— Нет, сударь, так не годится. Не ровен час, захвораете — кто за вами ходить станет? Вот отъедете с их превосходительством, а тогда и мы следом, со всем пожитком. — Видя что Сергей хочет отвечать, запнувшийся было Филя, опять впервые не дав ему сказать, продолжал: — А ежели господину адмиралу новое назначение выйдет, тогда вы как? На почтовых? Месяц по станциям мотаться? Вам и при ножке такое было б затруднительно, а теперь? И опять же посуду, белье вам оставь, и все тут бросите да денег издержите сколько…
— Ну ладно, Филя, согласен, — прервал его Сергей. — А вот ты мне скажи, как считаешь, мой ты человек или дяденькин?
— Пока они живы, я ихний буду, — не задумываясь, ответил Филя. — А уж потом, ежели бог веку даст, ваш стану. Но отчего, сударь, про такое заговорили? Или что перечить осмелился?..
Сергей решил говорить начистоту:
— Оттого, что отдал тебе вольную выправить в здешнем суде. А по-твоему выходит — я и права на то не имел.
Филя с минуту был вовсе неподвижен. Потом шагнул к Сергею, припал к плечу. И вдруг забормотал, всхлипывая:
— Батюшка!.. Такое надумали…
Сергей гладил заметно поредевшие русые волосы и ждал, пока успокоится. Наконец Филя оторвался от него и сказал сырым голосом:
— Спасибо, сударь, но только без воли Семена Степановича делать того негоже. Купленный ведь я человек, чисто ихний.
Судьбе было угодно, чтобы очень скоро Непейцын почувствовал, как нуждается в Филиных услугах. Уже несколько дней все надели епанчи, но длинная пола мешала ходьбе, обвивалась вокруг деревяшки, потому Сергей все еще щеголял в одном мундире. И, конечно, простудился, заболело горло, начался кашель.
— Полежи-ка денька три, пей микстуру да обдумай, что перед дорогой сделать предстоит, — сказал Василий Прокофьич.
Надо ли на это столько времени?.. Первое вполне ясно: выкупить из суда Филину бумагу и везти с собой, а в Луках представить дяденьке. Второе, пожалуй, потруднее. Так и не придумал, чем и кому помочь. Вон Саша все, что имел, отдал, добрая душа. Поговорить разве с Василием Прокофьичем? Лучше кто посоветует?
Когда лекарь снова зашел навестить больного, Сергей заметил, как посерел, осунулся. Впервые отказался от завтрака.
— Кусок в горло не лезет, — сказал он. — Замучили инженеры проклятые. Так ведь и не добился печки в мазанках переложить, крыши перекрыть. Все обещали, да и не сделали. А еще дров мало, мука затхлая. Не могу я, Сереженька, равнодушно смотреть, как люди помирать начнут от простуды, цинги и бескормицы. Солдаты называются, а печки да крыши починить самим невмочь. Ты понимаешь, какие, значит, полуживые. А у меня денег ни гроша, заложить нечего и жалованье вперед забрано…
— А что сделать можно, если бы деньги были?
— С деньгами все можно. Да нет их, говорю. На одной каше с Петькой сидим. Ох, глаза бы на свет не глядели!..
— Василий Прокофьич, а ежели я попрошу взять у меня рублей пятьсот, без отдачи, и распорядиться, — сказал Сергей.
— Шутишь! — воскликнул лекарь, поворачиваясь к нему всем телом. — Откуда у тебя деньги лишние?
— Деньги есть, и я не шучу. Филя, отсчитай-ка пять сотен.
— Ангелы! Голубчики! — весь затрясся Василий Прокофьич. — Сереженька! Филенька! — Он бросился к одному, потом к другому. — За все отчет дам, до копейки! Муки, луку, капусты куплю, баранины засолю, крыши поправлю, печки… Господи боже! Да не сон ли снится?
— Деньги я, сударь, подам, — сказал Филя, — если покушать изволите.
— Давай, давай, все, что поставишь, все съем и выпью! — воскликнул лекарь. — От такой вести и аппетит взыскался. А потом, братец, считай денежки, хоть часть, да сегодня… Больной! Сережа! Садись к столу, тотчас поправишься.
Пока завтракали, Василий Прокофьич ни о чем, кроме своей радости, не мог говорить, и Сергей несколько раз просил приятеля держать в тайне, откуда у него деньги.
Первый выход по выздоровлении был к Мордвиновым, а первый знакомый, встреченный по дороге к Адмиралтейству, — Леонтович.
— Еще не уехали? — воскликнул он с любезной миной.
— А чего мне торопиться, господин подполковник?
— Из-за поветрия. Рекомендую вам спасаться отсюда елико возможно быстрее. Я жену с дочкой на днях в Киев отправляю, а сам остаюсь — мы люди присяжные, собой не располагаем…
— Какое же поветрие, господин подполковник?
— Не слыхали еще? Показалась заразная лихорадка на Пехотном форштадте, в мазанковых бараках. Слабосильных партию из армии прислали, они и занесли. Говорят, и в остроге больные есть.
— Я слышал, что те бараки летом ваше ведомство не удосужилось отремонтировать, отчего люди и страждут, — сказал Сергей.
— Всё врут! Те развалюхи давно сломать пора, а новые выстроить куда подальше! — с жаром воскликнул Леонтович. — Я бы гошпитали, казармы да остроги не ближе пяти верст от городов ставил. Где чернь скопляется, там и болезни. Ну, мое почтение.
Непейцын пошел дальше, думая: «Неужто опоздал с деньгами и Василий Прокофьич не успеет помочь своим? Но и месяц назад Говард в остроге горячечных лечил. Или то иная болезнь была?» На другое утро он отправился в суд. Подсудка, что составлял вольную и хлопотал о ее подписании, на месте не оказалось. Подошел другой канцелярист.
— Бумага вашего благородия у меня-с, — сказал он. — А Никанора Петровича мы вчерась схоронили.
— Что ж с ним случилось?
— Известно, горячка. И только ему повышение вышло, в регистраторы произвели, на мое прежнее место, как в пять дён сгорел.
— Да, жаль, — согласился Сергей и полюбопытствовал: — А вы кто же теперь стали?
— Я за секретаря правлю…
— Так кому же мне пошлину платить по вольной, что у вас лежит?
— Оно весьма затруднительно, как заседатель наш тоже захворали и в присутствие не пришли Разве я за него подмахну, а за меня — подсмотритель, а за него писца Федулова кликну?
Непейцын посулил новому секретарю рубль за труды, заплатил пошлину и через полчаса вольная, подписанная и засвидетельствованная по всем правилам, лежала в его кармане.
Идучи из суда домой, он встретил Говарда с Сашей. Кажется, старик еще более похудел. Или, может, так казалось оттого, что тело его облекала широкая епанча, из воротника которой выступала морщинистая шейка, а из-под подола виднелись тощие лодыжки.
Левшин сказал, что сэр Джон направляется убеждать коменданта дать особое помещение для горячечных. В общих палатах они заражают других больных. Военные лекаря уже докладывали об этом, но комендант прогнал их.
— А у нас сдача дел наконец подвинулась, — закончил Саша. — И тебя в воскресенье Мордвиновы обедать ждут.
После этого обеда, как два месяца назад, хозяин увел одного Непейцына в свой кабинет и там спросил, улыбаясь:
— Знаете ли вы, что сделали человека совершенно счастливым?
— Но он отказался от вольной без согласия дяденьки, — ответил Сергей.
— Да нет же, я о Василии Прокофьиче.
Непейцын почувствовал, что краснеет. «Обещал же мне никому не говорить!» — подумал он и покачал головой.
— Не сердитесь на него, — попросил адмирал. — Я во всем виноват. Увидел третьего дня, что сияет, будто именинник, и давай допрашивать, пока не сказал, что печки поправил, овощей закупил и так далее, вплоть до источника, откуда средства взялись. И хочу еще покаяться, что не удержал сам тайну, а выболтал, но получил такое удовольствие, что и сейчас веселюсь…
Сергей молчал, ожидая пояснений, и Мордвинов продолжал:
— Не догадалась? Вчерась прошел ко мне по делам мосье Леонтович. Начал на поветрие жаловаться, лекарей, больных ругать. А я и сказал: «Некоторые офицеры иначе смотрят и больным помогают!» — «Кто ж такие?» Верно, ожидал, что я о себе прихвастну. «Да ваш прежней квартирант пятьсот рублей на днях пожертвовал». Тут с ним вот что сделалось! — Адмирал выпучил глаза и уронил челюсть. — Когда ж опомнился, то первое сказал: «Вам соврали!» А я, авось бог простит, и ответил: «Что вы! При мне отсчитал до копеечки» — «Но откуда у него деньги?» — подполковник волнуется. «Кажется, наследство получил, — говорю. — И что удивляться, когда он генералу Меллеру, говорят, близкая родня?» Так он и ушел в полном расстрое. Наверно, локти дома грызет… Очень сердиты, что не удержался от такого мальчишества?..
— Да нет, — засмеялся Сергей. — Я, пожалуй, даже доволен.
— Тогда обещайте и Василию Прокофьичу радость не портить…
— Обещаю, — сказал Непейцын.
А еще через день, сидя у своего окошка, он увидел едущий мимо ярко-желтый дормез с горой сундуков, привязанных на запятках. И за спущенным окном на миг ясно обрисовался овечий профиль подполковника Леонтовича. Вот тебе и «мы люди присяжные, собой не располагаем». Удрал-таки, трус!..
Не сотвори себе кумира. Опять острог. Что молодой вынесет, то старому — конец
