Таким образом, девушка остановилась на бегстве как на единственном выходе; твердое решение дало ей мужество и новые силы. Она написала Мировичу длинное письмо, в котором сообщала о всех своих опасениях; она старалась уверить его, что от всех надвигающихся опасностей единственным спасением является его отказ от всех других планов и намерений, дабы поспешить с бегством, к которому она готова во всякое время; наконец она добавила, что ему нечего заботиться о средствах к существованию, так как таковые будут у них, как только они переедут границу.
С нетерпением ожидала девушка посещения Ушакова, чтобы передать ему свое письмо для Мировича, тем более что речи ее матери о блестящем будущем все более укрепляли в истинности ее намерения.
Наконец Ушаков явился и передал Аделине письмо от Мировича.
Госпожа Леметр, до сих пор вежливо принимавшая Ушакова, так как боялась возбудить гнев государыни, на этот раз встретила офицера далеко не ласково. Высокомерно и холодно она объявила ему, что постоянные посещения молодым офицером дочери могут невыгодно отозваться на ее репутации и потому она просит его прекратить эти визиты. Так как государыня приказала пересмотреть дело Мировича, то она не желает производить какое‑либо давление на свою дочь, но думает, что ее высокопарные мечты вряд ли сбудутся, и потому, пока не будет произнесено окончательного решения, она должна прекратить всякие сношения офицера с Аделиною. Фирулькин, как она убедилась, — также неподходящий муж для ее дочери, тем не менее она должна заботиться о том, чтобы составить для дочери порядочную партию, и потому не может позволить Мировичу, ради каких‑то его смутных надежд, компрометировать девушку.
Ушаков был немало удивлен этим неожиданным заявлением госпожи Леметр, но Аделина все же улучила момент шепнуть ему, чтобы он непременно встретил ее при выходе из театра.
Не отвечая ничего на оскорбительные речи, Ушаков откланялся дамам и ко времени окончания репетиции находился у подъезда театра, где Аделина быстро вручила ему письмо к Мировичу. Считая Ушакова за преданного друга своего жениха, она с румянцем стыда передала ему свои опасения и заклинала офицера оказать Мировичу возможную помощь для бегства. Затем она попросила его не приходить к ним, но встречать ее всегда у театра, причем добавила, что она всегда найдет возможность в любое время встретиться с Мировичем.
Быстрыми шагами девушка удалилась от Ушакова, боясь, как бы кто‑нибудь не заметил ее беседы. И действительно, их разговор не остался незамеченным, так как один из знакомых французского ученого и один из студентов все время незаметно вертелись вблизи Ушакова.
Распрощавшись с девушкой, Ушаков отправился в артиллерийские казармы, где около часа провел в беседе с Шевардевым.
Никому не показалось странным, что во время пребывания Ушакова в комнату к Шевардеву заходило много офицеров, которые болтали там некоторое время за рюмкой водки. В веселой и непринужденной беседе было бы трудно усмотреть что‑либо другое, кроме простого товарищеского разговора.
Час спустя Ушаков уже находился в Мраморном дворце перед князем Орловым.
— Все подготовлено для восстания, — заключил он свой доклад, внимательно выслушанный Григорием Григорьевичем. — Большая часть офицеров артиллерии примкнула к заговору, солдаты слепо последуют за своим начальством, непосвященные же будут в нужный момент арестованы; точно так же большая часть солдат в Шлиссельбурге готова идти куда угодно за Мировичем, чтобы помочь ему привести в исполнение сенатский указ, который он показывал. Шевардев готов в любую ночь встретить Мировича с его узником и теперь ждет только, когда окончательно наступят темные ночи, так как луна уже находится в последней четверти.
— Отлично, — сказал Орлов, потирая руки, — все идет прекрасно!.. Я доволен тобою. Машина работает как следует, и если она выполнит свою задачу, то ты останешься доволен моею наградою.
— Осмелюсь заметить, — запинаясь, возразил Ушаков, — что мне непонятны ваши намерения, ваша светлость.
— А разве это твое дело? — высокомерно перебил его Орлов. — Может ли понимать колесо намерения мастера, в часовом механизме которого оно действует?
— И все же, — продолжал Ушаков, — я не могу подавить в себе страх при виде этой опасной игры. Я содрогаюсь при мысли о последствиях, могущих произойти, если восстание удастся, если Иоанн Антонович действительно будет привезен в Петербург и если артиллерии посчастливится увлечь за собою другие полки.
— Все это может случиться, — строго возразил Орлов, — если ты обманул меня, если доставлял мне неверные сведения или если твои сообщения не были полны, одним словом, если ты играл двойную игру! Но в таком случае тебе, друг мой, следует помнить, что для наказания предателей существуют кнуты, рудники, виселицы!
— Сохрани меня Бог! — в ужасе воскликнул Ушаков. — Вы, ваша светлость, не можете подозревать меня в чем‑либо подобном! Что сталось бы со мною без вашей защиты! Разве не вынес я сам себе смертельного приговора?
— Ты прав, — ответил Орлов, — и я верю тебе, потому что считаю тебя за умного малого. Ты удивлен, что я веду такую опасную игру. Но разве есть опасная игра для Григория Орлова? Разве я не тот человек, который судьбою предназначен выполнить то, что опасно или недостижимо для других? Разве ты не знаешь, что для благополучного вскрытия нарыва необходимо дать ему время назреть? Императрица должна досконально знать, откуда и в какой степени грозит ей опасность, чтобы раз навсегда устранить эту опасность.
Ушаков содрогнулся.
— Ваша светлость, — сказал он, — вы действительно неустанный охранитель трона нашей великой императрицы, и я благодарю вас, что вы дали мне возможность понять ваши намерения, столь далеко превосходящие мечтания обыкновенных людей. Но еще одна забота сокрушает меня, и эта забота касается одного меня.
— Что ты хочешь? — нетерпеливо спросил Орлов.
— Когда восстание вспыхнет, — проговорил Ушаков, — когда злокачественный нарыв прорвется, то я боюсь, что заговорщики укажут на меня, как на своего сообщника, и я окажусь обвиненным в страшном преступлении.
— Ты глуп, — ответил Орлов, — ведь ты исполнял только мои приказания. И разве я не постараюсь оправдать тебя?
— А если вы, ваша светлость, забудете меня? Если, — добавил он с дрожью в голосе, — все люди ведь смертны… если вас, ваша светлость, постигнет несчастье, которое явится для вас препятствием стать моим защитником?..
— Какое мне дело до того, что случится, если меня не будет на свете? Я смерти не боюсь, но в то же время не желаю знать, что будут делать люди, когда я умру.
— Бог милостив, — произнес Ушаков. — Он не допустит такого несчастья, но, если бы вы, ваша светлость, дали мне письменный приказ, я был бы тогда совершенно покоен.
— Ты дурак! — воскликнул Орлов. — Писать, когда достаточно сказать!.. Если тебе недостаточно моего слова, то можешь убираться; я сейчас дам приказ отправить тебя в армию Румянцева!
— Простите, ваша светлость, — взмолился Ушаков, — но, дерзаю думать, вы понимаете, что меня, маленького, ничтожного человека, охватывает иногда страх, когда я подумаю, в какую опасную игру я играю.
— Если тебя пугает игра, так откажись от нее! Кто гонится за крупным выигрышем, тот должен иметь мужество и уверенность. А теперь никаких разговоров больше!
— К тому же, — сказал Ушаков, — и Аделина тоже…
— Что ты там говоришь про Аделину? — настораживаясь, спросил Орлов. — Что с нею?
— Актриса носится с новыми страхами и заботами, правда, она уже не боится более ухаживаний старого Фирулькина, она боится…
— Чего? — спросил Орлов.
— Она боится вас, ваша светлость, — ответил Ушаков.
— Меня?! — воскликнул Орлов, сверкая глазами. — Почему?
— Может быть, она права, но страх ее так велик, что она хочет бежать во что бы то ни стало за границу, и заклинала меня уговорить ее возлюбленного к побегу.
— И дала тебе к нему письмо? — спросил Орлов. — Дай его сюда.
Ушаков побледнел. Однако взор Орлова, казалось, проникал до глубины его души. Он дрожащей рукой достал письмо Аделины и протянул его князю.
Орлов быстро прочитал письмо и спросил:
— Известно ли тебе его содержание?
— Ваша светлость! Вы знаете, что я никогда не читал писем Аделины и приносил их вам всегда нераспечатанными.
— Отлично, — сказал Орлов, — ступай! Удвой свою бдительность, дабы от тебя ничего не скрылось; я доволен тобой; даю тебе слово, ты будешь награжден по заслугам.
Он сделал повелительный знак, и Ушаков удалился, отдав честь.
— Он хочет иметь письменный приказ, — проговорил Орлов, мрачно глядя ему вслед. — У кого в голове всплывают такие мысли, тот опасен, опасен также потому, что много видит и знает. Он выдал себя, заговорив об Аделине; у него было намерение сохранить это письмо как доказательство. Отчего человечество не придумало машин, которые осуществляли бы наши мысли и которые мы могли бы разбивать, когда в них нет надобности? Почему должны мы пользоваться услугами людей, у которых свои мысли и глаза? Но разве трудно разбить и такую машину, хотя она и состоит из плоти и крови? Человек, который знает слишком много, опаснее пороховой мины: мы хотим овладеть им, он же овладевает нами; этого не должно быть, нет, нет!.. Я позабочусь о том, — прибавил он с холодной усмешкой, — чтобы навязчивое любопытство этих человеческих машин не было опасно, чтобы эти пороховые мины не взрывались под ногами.
