это было ужасно. Шли годы, а они все ждали, что она подаст знак, позвонит, пришлет открытку. Но так ничего и не дождались. Дед умер в шестидесятых годах, а через несколько лет за ним последовала бабушка. Я уверен, что они умерли с разбитым сердцем.
– А вы знаете, что ваши дедушка и бабушка имеют право на звание Праведников? – спросила я.
– Что это значит?
– Иерусалимский Институт Яд Вашем присваивает это звание неевреям, которые спасали евреев во время войны. Звание можно получить и посмертно.
Он прокашлялся и отвел глаза:
– Найдите ее. Остальное не имеет значения. Прошу вас, найдите ее, мадемуазель Джармонд. Скажите ей, что мне ее не хватает. И моему брату Николя тоже. Скажите ей, что мы ее любим и обнимаем.
Перед тем как я ушла, он протянул мне письмо:
– Бабушка написала это письмо отцу после войны. Может, вам интересно будет взглянуть. Передайте его Натали, когда прочтете.
Оказавшись одна дома, я принялась разбирать старинный почерк. Я плакала, читая. Наконец взяла себя в руки, вытерла слезы и высморкалась.
Потом позвонила Эдуару и прочла ему письмо. Думаю, он тоже плакал, хотя я чувствовала, как он старался, чтобы я этого не заметила. Он поблагодарил меня сдавленным голосом и повесил трубку.
8 сентября 1946 г.
Ален, мой дорогой сын,
когда Сара вернулась на прошлой неделе, проведя лето с тобой и Генриеттой, у нее были такие замечательные румяные щечки… и улыбка. Жюль и я никак в себя не придем. Это что-то необычайное. Она сама напишет тебе, чтобы поблагодарить, но я хотела уже сейчас сказать, как я признательна за твою помощь и гостеприимство. Как ты знаешь, позади четыре очень мрачных года. Четыре долгих года Оккупации, страха, лишений. И для нас, и для всей страны. Четыре года, за которые мы дорого заплатили, Жюль и я, и особенно Сара. Думаю, она так и не оправилась от того, что произошло летом 1942-го, когда мы привезли ее из квартиры ее родителей в Марэ. В тот день что-то в ней сломалось. Рухнуло.
Это были тяжелые времена, и твоя поддержка для нас очень много значила. Прятать Сару, чтобы она не попалась врагу, укрывать ее до самого перемирия было постоянным кошмаром. Но отныне у Сары есть семья. Мы стали ее семьей. А твои сыновья, Гаспар и Николя, – ее братьями. Теперь она Сара Дюфор. Она носит нашу фамилию.
И все же я знаю, что она никогда не забудет. За улыбкой и розовыми щечками в ней таится что-то жесткое. Она никогда не будет такой же четырнадцатилетней девочкой, как другие. Она стала женщиной – и женщиной, полной горечи. Иногда мне кажется, что она старше меня. Она никогда не говорит ни о своей семье, ни о младшем брате. Но я знаю, что они всегда с ней. Всегда. Каждую неделю, а иногда даже чаще, она ходит на кладбище поклониться могиле брата. Она ходит туда одна. И не позволяет мне пойти с ней. Бывает, я иду следом – просто чтобы удостовериться, что с ней все в порядке. Она садится у маленькой могилы и больше не двигается. Она может оставаться так часами, сжимая в пальцах медный ключ, который всегда при ней. Ключ от шкафа, где умер ее бедный братик. Когда она возвращается, у нее замкнутое холодное лицо. Ей трудно говорить, трудно общаться со мной. Я стараюсь дать ей всю мою любовь. Она та дочь, которой у меня никогда не было.
Она никогда не говорит о Бон-ла-Роланде. Если мы случайно проходим через деревню, она делается вся бледная. Отворачивает голову и закрывает глаза. Я спрашиваю себя, узнает ли когда-нибудь мир обо всем этом. Выйдет ли когда-нибудь на свет дня то, что здесь произошло. Или же это останется тайной, похороненной в прошлом, в таком мутном прошлом.
С тех пор как война закончилась, Жюль часто ходил в «Лютецию», иногда вместе с Сарой, чтобы узнать, кто возвратился из лагерей. С надеждой, по-прежнему с надеждой. Мы все надеялись, изо всех сил. Но теперь мы знаем. Ее родители не вернутся. Они погибли в Освенциме тем ужасным летом 1942-го.
Я часто спрашиваю себя, сколько еще таких детей, как она, прошли через этот ад и выжили, а сейчас должны продолжать жить без тех, кого любили. Сколько страданий и горя. Саре пришлось от всего отказаться: от семьи, фамилии, религии. Мы никогда об этом не говорим, но я знаю, как глубока пустота, как все это жестоко. Сара часто заговаривает о том, чтобы уехать из этой страны, начать жить заново где-то еще, подальше от всего, что она узнала и пережила. Она еще слишком мала и слишком слаба, чтобы оставить ферму, но придет день… Жюлю и мне придется суметь отпустить ее.
Да, война закончилась, наконец-то закончилась, но для твоего отца и для меня все переменилось. И ничего уже не будет как прежде. У наступившего мира горький привкус. Будущее тревожно. Произошедшие события изменили лицо всего света. И лицо Франции тоже. Наша страна еще не отошла от этих мрачных лет. Да и произойдет ли это когда-нибудь? Это не та Франция, которую я знала ребенком. Это другая Франция, которой я не узнаю. Я уже стара и понимаю, что мои дни сочтены. Но Сара, Гаспар и Николя еще молоды. Они будут жить в этой новой Франции. Я очень тревожусь за
