Эпихарида была нетерпелива. Постоянная отсрочка покушения казалась ей невыносимой. Она решила действовать на свой страх и риск. Она часто бывала в Кампании, ибо там жил в сельском уединении ее друг и отец Лукана, Мела. У нее и здесь были широкие знакомства, поскольку она щедро позволяла пользоваться своими прелестями. В этой округе цвет мужской молодежи составляли офицеры военного флота в Мизенах; не удивительно, что Эпихарида нашла среди них друга. Им оказался капитан корабля. Волузий Прокул. Пять лет назад он принадлежал к горстке избранных, которые под началом Аникета убили Агриппину.
Ранней весной Эпихарида открыла, что Волузий считает, будто император обманул и обидел его: такая отличная работа — и такое скромное вознаграждение! Девушка сочла, что представился прекрасный случай вовлечь в заговор и флотских офицеров. Она рассказала Волузию о заговоре, однако утаила имена заговорщиков. Доблестный капитан тотчас донес обо всем властям. Эпихариду заточили в тюрьму. Ей устроили очную ставку с доносчиком, но доказать ничего не смогли: свидетелей у Волузия не было. На всякий случай, однако, император приказал оставить Эпихариду в тюрьме.
Ужас охватил заговорщиков.
Поскольку арестов не последовало, можно было предполагать, что Эпихарида не назвала имен. Но она может это сделать в любую минуту! А вдруг Нерону уже все известно, и он со злобным удовлетворением наблюдает, как в ужасе и неведении мечутся заговорщики, заранее обреченные на смерть? Во всяком случае, терять уже было нечего. Следовало действовать — и быстро. Возникла идея убить императора на вилле Пизона в Байях, где он часто бывал. Этому, однако, воспротивился сам Пизон, заявив, что не желает нарушать святые правила гостеприимства. Подозревали, что на самом деле Пизона беспокоило другое: если бы император погиб вне Рима, в столице мог бы тем временем захватить власть кто-нибудь другой. В особенности Пизон опасался Луция Силана, ибо он был праправнуком императора Августа и племянником того Силана, который должен был жениться на Октавии. За ним стоял Гай Кассий, известный юрист, один из самых почтенных сенаторов, его родственник. Происхождение и связи могли выдвинуть юношу на престол, хотя в заговоре он не участвовал и ничем не рисковал. Полнейшей загадкой было также возможное поведение консула этого года, Вестина. Он не участвовал в заговоре и мог бы после устранения императора выступить с собственными планами, тем более что это был человек очень сообразительный. Руководствуясь всеми этими соображениями, решили, что покушение совершено будет в самой столице.
С 12 по 19 апреля в Риме происходили стародавние игры в честь богини земледелия Цереры. В последний их день всегда устраивались состязания колесниц в Большом цирке. Было очевидно, что император, столь страстный любитель конных соревнований, не пропустит этого зрелища. Разработан был следующий план: к императору приблизится при входе Плавтий Латеран, сильный, высокий мужчина. Он упадет к его ногам, якобы моля о помощи в трудной материальной ситуации, и одновременно свалит Нерона на землю. В этот момент на лежащего бросятся другие заговорщики.
Пизон должен был ждать возле храма Цереры, который находился здесь же, рядом с цирком, на склонах Авентина; сразу же после убийства он вместе с Фением отправится в казармы преторианцев.
На рассвете в день намеченного покушения в ворота Сервилиевых садов, лежащих несколько в стороне от города, по пути на Остию, лихорадочно стучался какой-то мужчина. Это был Милих, вольноотпущенник Сцевина, одного из заговорщиков; вольноотпущенника сопровождала жена. Слуги не хотели их впускать, хотя они кричали, что доставили крайне важные вести. Наконец обоих провели к императорскому вольноотпущеннику Эпафродиту, тот же, выслушав новость, решил довести ее до сведения Нерона.
В сущности, Милих не знал ничего конкретного, однако то, что он рассказывал, представлялось настолько тревожным, что тотчас был немедленно отдан приказ послать солдат за Сцевином. Во время допроса тот все отрицал:
— Кинжал, который показывает Милих, — действительно моя собственность. Но это семейная реликвия, она всегда заботливо хранится. Именно поэтому вчера я велел Милиху хорошо его почистить. Завещание я действительно составил, но делал это уже неоднократно, не дожидаясь каких-либо особых обстоятельств. А что это за обвинение — многим-де своим рабам я предоставил свободу и деньги? Делал это и раньше. И если даже вчера был щедрее, чем прежде, то лишь потому, что состояние мое уже обременено долгами и, боюсь, воля моя после смерти не будет исполнена: ведь сперва придется удовлетворить кредиторов. Что касается пиршества, то я всегда любил приятную жизнь, вот и вчера ни в чем себе не отказывал. Никаких распоряжений о повязках на раны я не давал! Это уж выдумка Милиха.
Наконец Сцевин с гневом напустился на Милиха, обвиняя его в преступной неблагодарности. Кто знает, возможно, все этим и кончилось бы, если бы не жена Милиха, которая вспомнила, что накануне Сцевин долго беседовал с Антонием Наталом. Тотчас доставили и того. Допрашивали обоих подозреваемых, допрашивали по отдельности о том, какова была тема вчерашней их беседы. Оказалось, что ответы не совпадают. Их подвергли пыткам. Первым не выдержал Натал, он признался, что в заговоре участвовали Пизон и Сенека. Сцевин добавил и другие имена: Лукан, Сенецион, Квинциан и еще несколько. Трех первых обещали оправдать, если назовут других заговорщиков. Лукан назвал свою мать, остальные — ближайших друзей.
Нерон вспомнил об Эпихариде. Ее подвергли изощреннейшим пыткам, но девушка не назвала никого. На следующий день, поскольку она не могла передвигаться, ее уже несли из тюрьмы в комнату истязаний в лектике. Когда носильщики подняли занавеску, то увидели труп, свисающий с верхнего бруса лектики. Эпихарида повесилась на поясе, который женщины повязывали тогда под грудью.
Немногие мужчины могли сравниться отвагой с этой девицей легкого поведения.
В последние минуты своей жизни заговорщики вели себя по-разному.
Пизон в бездействии ждал, пока отряд солдат не окружил его дом. Только тогда он вскрыл себе вены. Уже после раскрытия заговора некоторые убеждали его что-нибудь предпринять; он ничем не рискует, если обратится прямо к солдатам и народу, ибо приговор ему уже вынесен. Но Пизон был обеспокоен только тем, чтобы получить помилование для любимой жены; с этой целью он приготовил завещание, полное лести к цезарю.
Более суровая судьба ждала Плавтия Латерана. Ему не позволили покончить самоубийством, не дали ни минуты на то, чтобы он мог проститься с детьми. Его притащили на место, где обычно казнили рабов. Латеран, однако, выказал большую твердость духа. В последнюю минуту явился вольноотпущенник императора Эпафродит и насмешливо спросил:
— Какова причина твоего недовольства?
На что Латеран ответил:
— Если бы я хотел что-то сказать, то сказал бы не тебе, а твоему господину!
За исполнением приговора наблюдал трибун Стаций. Латеран ни одним жестом не дал понять, что погибает от руки соучастника. Сам подставил затылок под топор. Первый удар оказался слабым. Смертник непроизвольно отдернул голову, но тотчас подставил ее снова.
Сенека, в сущности, не состоял в заговоре. Натал под пытками признался лишь в том, что по просьбе Пизона навестил слабеющего старика, который, однако, не согласился непосредственно свидеться с главой заговорщиков. Он сказал тогда:
— Обмен мнениями и частные встречи не принесли бы пользы нам обоим. Однако моя жизнь связана с успехами Пизона.
Этого императору было достаточно. Сенека как раз возвращался из Кампании в Рим и остановился в своем загородном имении, расположенном возле четвертого от столицы вехового камня. Он приступил к вечерней трапезе с женой и двумя друзьями. Дом окружили солдаты. Вошел трибун преторианцев и спросил хозяина дома, помнит ли он разговор с Наталом и свой ответ. Сенека ничего не отрицал, однако добавил:
— Я тогда не разрешил, чтобы Пизон меня навещал, учитывая состояние моего здоровья и стремясь сохранить спокойствие.
Когда трибун изложил императору ответ Сенеки, присутствующий при этом Тигеллин тотчас спросил:
— Он уже готовится к смерти?
Трибун ответил отрицательно:
— Он не производит впечатление человека, охваченного ужасом.
Ему было приказано:
— Возвращайся назад и прямо ему скажи, что он должен умереть!
Однако этот трибун, Гавий Сильван, был тоже вовлечен в заговор. Поэтому прежде, чем отправиться к Сенеке, он спросил префекта Фения, действительно ли должен выполнить приказ. Тот подтвердил его. Сильван больше сам к Сенеке не пошел, а послал туда центуриона.
Старик хотел было изменить свое завещание, чего центурион ему не разрешил. Присутствующие плакали, когда приговоренный к смерти прощался с ними и призывал сохранять спокойствие и верность философским принципам. Однако даже в эти последние минуты Сенека не мог избавиться от самомнениями позерства. Ибо он говорил друзьям, что завещает им свой образ жизни, жену же просил искать утешение в добродетелях своего мужа.
