Меня тогда поразило, как спокойно и деловито держались его люди. Они ели наше мясо и пили стоялый мед из наших погребов, поставленный лет двадцать назад еще моим покойным свекром, с таким же удовлетворением, как мужики пили квас, придя с пашни или покоса. Они смеялись, перевязывая раны себе и друг другу. Они были точно такими же, как хирдманы моего отца. Даже общались на той же смеси северного языка и славянского, только выговор у них был другой – южный, полянский.
Тело мужа отнесли в баню.
Я нашла Держану, мы отыскали еще несколько женщин и занялись делом.
Раздели…
Снимать кольчугу нам помогал кто-то из Ингваровых хирдманов… я потом сообразила, что это был Хрольв, но тогда я еще ни с кем из них не была знакома.
Кольчуга никак не снималась, хоть плачь. Ее и с живого-то совлечь не так легко, а тем более – с мертвого, уже не способного исполнить «пляску конца битвы»[15], как это называли в дружине моего отца и Вальгарда.
На теле моего мужа были две страшные раны от копья. Разбитые железные колечки глубоко вдавились в кровавую плоть…
Когда мы наконец, плача от горя и безнадежности, стянули кольчугу и стали резать окровавленную кожаную рубаху и сорочку, у меня вдруг все закружилось перед глазами и ослабели ноги…
Не помню, как я упала.
Очнулась я, лежа на той же укладке у себя в избе.
Уже было темно, горели лучины, несколько мужчин сидели у стола и толковали о чем-то. Я видела только черные спины и головы. Мне казалось, я проспала сто лет, и я почти не удивлялась, что ничего не понимаю: кто эти люди, почему они здесь? Смутно помнилось что-то ужасное, но оно казалось таким далеким, что на миг я даже почувствовала себя спокойно и уютно.
А потом ощутила, что моя сорочка ниже пояса мокрая и липкая. Под подолом поневы темнели кровавые пятна…
Так я узнала, что во мне все же рос новый побег Дивиславова рода, которому не суждено было проклюнуться на белый свет.
Кое-как я встала и пошла обратно в баню.
Тело мужа уже было обмыто и одето в погребальную белую сряду. Только тут я сообразила, что мне тоже нужно сменить сряду на «печаль». Отцвела я, молодуха, не успев расцвести, как следует…
И я тогда подумала: а чего ты хотела? От гнева богов не уйти.
Держана причитала, и другие женщины плакали по своему князю, но я никак не могла: меня будто камнем придавило.
Я чувствовала только тупое удивление и усталость. Смотрела в его застывшее лицо и молчала.
Если бы он знал… если бы я рассказала ему, пока было не поздно…
Может, он не стал бы брать меня в жены, и гнев моих чуров не настиг бы этот ни в чем не повинный город.
Но в дни перед свадьбой мне это не пришло в голову – уж слишком я была удивлена оборотом дела.
А теперь… я виновата перед ним, но исправить ничего уже нельзя.
В следующие дни мы готовили погребение.
Уцелевшие ратники ополчения разбежались, да и наших убитых надо было хоронить. Распоряжался всем Свенгельд. Видно было, до чего он привычен к этому делу. Краду для Дивислава тоже готовили его люди. Причем они сами знали, как это делается, хотя русь своих хоронит иначе.
Если бы кто-то сказал, что я должна последовать за мужем в Закрадье, я бы не огорчилась.
А куда еще идти мне, отмеченной Навью?
Но ничего такого не ожидалось. Ингвар сказал, что заберет меня с собой в Киев.
Даже погребальные жертвы на краде приносил Свенгельд. Зоряша только стоял рядом. Он был бледен как смерть и казался моложе своих лет. Я старалась на него не смотреть.
Ингвар объявил отрока наследником Дивислава с обязательством почитать его, Ингвара, как родного отца, платить ему дань и участвовать с дружиной в его походах, если он того пожелает. Эту дань предписывалось пока отсылать в Киев, а позже, когда Ингвар переедет жить в Волховец – туда.
Отныне зоричи были включены в державу волховецких князей, а Ульву принадлежала власть над всем Приильменьем.
Для охраны торговых путей и взимания сборов с купцов Ингвар оставил своих людей. Иных юному князю зоричей набирать и вооружать не разрешалось. Возглавляли дружину двое верных Ингвару хирдманов: Гудмунд и Сорогость.
Уцелевшие старейшины зоричей, стоявшие вокруг пылающей крады, а затем восседавшие на поминальном пиру, выглядели мрачно, что и было понятно: им приходилось идти под руку к ненавистным варягам, на деле – к тому самому Ульву конунгу, с которым они столько лет враждовали.
И все же Ингвар обошелся с ними не самым суровым образом. Он ведь мог вовсе истребить княжеский род и всю племенную старейшину, но позволил потомкам Зори-князя выжить и даже сохранить власть. Мог бы нахватать в гнездах вдоль Ловати полона, сколько получится, и продать на Волжский путь, получив огромные деньги прямо сейчас. И я знаю, что такие предложения кое-кто из дружины ему делал. Но он предпочел прирастить за счет земли зоричей свою будущую волховецкую державу и тем увеличить ее мощь. Он понимал, что это далеко не конец его свершений.
Я думала, что теперь Ингвар уведет дружину на Нарову – искать мести за смерть Вальгарда. Правда, не верила, что он ее найдет: ведь близка была зима, и лиходеи наверняка уже убрались за море.
Пока устраивались дела в Зорин-городце, Ингвар съездил к отцу в Волховец: известить о своей победе и договориться насчет кораблей и дружины из Ладоги.
Вернулся он дней через десять.
В княжьей избе в тот вечер был большой шум и попойка до утра.
Оказалось, что Ульв конунг и его родич Хакон ярл уже давным-давно послали корабли к устью Наровы – сразу же, как хитрый Ранди Ворон весной отправил им весть, что Мистина умыкнул дочь Вальгарда и везет в Киев! Уж конечно, Ульв конунг лучше меня понимал, что такие дела надо делать летом, а не дожидаться первого снега. Его родич Фасти привез в Волховец два десятка мечей, захваченных у викингов, а Ингвар доставил их сюда, чтобы взять в Киев и показать Эльге.
Не головы же было тащить!
Теперь она будет знать, что месть за ее отца свершена.
Мне бы тоже следовало этому радоваться – ведь Вальгард был и моим близким родичем. Но меня неприятно поразила эта предусмотрительность Ульва конунга. Он как будто знал все заранее.
Много времени спустя я услышала, что он, наоборот, стремился не допустить встречи киевлян с теми викингами, чтобы те не сумели рассказать, кто их послал в устье Наровы еще прошлой весной…
Но тогда мне было не до провинностей старика Ульва. Моя жизнь была разбита на кусочки, и я даже не представляла пока, что из этих осколков удастся собрать.
Мне едва исполнилось шестнадцать, а со мной уже случились почти все несчастья, возможные для женщины.
Разве что не продали меня за море Хазарское…
Что касается Эльгиного приданого, то оно сохранилось у меня почти нетронутым. Я ведь надеялась, что когда все уляжется, сумею уговорить мужа переслать укладки ей. Также Ингвар велел мне собрать все, что я считаю своим: мое приданое, дары от мужа, людей, которых хочу взять с собой. Он объявил, что заберет в заложники всех младших детей Дивислава.
Я даже обрадовалась этому: мне было легче держать их при себе, чем покинуть на нового князя – еще отрока, и киевскую дружину. В ней были такие рожи…
Держане мы предлагали забрать своих детей и вернуться к ее родичам-полочанам: она ведь была сестрой полоцкого князя, а ссориться с ним сверх необходимого Ингвар не хотел. Две ее старшие дочери уже к тому времени выросли и вышли замуж, она могла бы перебраться жить к ним, но сама решила, что поедет со мной и племянниками.
Сборы заняли гораздо больше времени, чем я рассказываю.
Наступила зима, выпал снег, и установился санный путь. И только тогда мы наконец тронулись вверх по замерзшей Ловати: Ингвар с дружиной и добычей, мы с Держаной и пятью детьми, со всеми нашими пожитками и челядью.
По пути через Ловать мне много раз приходилось подтверждать местным старейшинам: да, князь Дивислав убит, ему наследовал князь Зоремир, принесший обет сыновнего послушания князю Ингвару.
Да и то, что я ехала с Ингваром в Киев, говорило яснее всяких слов. Зоричи думали, что он берет меня в жены! Трудно их винить: так оно и было бы, если бы не Эльга. У Ингвара уже были жены, так же, как и я, захваченные в прежних походах. Я пополнила бы их число, если бы он не собирался сделать своей княгиней мою сестру и преподнести ей меня в качестве подарка на свадьбу.
С Живлянкой на коленях, чтобы обеим было теплее, укутанная в большую медведину, я сидела в санях и то дремала, то рассказывала ей сказки, если она не спала, то смотрела, как тянутся мимо заснеженные речные берега.
Больше всего я тогда хотела знать: искупила я свою вину за злостное вторжение в Навь? Или это мне еще предстоит?
