон сказал сестре, что будет крестным отцом. Тетя Юджиния должна была стать крестной матерью. О покойном муже Тони не говорила. Отец запретил юноше расспрашивать сестру:
– Ей тяжело, милый, – вздохнул герцог, – она его любила, потеряла на войне. Ты рассказывал, как у Стивена невеста погибла… – отец пригласил лучшего врача с Харли-стрит. Доктор уверил их, что с ребенком все в порядке. Герцог, все равно, волновался.
Тони, со всей осторожностью, отвезли в Банбери. Тетя Юджиния, каждые выходные, навещала замок. Тони доставляли провизию от Fortnum and Mason. После Пасхи отец и тетя Юджиния начинали интервью с кандидатками на должность няни. Герцог хотел нанять двоих, чтобы Тони не уставала. Сестра призналась Джону, что написала «Землю крови». Юноша, восхищенно, заметил:
– Никогда бы не подумал. Отличная книга. Надо еще одну выпустить… – в прозрачных, голубых глазах сестры промелькнула какая-то тень. Тони устроилась в кресле у камина, положив ноги на кушетку: «Обязательно».
Он купил сестре и тете Юджинии сумки и шарфы от Gucci, а себе шляпу, в ателье Борсалино. Джон заказал два костюма у Зеньи. Их обещали сшить к отъезду. Итальянский крой ему нравился больше, чем английский. Дяде Джованни он вез освященные четки из собора святого Петра. Стивен и отец получали отличные, серебряные запонки. Джон знал, что такие вещи им нравились.
Констанца пила кофе, просматривая газету. В Рим они прилетели с одной посадкой, в Цюрихе. Девушка, перед отъездом, думала навестить Тони, в Банбери:
– Она была замужем, она мне расскажет… – Констанца помотала головой: «Не надо. Ей такое трудно». Констанца, в общем, не нуждалась ни в каких сведениях. Анатомический атлас она изучила ребенком. Девушка, внимательно, прочла брошюры бабушки Мирьям. Сегодня она хотела дождаться, пока Джон отправится в музеи, и позвонить Этторе. Он купил билеты на поезд в Неаполь.
Констанца заставляла себя не улыбаться. Он оказался лучше, чем все, кого могла представить себе девушка. Он понимал ее с полуслова, поддержал в споре с Ферми об искусственных изотопах, и вообще, как поняла Констанца, был гениальным ученым. Майорана признался, что в последний год почти не мог работать:
– Когда вокруг происходит подобное… – он повел рукой, – очень сложно думать о физике, любовь моя.
Они курили на балконе лаборатории. Дом напротив, украшал большой портрет дуче. Муссолини, надменно, разглядывал улицу.
– Я понимаю, – она коснулась руки Майораны, – понимаю, милый. Но скоро все останется позади… – Констанца отставила чашку:
– Мы с ним даже не целовались. Но в лаборатории все время кто-то болтается. Тот же Джон. Ничего, – кузен рассовывал по карманам портсигар и кошелек, – сегодня поцелуемся, в поезде.
– А ты что будешь делать? – Джон поднялся.
– Работать, что еще. У нас много вычислений, – напомнила ему Констанца. Джон закатил глаза: «Я не забыл. Веди себя хорошо, – он усмехнулся, – вечером увидимся».
Выходя из ресторана, Джон внимательно осмотрел завтракавших гостей. Он прислушался. Мужчины носили деловые костюмы и говорили на французском языке. Перед отлетом в Рим отец заставил его выучить наизусть лица, имена и звания работников СД. В альбоме имелся знакомый юноше Максимилиан фон Рабе.
– Он и в Испании подвизался, – мрачно сказал Джон, – я тебе говорил.
Ни фон Рабе, ни его коллеги, Шелленберга, Джон, за неделю не заметил. Вообще ничего не вызывало подозрения. Он вышел на виа дель Корсо. Швейцар предложил поймать такси, Джон отмахнулся: «Отличное утро, синьор. Я прогуляюсь». Юноша легкой походкой пошел к Тибру.
Констанца, допив кофе, направилась в вестибюль. Она не стала пользоваться лифтом. Девушка взбежала по лестнице на третий этаж, в номер. Один из французов пошел к телефонной кабинке, рядом со стойкой портье. Закрыв стеклянную дверь, набрав номер, он сказал, по-немецки: «Начинаем».
На набережной коричневого, мощного Тибра, Джон присел на скамейку. Майорана и Ферми сказали, что зима была дождливой, река мелеть пока не собиралась. Он смотрел на стены замка Святого Ангела, на мраморный, сверкающий купол базилики.
Джон вспоминал огонь камина в библиотеке замка. Тони рано уходила спать, тетя Юджиния работала. Они с отцом остались одни. Джон курил, глядя на языки пламени. Он знал, что отец разговаривал с Тони. Юноша видел, краем глаза, фотографии, опубликованные в газете. Отец молчал, а потом заметил:
– Обо всем забудут, на следующей неделе. Начнут обсуждать новое платье миссис Симпсон, или романы голливудских звезд… – он рассказал Джону, что снимки сделал известный им Максимилиан фон Рабе. Герцог предупредил сына:
– Смотри в оба, в Риме. Мне очень не нравится, что он… – отец сдержался, – в Кембридже отирался. Он в Британию не из-за Тони приехал. Вынюхивал, как добраться до Констанцы. Мне не по душе ваш вояж, но мы не можем ее в тюрьму посадить… – Джон потянулся за бронзовой кочергой. После войны он провел в замок электричество и газ, здесь был телефон, но вечером герцог, все равно, предпочитал сидеть при свечах. Белокурые волосы дочери играли золотистыми искорками. Тони шепнула:
– Вот и все, папа. Фон Рабе нашел меня в Испании, стал шантажировать фотографиями, я ему отказала. Больше ничего не было… – он поцеловал белый, теплый лоб:
– Отдыхай, ни о чем не волнуйся. Когда время придет, – герцог улыбнулся, – мы с тетей Юджинией врачей привезем. Няни тебе помогут. Доктор каждую неделю приезжать станет, телефон у тебя под рукой. Читай, гуляй, хорошо питайся… – Тони положила голову ему на плечо: «Спасибо, папа».
Она не рассказала отцу, ни о Петре, ни о Виллеме.
Адрес безопасной квартиры НКВД в Цюрихе Тони записала в блокноте, шифром. Сначала, она собиралась вырвать листок, и бросить его в камин, в спальне, но захлопнула тетрадь: «Не сейчас». Девушка, все равно, хотела забыть о Петре. Тони помнила только серые глаза Виллема, его большие, теплые руки, его шепот:
– Я люблю тебя, люблю. Мы всегда будем вместе, обещаю… – отец ушел, пожелав ей спокойной ночи. Тони сидела, с чашкой остывшего чая:
– Он даст о себе знать, – твердо сказала девушка, – родителям, сестре. Элиза ждет, пока Давид разведется, и они поженятся… – Тони сомкнула руки вокруг чашки:
– Виллем говорил, что Мишель посылает его письма родителям. Полсотни конвертов, до лета хватит. Виллем две недели, только и делал, что писал, перед отъездом… – Тони слабо улыбнулась:
– Кузен Теодор жениться собирается, на мадемуазель Аржан. Она очень красивая… – Тони положила руку на шелк халата. Врач обещал, что через месяц ребенок начнет двигаться:
– Мы поженимся… – она провела рукой по животу, – обязательно. Родится дитя, я найду Виллема. Он меня простит, он меня любит… – Тони, в первый раз за эти месяцы, заснула успокоено. Она лежала в старой, прошлого века кровати, на свежих, пахнущих лавандой простынях. Ей снилась палуба «Чайки», идущей по зеленой, тихой воде реки, ветви ив. Маленький, белокурый ребенок, смеясь, ковылял к ней и Виллему.
Джон пообещал отцу быть начеку. Юноша помялся:
– Ты мне два года назад о фон Рабе говорил, помнишь? Откуда… – прозрачные глаза отца пристально взглянули на него. Герцог взял папиросу из старой, времен своего отца, африканской шкатулки, слоновой кости:
– Черчилль с твоим дедом, – отец усмехнулся, – в лагере военнопленных сидел, в Претории. Потом они бежали, прошли триста миль по саванне, к Мозамбику. Спасали друг друга. Дед Черчилля выходил, когда тот дизентерией болел. Они вернулись в армию. Отца моего убили, при осаде Ледисмита. Я помню… – герцог закрыл глаза, – Черчилль, добравшись до Англии, к матери моей пришел. Мне одиннадцать лет исполнилось, а тете твоей, девять… – после смерти герцогини Люси, бабушка Марта призналась внуку, что Черчилль делал его матери предложение.
