зеркал не было, а Лилли редко просила ручное зеркальце, общее сокровище Бриджет и Анни.
Ее мать впала бы в отчаяние, если бы увидела дочь сейчас. По всему носу и щекам разбросаны веснушки, цвет кожи сохраняет слабые следы летнего солнца. Ее глаза немного опухли, но, к счастью, нос от пролитых слез не покраснел.
Она причесалась, полотенцем выжала из волос влагу, насколько смогла. Сплетать косу не стала, вместо этого стянула волосы узлом и закрепила сзади на шее.
Лилли открыла дверь ванной, выглянула, немного нервничая, поскольку боялась, что горничная могла оставить открытой дверь ее спальни. Дверь, к счастью, оказалась закрытой, а ее саквояж принесли в номер. Горничная еще и выложила его содержимое для удобства хозяйки. Все его содержимое.
Ее платье аккуратно висело на двери стенного шкафа. Ее нижнее белье было выглажено и положено в ногах кровати. Ее маленькая сумочка с туалетными принадлежностями – всего-то расческой и зубной щеткой – лежала на прикроватном столике рядом с ее часами и жемчужной ниткой Анни.
А коробочка Бриджет? Она лежала на другом прикроватном столике.
Если бы от смущения умирали, то Лилли тут же отошла бы в мир иной. По крайней мере, Робби не видел этой коробочки. Она схватила ее и сунула в ящик, молясь о том, чтобы не забыть ее утром.
Надела часы – они показывали четверть седьмого. Робби, наверное, не может понять, что с ней случилось. Она быстро оделась, долго возясь с пуговицами на платье, потом надела туфли. В сравнении с ботинками они показались ей тапочками.
Жемчужины были нанизаны на одну длинную нитку – слишком длинную для отложного воротника ее платья, поэтому она сделала несколько петель, и нитка неплохо украсила ее шею. Жемчужины были искусственные, поколотые и потертые, но она все равно чувствовала себя королевой. В последнюю очередь она надела кружевные перчатки, которые сто лет назад связала для нее бабушка Ги. Они прекрасно скрыли ее огрубевшие от работы руки.
Когда Лилли вошла в гостиную, Робби стоял и ждал ее.
– Вам понравилась ванна? – спросил он, явно ничуть не озабоченный ее долгим отсутствием.
– Вы же знаете, что понравилась, – ответила она. – Но я приношу извинения – я потратила слишком много времени.
– Я нисколько не возражаю. Но вы, наверное, умираете с голоду. Когда вы ели в последний раз?
– Кажется, сегодня утром. Немного кофе и хлеб.
– Давайте же поедим. Не хотите спуститься в здешний ресторан? Или предпочтете поесть в другом месте?
– Если вы не против, давайте найдем что-нибудь другое. Ресторан при отеле наверняка очень роскошный. Я бы предпочла что-нибудь поскромнее.
– Согласен, – сказал он. – К тому же было бы жаль, если бы вы не погуляли немного по Парижу. Будем надеяться, что сегодня не завоют сирены воздушной тревоги – в этом случае нам придется провести вечер в чьем-нибудь подвале.
– Я готова, но моей шинели и шапочки нет там, где я их оставила.
– Они здесь. Горничная принесла их несколько минут назад.
Он показал на оставленную приоткрытой дверь стенного шкафа у входа. Женская шинель, висевшая рядом с шинелью Робби, ничуть не походила на то замаранное грязью, забрызганное кровью, до стыда заскорузлое одеяние, которое Лилли сняла с себя меньше часа назад.
– Здешний персонал – настоящие волшебники, – сказала она, восхищаясь их работой. – И горничная вытащила мою несчастную шапочку с самого дна саквояжа. Теперь она обрела вполне приличный вид.
Они бок о бок, но не касаясь друг друга, прошли по коридору к лифту. Лилли вспомнился вечер кейли, когда они вдвоем ушли из приемной палатки, превращенной в танцевальную, оставив позади ее музыку и свет, ушли в неизвестную темноту.
Она не отважилась коснуться его руки в тот вечер, хотя вряд ли кто-нибудь тогда бы это увидел. И поэтому они шли рядом, но не вместе, хотя ей так хотелось держать его руку.
Кабина лифта остановилась на их этаже. Других пассажиров не было, только лифтер в ливрее.
– Rez-de-chaussée, s’il vous plaît [17], – сказала Лилли.
Есть что-то смешное в том, как люди ведут себя в лифтах, подумала она. Словно единственный способ пережить пребывание с другим человеком в тесной кабине – сделать вид, что его не существует.
Не это ли делал сейчас Робби? Смотрел на двери кабинки или на затылок лифтера? Или смотрел на нее и спрашивал себя, будет ли она рада, если он возьмет ее под руку?
Лилли знала, что смелости ей не занимать. Она даже могла проявить отвагу, если этого требовала ситуация. Как требовала теперь.
Не сводя глаз с двери, она взяла его под руку, легко и естественно, словно они супружеская пара, много лет состоящая в браке.
Но он никак не отреагировал, не притянул ее поближе к себе, как она предполагала. Льдинка отчаяния пронзила ее, она убрала руку, не сомневаясь, что погубила их вечер, прежде чем тот успел начаться.
И только теперь его рука согнулась в локте, задерживая ее. Он чуть притянул ее к себе, и она поймала себя на том, что сдерживает дыхание, спрашивая себя, что будет дальше.
Ответил ей звонок лифта, когда они спустились на главный этаж, и безмятежный голос лифтера.
– Rez-de-chaussée, monsieur, dame.
Они шли под руку по рю де-Кастильон, и Робби думал о том, что никогда еще в жизни не чувствовал себя таким счастливым. Это было нелепо с учетом того, что случилось с Эдвардом, и той неустроенности, в которой жил он и жила Лилли. Но он наслаждался этим чувством столько, сколько оно длилось.
Он почти не видел ее под этим углом, всего лишь округлость плеча в тяжелой шинели от ЖВК и темно-синий бархат ее простой шапочки. Шарфа на ней не было, а потому шея осталась обнаженной, если не считать тройной ниточки жемчужин и единственного локона, выбившегося из узла на затылке. Многие женщины носили стрижки, но Лилли оставила свои волосы нетронутыми, даже короткую челку не приняла.
Если бы он только мог завить на пальце ее локон, а потом отпустить… Вечером кейли ее волосы были такими мягкими и сладко пахли ее ароматным мылом…
Его порадовало, что она с удовольствием приняла ванну, хотя час, что она отсутствовала, тянулся для него невероятно долго. Книга – потрепанный экземпляр «Мидлмарча», уже десяток раз прочитанный им, не увлекала его, а тихие звуки, доносившиеся из ее ванной, только воспаляли его изнемогающее воображение.
Он искренне пытался не представлять себе Лилли в ванной, с волосами, свернутыми узлом на макушке, розовой от
