— Таковы планы твоего брата?
— И чтобы это сделать, — продолжал Эрик, не обратив внимания на мой вопрос, потому что знал, — мне уже известен ответ, — Зигфрид должен продать Этельфлэд, вернув ее отцу?
— Да, — признал я.
Если выкуп не будет заплачен, люди, собравшиеся в Бемфлеоте и его окрестностях, исчезнут, как исчезает роса жарким утром. Сюда больше не явятся корабли, и Уэссексу ничего не будет угрожать.
— Твоя клятва, как я ее понимаю, — уважительно проговорил Эрик, — заключается в том, чтобы служить Альфреду Уэссекскому. Ты и вправду служишь ему, господин Утред, позволяя моему брату разбогатеть настолько, чтобы тот мог уничтожить Альфреда?
«Итак, — подумал я, — любовь обратила Эрика против брата. Любовь заставит его рассечь клинком любую клятву, какую он когда-либо приносил. Любовь сильнее самой силы».
Рог протрубил снова, теперь уже более настойчиво. Люди спешили к большому дому.
— Твой брат знает, что ты любишь Этельфлэд? — спросил я.
— Он считает, что моя влюбленность пройдет и я отдам Этельфлэд за серебро. Он думает, что я пользуюсь ею, чтобы получить удовольствие, и это его забавляет.
— А ты ею пользуешься? — резко спросил я, глядя в его честные глаза.
— А тебе какое дело? — с вызовом отозвался он.
— Никакого, — ответил я. — Но тебе же нужна моя помощь.
Эрик поколебался, потом кивнул.
— Я бы это так не назвал, — защищающимся тоном сказал он, — но мы любим друг друга.
«Итак, Этельфлэд выпила горькой воды перед тем, как согрешила, и это было очень умно с ее стороны», — подумал я.
Я улыбнулся, подумав о ней, а потом отправился на пир Зигфрида.
Этельфлэд посадили на почетном месте, справа от Зигфрида, и я сидел рядом с ней. Эрик разместился по левую руку Зигфрида, рядом с Эриком сел Хэстен.
Я заметил, что Этельфлэд ни разу не взглянула на Эрика. Ни один из наблюдавших за ней людей — а множество мужчин в зале интересовались дочерью короля Уэссекса — не мог бы с уверенностью сказать, что она стала его любовницей.
Скандинавы знают, как задавать пиры. Было много еды, вволю эля и развлечений. Там были жонглеры и люди на ходулях, музыканты, акробаты и сумасшедшие, заставлявшие гостей за столами хохотать.
— Мы не должны смеяться над безумцами, — сказала мне Этельфлэд.
Она едва прикоснулась к еде, только слегка поклевала из миски с вареными моллюсками.
— С ними хорошо обращаются, — ответил я. — И у них наверняка лучший кров и еда, чем у животных.
Я наблюдал за тем, как голый сумасшедший судорожно искал свой пах. Он все время оглядывал хохочущих гостей, не в силах понять, откуда раздаются звуки. Женщина со спутанными волосами, подстрекаемая хриплыми криками, снимала свои одежды одну за другой, не сознавая, почему это делает.
Этельфлэд уставилась на стол.
— Есть монастыри, где присматривают за безумными, — сказала она.
— Только не в тех местах, где правят датчане, — ответил я.
Некоторое время Этельфлэд молчала.
Два карлика потащили полностью раздевшуюся женщину к голому мужчине, и зрители рухнули со смехом.
Этельфлэд на мгновение подняла глаза, содрогнулась и снова уставилась на стол.
— Ты говорил с Эриком? — спросила она.
Мы могли без опаски разговаривать по-английски, потому что никто не мог нас подслушать. Даже если бы нас услышали, большая часть сказанного нами осталась бы непонятой.
— Как ты и хотела, — заметил я, поняв, что именно поэтому Этельфлэд настояла на том, чтобы увести отца Виллибальда в дом. — Ты как следует исповедовалась?
— А тебе какое дело?
— Никакого, — ответил я и засмеялся.
Этельфлэд посмотрела на меня с очень смущенной улыбкой и покраснела.
— Итак, ты нам поможешь?
— Помогу сделать что?
Она нахмурилась.
— Эрик не сказал тебе?
— Он сказал, что ты желаешь моей помощи, но какой именно?
— Помоги нам уехать отсюда.
— А что сделает твой отец, если я помогу тебе? — спросил я и не получил ответа. — Я думал, ты ненавидишь датчан.
— Эрик норвежец, — ответила Этельфлэд.
— Датчане, норвежцы, норманны, викинги, язычники — все они враги твоего отца.
Этельфлэд посмотрела на открытое пространство рядом с очагом, где два голых безумца теперь боролись, вместо того чтобы заняться любовью, как, без сомнения, предвкушала аудитория. Мужчина был больше, но тупее, и женщина, под громогласные ободряющие крики, била его по голове пучком подобранного с пола тростника.
— Почему они позволяют им это делать? — спросила Этельфлэд.
— Потому что их это развлекает, — ответил я, — и потому, что у них нет своры одетых в черное клириков, которые рассказали бы им, что правильно, а что нет. И за это, моя госпожа, я их и люблю.
Та снова опустила глаза и тихо проговорила:
— Я не хотела влюбляться в Эрика.
— Но влюбилась.
В ее глазах стояли слезы.
— Я ничего не могла с собой поделать. Я молилась, чтобы этого не произошло, но чем больше молилась, тем больше думала о нем.
— И вот ты его любишь.
— Да.
— Он хороший человек, — заверил я.
— Ты так думаешь? — жадно спросила она.
— Я и вправду так думаю.
— И он собирается стать христианином, — воодушевленно продолжала Этельфлэд. — Он мне это пообещал. Он хочет стать христианином, правда!
Это меня не удивило. Эрик давно показывал, как его зачаровывает христианство, и я сомневался, что Этельфлэд пришлось долго его уговаривать.
— А как же Этельред? — спросил я.
— Я его ненавижу!
Этельфлэд прошипела это так яростно, что Зигфрид повернулся и уставился на нее. Потом пожал плечами, не понимая, что она сказала, и снова стал смотреть на драку голых.
— Ты потеряешь семью, — предупредил я.
— Я обрету семью, — твердо сказала Этельфлэд. — Мы с Эриком станем семьей.
— И будешь жить среди датчан, которых ненавидишь.
— Ты ведь живешь среди христиан, господин Утред, — ответила она с проблеском былого озорства.
Я улыбнулся.
— Ты уверена? Насчет Эрика?
— Да, — с силой ответила она.
Конечно, то говорила любовь.
Я вздохнул.
— Я помогу вам, если смогу.
Этельфлэд положила маленькую руку на мою.
— Спасибо.
Теперь подрались две собаки, и гости криками подбадривали животных. Когда снаружи летний вечер стал переходить в ночь, зажгли свечи и поставили во главе стола.
Подали еще эля и березового вина, и уже хрипло распевали первые пьяные.
— Скоро они начнут драться, — сказал я Этельфлэд.
Так и вышло.
Четверым сломали кости, не успел закончиться пир, а еще одному выдавили глаз, прежде чем его сердитого пьяного противника успели оттащить. Стеапа сидел рядом с Веландом, и хотя они говорили на разных языках, но передавали друг другу оправленный в серебро рог с выпивкой и отпускали пренебрежительные комментарии насчет дерущихся, которые в пьяной ярости валились на пол. Веланд явно хорошо упился, потому что обхватил Стеапу огромной ручищей за плечи и начал петь.
— Ты ревешь, как теленок, которого кастрируют! — заорал Зигфрид Веланду.
Потом потребовал, чтобы привели настоящего певца, и слепому скальду дали кресло возле очага. Тот ударил по струнам арфы и начал петь о могуществе Зигфрида. Он рассказывал о франках, которых убил Зигфрид, о саксах, сраженных его мечом — Внушающим Страх, и о фризских женщинах, которых сделал вдовами облаченный в медвежью шкуру норвежец. В поэме упоминались имена многих людей Зигфрида, перечислялись их геройские подвиги в битвах, и всякий раз, когда назывался очередной человек, тот вставал, а его друзья разражались приветственными криками. Если упомянутый герой был мертв, слушатели трижды ударяли по столу, чтобы мертвец услышал торжественную овацию, находясь в зале Одина. Но самые громогласные крики звучали в честь Зигфрида, который каждый раз поднимал рог с элем, когда упоминалось его имя.
Я оставался трезвым. Это было трудно, потому что меня подбивали не отставать от Зигфрида: против каждого осушенного им рога — мой. Но я знал, что на следующее утро мне предстоит вернуться в Лунден, а значит, нужно было закончить разговор с Эриком этой же ночью. Хотя, по правде говоря, небо на востоке уже светлело, когда я покинул зал.
Этельфлэд в сопровождении наиболее трезвых и самых старших охранников отправилась в постель несколько часов назад. Пьяные громко храпели, растянувшись под скамьями, Зигфрид полулежал на столе, когда я оставил зал. Он открыл один глаз и нахмурился, видя, что я ухожу.
— Так мы договорились? — сонно спросил он.
— Договорились, — подтвердил я.
— Привези деньги, сакс, — прорычал он и снова уснул.
Эрик ждал меня у дома Этельфлэд. Я знал, что он будет там, и мы заняли прежние места на укреплениях, откуда я наблюдал, как серый свет растекается, как пятно, по спокойным водам устья.
