Считается, что в отношениях Нелидовой к августейшему другу не было корысти. Она даже обижалась, когда он пытался подарить ей что-нибудь ценное... Но лорд Витворт, посол Англии, упоминает о тридцати тысячах рублей, которые царевич предоставил Нелидовой для заключения коммерческой сделки. Можно ли обвинять ее в том, что она воспользовалась «императорской дружбой»? Разве не так же поступала и Мария Федоровна, оказывая протекцию монбельярским производителям ситца?
# июля 1783 года Екатерина подарила сыну роскошное имение недалеко от столицы, некогда бывшее во владении ее любовника Григория Орлова.
У Марии Федоровны, которая сумела придать сельское очарование имению в Павловске, появился еще один объект забот. Впрочем, имение в Гатчине совсем не походило на сады и буколические пейзажи Павловска. Эти земли, где жило почти пять тысяч человек, были покрыты холмами, у подножия которых расстилалось несколько озер.
Дворец тоже являл собой полную противоположность Павловскому: длинный и строгий фасад делал его похожим на казарму. Он казался скорее укрепленным замком, крепостью, а не жилищем для отдыха и развлечений. С каждой стороны главного здания, образуя полукруг, находились два огромных каменных строения. В этом слишком уж просторном дворце было множество залов, коридоров и лестниц, которые, перекрещиваясь между собой, вели на верхние этажи. Огромную залу для приемов украшала колоннада из каррарского мрамора. Повсюду – скульптуры, барельефы, бюсты. Главная зала со сводчатыми потолками была расписана копиями фресок Рафаэля.
Мария Федоровна снова увлеклась живописью, украшая их новое жилище картинами. Супруги воспользовались тяжеловесной пристройкой замка, чтобы создать и открыть там настоящий театр, а рядом с ним – «оружейную палату», а также – библиотеку в сорок тысяч томов. Великую княгиню вдохновляли воспоминания о путешествии во Францию, о Шатильи, свежесть и величавую простоту которого она пыталась воссоздать в Гатчине.
Павел, стал заботливым хозяином этого местечка, принялся обустраивать его, возводить там новые строения и создавать учреждения, предназначенные для селян.
В Гатчине кроме слуг Его Императорского Высочества жили также мелкие ремесленники, торговцы, крестьяне. Прежде всего царевич построил там больницу на сто коек, при которой находились аптека с полным набором необходимых лекарств и даже лаборатория. Затем появились школа, где могли бесплатно учиться все дети округи, немного спустя – суконная фабрика, обеспечивающая работой многих людей, и, наконец, часовня для католиков и протестантов, воплощающая экуменизм, давно ставший убеждением Павла. Некоторые крестьяне и слуги в Гатчине были не русскими, а финнами или уроженцами других стран, а он уважал верования каждого.
Мария Федоровна дважды в неделю, по понедельникам и субботам, устраивала балы. Не для того ли, чтобы задерживать приглашенных подле мужа каждый раз немногим дольше? Ведь столица находилась от них в сорока верстах, и гостей Гатчины просили остаться там еще на несколько дней.
Благодаря театру можно было развлекать спектаклями все это общество. На театре играли комедии; устраивал представления граф Григорий Чернышев. Из Парижа приезжали представители литературного мира. Так, именно к этому времени относится личное знакомство семейства великих князей с Лагарпом, который потом станет воспитателем наследника престола Александра, а еще позже – членом Директории революционной республики Гельвеция...
В этом году самым модным человеком в дипломатических кругах и среди петербургской элиты считался молодой и остроумный граф Сегюр, министр Людовика XVI, которого Версаль сделал послом при российском дворе. За притворной ветреностью он ловко скрывал на редкость острый ум, несравненную наблюдательность, способность рассуждать на самые различные темы и чувство юмора, благодаря которому он одной-единственной насмешкой ослаблял влияние своих оппонентов. Екатерина была от него без ума.
Однако господин де Вержен посчитал необходимым дать понять молодому дипломату в своих тайных депешах, что, если он хочет сохранить расположение императрицы, ему не следует относиться со слишком большим уважением к царевичу. Это предупреждение было своевременным, потому что еще в Версале граф Сегюр почувствовал искреннюю симпатию к Марии Федоровне и ее мужу.
С осторожностью истинного дипломата французский посол стал на официальных приемах общаться с царевичем в сдержанно-любезных тонах. Павел, прекрасно разбирающийся в подлинности чувств, понял, что Сегюр хочет ему добра. Он часто приглашал его в Гатчину, пока тот находился в России. Августейшие владельцы поместья откровенничали с ним, однако Павел, понимая, с каким обожанием относится к этому известному молодому человеку императрица, не раскрывал перед ним своих опасений и досад.
В последний год пребывания в России граф Сегюр, благодаря свойственным ему таланту и силе убеждения, победил опасения великого князя. Последний признался ему, насколько страшился честолюбивой политики Екатерины, которая вела Россию к неминуемым бедствиям; да, признаки этих бедствий она умело скрывала за показным богатством, но они существовали – уже!
Павел говорил с французским другом о трагическом конце своего отца, Петра III, которого так трусливо убили, и шепотом поведал, что боится возможного покушения на свою жизнь.
Сегюр внимательно слушал. С присущим ему красноречием он успокоил несчастного царевича, и тот ненадолго позабыл о своих страхах. Беседа происходила в отсутствие Марии Федоровны. Супруг не хотел лишний раз беспокоить ее.
– Ваша мать не враг вам, – уверял Сегюр. – Если бы она желала того, чего вы понапрасну боитесь, разве она позволила бы остаться Вашему Величеству рядом с Царским Селом, командовать двумя батальонами, которые находятся в вашем распоряжении, тогда как у нее для охраны есть только один? И позвольте мне заметить относительно ваших дурных предчувствий о вашей судьбе: боясь какой-то беды, мы сами можем накликать ее.
Но, несмотря на то, что ловкий дипломат умолял Павла успокоиться, тот оставался в плену собственной недоверчивости. Павел знал: здесь, в деревне, тоже есть своя anguis in herba44*Змея в траве (лат.). О скрытой, но смертельной опасности.*. Граф Сегюр поведал в своих мемуарах, что для царевича судьба всех свергнутых и убитых царей стала навязчивой идеей. Он блистательно рассуждал на самые разные темы, но, как только речь заходила о российской короне, то, несмотря на осторожность со стороны собеседника, становился боязливым и недоверчивым. В конце он всегда говорил, что, даже если и получит возможность взойти на престол, то это станет для него ловушкой: его быстро и жестоко свергнут.
Кто сеет привилегии, пожинает революции.
К. Тилье
Павлу не нравилась армия матери, но в еще большей степени ему не нравилась императорская лейб-гвардия, beef-eating45,*Откормленные говядиной; зажравшиеся мясом (англ.); прозвище английской лейб-гвардии.* как по-английски называл он ее. Впрочем, царевич был не единственным, кто подметил эти недостатки.
«Императорская гвардия, вне всякого сомнение, – наихудшее войско в государстве»,
– сообщает своему королю граф Стендиг, посол Швеции в Санкт-Петербурге.
«Наши генералы вовсе не заставляли нас заниматься делами, а дворцовую охрану поднимали редко. Офицер, которого назначали камергером, получал право раздавать чины, которые обеспечивали молодежи, жадной до удовольствий, богатой и честолюбивой, головокружительную карьеру. Она принимала участие в играх, в танцах, посещала званые вечера, придворные спектакли, была допущена в святая святых императорских покоев. Перед молодыми людьми, не имеющими никаких личных заслуг, открывались все двери царского дворца, тогда как старые генералы, затерянные в толпе, томились в передней»,
– пишет в мемуарах князь Чарторыйский...
В Гатчине можно было заниматься только балами и смотреть спектакли, которые организовывала царевна для своего окружения. Павел, ощутив себя, наконец, полным хозяином в своем поместье, решил построить там свою «маленькую Россию». Почти ежедневно он с поразительной тщательностью создавал что-то вроде империи в миниатюре, из которой стремился убрать все злоупотребления и слабости, существующие в России «большой».
Что касается армии, он обратился за помощью к прусским инструкторам. Хотел ли он, таким образом, приблизиться к взглядам на армию своего отца, Петра III, который одевал своих солдат на прусский манер? Но, с другой стороны, к кому еще он, немец, мог обратиться за советом? Лучшие военные кадры находились при дворе Екатерины, где было легко дойти до самых высоких чинов. А что мог предложить он? Ничтожное жалование и намного более высокие требования... И тем не менее люди шли к нему. Прусский капитан, барон Штейнвер; саксонец, специалист по военной тактике, Каннабих; кавалерист, прусский гусар Линденер, двадцатичетырехлетний капитан Алексей Андреевич Аракчеев, усердный, верный долгу, пунктуальный, как часы, неутомимый, – и недавно еще по протекции Петра Ивановича Мелиссино обучавший арифметике детей Николая Ивановича Салтыкова, что несколько увеличивало его недостаточное жалованье... Вскоре Павел даст ему чин полковника. Он оказался самым верным слугой, преданным делу и лично великому князю.
