На Корсунь опустилась вечерняя тьма. С юго-запада подул сильный ветер. Вдали над морем заблистали молнии, надвигалась гроза. Она стремительно приближалась. Вот уже молнии засверкали ближе, докатились раскаты грома. Владимир порадовался Перунову знаку. Гроза всегда поднимала в нем дух. Князь двинулся навстречу стихии, да вскоре побежал в гавань, подгоняемый жарким пламенем, зажженным в его груди Фенитой и Перуном. Рынды едва поспевали за князем. Он разминулся со Стасом, даже не заметив его на пути.
Вот и гавань. Тьма сгустилась. Князь бежал, не разбирая дороги. Гроза надвинулась. Молнии озаряли путь князя, то и дело освещая голубыми вспышками гавань и бухту. Он увидел свою ладью, достиг её сходней, поднялся по ним. Отроки уже привели Фениту на ладью и стояли вблизи входа в шатер. Владимир отослал их на берег, сам влетел в шатер. Светильник озарял забившуюся в угол Фениту. Взгляд её по-прежнему был полон ненависти, но Владимир, движимый только страстью, приблизился к ней. Он легко поднял её на ноги. Её гневное лицо вызвало в душе князя нечто похожее на страх, но и на восхищение. Он понимал, что так не должно быть, что надо одолеть раздвоение, твердо встать на ступень, ведущую к цели, но он победил страх, вспомнив, что Перун покровительствует ему и побуждает его к действию. Князь нашел в душе теплые слова, произнесенные больше для себя, чем для Фениты:
- Не бойся, я ласковый, и ты всегда будешь рядом со мной, с великим князем. Я сделаю тебя княгиней.
Вся эта ложь лилась ради утоления любострастия. Но, оставаясь верным языческой морали, Владимир не думал, что обманывает девушку. Он оказывал ей, как ему мыслилось, великую честь. Он знал многих женщин и дев, которые считали за большое благо внимание князя к ним. Потом они называли своих детей сыновьями или дочерьми великого князя. Была у россиянок-язычниц своя мораль, усматривали они свою выгоду в близости с князем.
Гроза уже бушевала над гаванью. Молнии сверкали одна за другой, обрушивали на землю, на море, на суда, на всё живое огненные стрелы, гром и ливень, какого никто и никогда ранее не видел. А князь, не в силах сдерживать страсть, привлек Фениту к себе и стал срывать с неё одежду. Но как только руки Владимира коснулись тела Фениты, в ладью ударила молния, и она загорелась. Полог шатра откинуло воздушной волной, и в шатер влетел оранжево-голубой шар, величиной с детскую головку. Князь отпрянул от шара, а Фенита подняла руки, и шар завис перед нею в воздухе. Прикрываясь им, словно щитом, Фенита выбралась из угла, обошла потерявшего дар речи Владимира и покинула шатер.
Священный огонь остался в шатре. Он повис у входа и медленно колыхался. Язычник Владимир при виде молнии всегда испытывал душевный трепет, и в этой волшебной шаровой молнии он узрел Перунов знак. Но на сей раз благоразумие и преклонение перед Перуновым огнём покинули Владимира. Бегство Фениты вызвало в нем безрассудную ярость, он решил догнать её и овладеть-таки ею. И князь выхватил меч, с силой взмахнул им и рассек голубой шар, освобождая себе путь. Раздался взрыв, шатер загорелся, а перед глазами князя всё исчезло, лишь плыло оранжево-голубое пятно. Он ещё нашел в себе силы выбежать из горящего шатра и крикнуть: «Эй, отроки, держите Фениту!» - но пламя от уже всей полыхающей ладьи пахнуло ему в лицо, он закрыл его руками, шагнул на сходни, оступился и упал в море.
Рынды, которые стояли на берегу под ливнем и не пытались подняться на горящую ладью, потому как их сковал священный ужас, тут же бросились в воду, чтобы спасти князя. Вскоре его вывели на берег. Он же повторял: «Фенита, Фенита!» - и старался снять с глаз оранжевую пелену.
Князя отвели в шатер, стоявший на берегу, переодели в сухую одежду и уложили на походное ложе. В это время в сопровождении отроков прибежал воевода Добрыня. Ещё выйдя из ворот крепости, он увидел горящую ладью и сразу подумал, что это княжеская и что с князем случилась беда. Да так оно и было.
- Князь-батюшка, какое лихо надвинулось?! - закричал Добрыня, вбежав в шатер и опустившись на колени возле князя.
Владимир лежал на спине, прикрыв рукой лицо, и боялся отнять её от глаз, открыть их.
- Не ведаю, дядюшка, но чую: великое лихо обрушилось! - простонал он.
Князь наконец собрался с духом, отнял руку, открыл глаза и увидел лишь то же оранжево-голубое пятно, которое было при закрытых глазах.
- Я ослеп, дядюшка! - с отчаянием в голосе воскликнул Владимир.
- Тебя ослепили! Я найду злодейку! - гневно сказал Добрыня.
- Как хочешь, - безразлично ответил князь.
- Я опалю её костром, чтобы искупила вину! - пуще гневался воевода. - Как она смела поднять руку!..
Вместе с Добрыней в гавань прибежал Стас. Теперь он был рядом с воеводой, пораженный всем случившимся не меньше Добрыни. Когда воевода окликнул его, он не отозвался, пребывая в забвении.
- Стас, ты слышишь? - повторил Добрыня. - Возьми отроков, ископай весь город, но найди Фениту и приведи её ко мне!
Стас взял двух отроков и ушел, но в нем впервые всё взбунтовалось против Добрыни, против князя Владимира. Он не хотел, чтобы Фенита попала в их руки на поругание. Он отправился искать девушку, но не для того, чтобы привести её в княжеский шатер, а чтобы уберечь от расправы. Бывший лазутчик быстро нашел Фениту. Она пребывала в доме отца и ещё содрогалась от пережитого ужаса. Стас не вломился в дом митрополита Макария силой, хотя и мог, но проник тайно. Он поставил отроков у главных дверей дома Макария, сам же через черный ход и кухню пробрался в трапезную, где и возник перед митрополитом и его дочерью. Они испугались неожиданно появившегося росса, но Стас произнес по-гречески:
- Я с миром.
- Что тебе нужно, добрый воин? - спросила Фенита, узнавшая Стаса.
- Воевода Добрыня велел схватить тебя. Он сказал, что ты ослепила князя своей силой.
- Я только защищалась, я не посылала на князя священного огня, нет! Я убежала, а князь остался в шатре.
- Я верю тебе. Знать, князя постигла кара Господня. Но вина на тебе. - Стас обратился к митрополиту Макарию: - Владыко, укрой свою дочь от княжеского гнева. Сей же час через черный ход отправь её в тайное место, а я скажу, что не нашел Фениту.
Стас поклонился Макарию и направился к главной двери, ведущей на крыльцо, где стояли отроки. Фенита поспешила за Стасом, остановила его и спросила:
- Зачем ты меня защищаешь?
- Ты достойна сего.
- Да хранит тебя Господь Бог от всех напастей. Фенита прикоснулась рукой к лицу Стаса. Он поймал её руку, погладил и прижал к своему лицу.
- Я ещё приду к тебе. А теперь ухожу. И ты уходи. Стас скрылся в глубине сеней.
Гроза ушла за плоскогорье в степи. В гавани и над Корсунем воцарилась тишина. Воздух был прохладен и свеж. Ливень погасил огонь на ладье князя. Она лишь курилась легким дымком. Ничто уже не говорило о том, что здесь, на берегу бухты, разыгралась трагедия, что великий князь потерял зрение. И никто не мог сказать, кроме князя, кто или что было тому причиной. Да и сам князь путался: то ли Всевышний прогневался на него, то ли Фенита вызвала волшебные силы и обрушила их на голову оскорбителя. Уже позже, всё взвесив в просветлившейся голове, Владимир признался, что виновен во всём только он, безвольно дав пробудиться в себе женолюбию. Было же ему суровое и невозвратное предупреждение в селе Берестово. Да и покарали его жестоко: почитай, больше, чем на год, лишили мужской силы, и он вынужден был сторониться своих жен, а потом и вовсе избавиться от них. И вот вновь наказан за греховную прихоть.
Ещё до рассвета Добрыня велел воинам перенести князя во дворец Земарха и поставил в его опочивальне стражу, чтобы никто без ведома воеводы не смел войти к князю. Сам же поспешил к старцу Григорию, надеясь, что святой отец поможет вернуть Владимиру зрение. Но старец Григорий велел Анастасу не пускать Добрыню. Воевода не посмел нарушить запрет и ушел ни с чем.
В сей же час к одному огорчению добавилось другое: Добрыню разыскал Стас и сказал, что Фенита скрылась из города. Стас смотрел на воеводу невинными глазами. Добрыня, однако, вознегодовал:
- Ты плохо служишь князю! Да не будешь прощен, пока не найдешь злодейку!
Стас выслушал воеводу со смирением, но, зная его отходчивый нрав, подумал, что он больше не вспыхнет, и ответил:
- Фенита придет сама в урочный час, потому как чиста перед князем и Богом.
- Ты что, ведун, что ли? - всё же вспыхнул Добрыня.
- Думай, как хочешь, батюшка-воевода. - И Стас ушел.
Шли дни. Князь встал с постели и был здоров телом, но болел душой. Он никуда не выходил из дворца, никому не показывался на глаза, и близ него пребывали только Добрыня и услужители. Князь страдал день за днём, и эти страдания становились все нестерпимее. Он часами стоял у окна лицом к морю, но ему не дано было зреть голубую лазурь и полет чаек, он не видел судов, что бороздили море и входили в гавань или уходили из неё. Он слышал лишь шум морского прибоя, игру волн, которые накатывались на галечник. Он боялся думать о царевне Анне, о Царьграде. Князь представлял себе, каким позором покроется его имя, когда там, в стольном граде Византии, узнают о его богомерзких делах и о заслуженном наказании.
