Следующий сюрприз оказался весьма болезненным. Уже упомянутая мною итальянка по фамилии Скьяпарелли достигла столь неожиданного и потрясающего успеха, что осмелилась открыть на Вандомской площади, совсем рядом с моим, свое ателье. Пребывая на грани разорения, она познакомилась с работами испанского художника-сюрреалиста Сальвадора Дали, и это вдохновило ее на создание свитеров с рисунком в нелепом стиле trompe l’oeil,[43] а также ядовито-розовых платьев из набивной ткани с узором из омаров, словно женщина не человек, а тарелка с едой.
Читая в номере «Vogue» за 1932 год репортаж о ее новой коллекции, я хохотала от души, хотя и скрепя сердце.
— Да, чтобы сделать из женщины пугало, лучше не придумаешь, — заявила я, с возмущением читая статью, где вовсю расхваливали принижающий достоинство женщины стиль Скьяпарелли, а обо мне лишь вскользь было сказано, что я совершила в Голливуде революцию, нарядив Ину Клер в белую шелковую пижаму. В статье редактора еженедельника «Нью-Йоркер» заявлялось: «Шанель хотела бы каждую даму превратить в настоящую леди, но Голливуд желал бы, чтобы каждая дама выглядела как леди вдвойне», восхваляя меня как модельера с принципами в безнравственном окружении. Тем не менее общий посыл оставался ясен.
Впечатления на них я не произвела.
Соли на рану подсыпало еще и то, что фильмы, для которых я работала, провалились. Парижские газеты, посвященные моде, со злорадным восторгом сообщали, что Шанель не может гарантировать высокой кассовости проката. В порыве ярости я приняла приглашение Бендора и помчалась к нему в Лондон. Да, я была права: моя работа для кино не подходит, но подтверждение догадки оказалось для меня горькой пилюлей. Я стала на миллион долларов богаче, но этот контракт обозначил в моей карьере первый крупный провал.
— В Голливуде разбираются в элегантности как свинья в апельсинах! — кричала я, вышагивая взад-вперед с полным бокалом в руке, а Бендор тем временем сидел в кресле и с любопытством меня разглядывал.
Брак его уже успел дать трещину, молодая жена нашла образ его жизни невыносимым и отказалась сопровождать мужа в бесконечных плаваниях на яхте по морям и океанам или в охотничьих забавах, поэтому он с таким нетерпением ждал моего приезда. Он бы и в постель меня затащил, если бы не видел, в каком я состоянии.
— Из-за этой проклятой депрессии мне пришлось урезать цены почти вполовину. А еще эти чертовы Вертхаймеры! — продолжала кричать я, тыча сигаретой в воздух. — Они обчистили меня до нитки! В одной Америке мои духи продаются миллионами флаконов, а они отказываются обсуждать с моим адвокатом пересмотр договора!
Наконец он заговорил, манерно растягивая слова:
— А чего ты ожидала, Коко? Это же евреи, они всех подряд обчищают до нитки. — Он встал, прошел к бару, снова наполнил мой бокал, и я залпом его выпила. — Тебе ни в коем случае нельзя было подписывать с ними никаких контрактов. Там, где евреи, всегда жди какого-нибудь подвоха.
Я молчала. Похоже, суждение о нем Миси оказалось довольно точным; тем не менее позиция его застала меня врасплох.
— Но они все-таки довели мои духи до прилавков универмагов, — наконец возразила я в припадке неожиданного раскаяния. — Духи «№ 5» продаются по всей Америке. Без их знакомств, контактов я бы никогда…
— К твоему успеху они не имеют никакого отношения, — перебил он. — Эти духи создала ты, а они присосались как пиявки и наживаются на этом. Это же евреи, они всегда так делают. Сами палец о палец не ударят, за них работают другие, а им просто надо найти самый несложный способ выкачать денежки, им не принадлежащие. Паразиты. Позволь мне порекомендовать тебя другому адвокату, он живет здесь, в Лондоне. Пусть посоветует, что делать. Главное, разорвать с ними контракт, пока не поздно.
Я молчала, так и не донеся бокала до рта. Я похолодела и сразу вспомнила о том чувстве, которое охватило меня еще тогда, на борту «Европы».
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты что, действительно ничего не видишь, что творится вокруг? Адольф Гитлер скоро станет канцлером Германии. А у него есть программа: он хочет разобраться с марксистской угрозой и с евреями, которые стоят за спиной марксистов. — Бендор вернулся к своему креслу и заваленному книгами столу. Он вытащил из стопки небольшой томик. — Вот его трактат «Майн кампф». Почитай, тебе будет полезно. Блестящая работа. Он пишет о еврейском заговоре, ведущем к захвату ими власти во всем мире, а Америка их к этому подстрекает. Все беды Германии — в Веймарской республике, евреях и социал-демократах, а также в этих проклятых марксистах. И он их всех уничтожит, если получится, конечно.
Раскрыв рот, я слушала его, пораженная ужасом.
— Но немцы совсем недавно чуть нас не уничтожили, — пролепетала я. — Ты что, защищаешь их, хочешь, чтобы они восстановили свой военный потенциал? После всего, что они натворили?
— Нам нужна сильная Европа, — твердо сказал он. — А Германия — часть Европы. С нами воевать Гитлер не собирается. Он хочет просто восстановить и перестроить страну, вернуть свободу тем, кто по праву ее заслуживает.
Я с трудом выдавила бледную улыбку, поставила на стол нетронутый бокал.
— Я ничего не понимаю в политике. Кто я такая? Всего лишь модельер. Но ты можешь кое-что для меня сделать, — начала я, вспоминая тревожные впечатления, полученные в Нью-Йорке. — Я хочу создать нечто исключительное, чего раньше никогда не было. Я задумала эксклюзивную презентацию единственных в своем роде моделей одежды, чтобы производители готового платья могли копировать их, только получив лицензию у меня. Можно устроить это прямо здесь, у тебя в доме, и пригласить всех наших знакомых. Эта Скьяпарелли у нас еще попляшет. Ей придется продавать свои дорогущие модели почти даром.
— Ты же знаешь, я всегда готов тебе помочь, — заулыбался Бендор, отложил книгу в сторону и подошел ко мне. — А как насчет адвоката? Встретишься с ним? Я думаю, очень даже стоит. Дует ветер перемен. Нельзя допустить, чтобы евреи украли у тебя дело всей твоей жизни.
— Я не против, — кивнула я, — почему бы и нет? После презентации.
Заметив, что он уже, кажется, не прочь затащить меня в постель, я извинилась, сославшись на то, что мне надо отдохнуть. Поднимаясь по лестнице в свою комнату, я вдруг вспомнила слова Миси: «Это не тот человек, с которым ты должна связывать свое имя…»
Сейчас на душе у меня было гораздо легче: слава богу, думала я, что он так и не сделал мне предложения. И все же в своем горячем желании сохранить репутацию и удержаться на гребне славы я не могла не почувствовать, что на всех нас надвигается мрак.
Представленная мной коллекция прет-а-порте́ способствовала восстановлению моей репутации. Выдачей лицензий производителям я заработала приличное вознаграждение, и, как я и предсказывала, Скьяпарелли обрушилась на меня с критикой, назвав решение позволить копировать свои модели «предательством по отношению к высокой моде». Отвечая на вопросы журналистов из «Дейли мейл», я заявила: «Одежду шьют для того, чтобы ее носить, а потом выбрасывать. То, что умерло, воскресить невозможно».
И тем не менее количество моих клиенток продолжало уменьшаться. Пришлось сократить и работников — из четырех тысяч осталось только три — и перейти на более дешевые ткани.
Отказавшись от силуэта в стиле garçonne, который олицетворял двадцатые годы, на весенний сезон 1933 года я представила великолепную новую коллекцию, где женственность белых повседневных платьев из шелкового хлопка и шифона подчеркивалась полупрозрачными рукавами, пышными бантами на талии или перекрещивающимися на спине лямками со стразами, а костюмов — брюками в стиле унисекс и жакетами с вытканными на них камелиями. Журнал «Vogue» горячо приветствовал мои новшества, но все больше ветреных женщин бежало от меня к Скьяпарелли, спевшейся с Сальвадором Дали. Тогда я расширила границы своей парфюмерной империи, создав три новых образца: «№ 22», «Гламур» и «Гардения». Но ни один из них не стал столь прибыльным, как «№ 5», да, собственно, и не мог. Моя война с Вертхаймерами принимала все более ожесточенный характер: я дралась с ними всем, что попадется под руку, в том числе и гонорарами адвокату Бендора за его советы моему адвокату во Франции, я искала любые средства, лишь бы расторгнуть контракт, который я столь бездумно подписала несколько лет назад.
В конце концов ко мне в ателье с визитом явился Пьер Вертхаймер. Он прибыл прямо с вокзала с чемоданом в руке, один, весь из себя осанистый, в котелке и пальто, лицо скорбное, но решительное.
— Мы с братом Полем долго обсуждали этот вопрос и пришли к соглашению увеличить вашу долю на пять процентов. Мы не желаем, чтобы между нами возникли неприятности, связанные с судебной тяжбой. Это не в наших с вами интересах.
