Альберт был очень подавлен тем, что происходило во Франции и в Германии, и он всячески пытался отвлечься от давящих его мыслей. Мы часто ездили в Осборн. Он часами проводил время с детьми в швейцарском коттедже, водил их на прогулки и рассказывал им о деревьях и всяких растениях.
Мне это доставляло удовольствие, хотя временами мне хотелось, чтобы Альберт был со мной, а не с детьми. Позже я поняла, что во мне всегда было больше жены, чем матери. Как я ни любила своих детей, муж всегда занимал для меня первое место. Осенью мы отправились в Шотландию и снова поселились в Балморале.
— Я хотел бы приобрести Балморал в собственность, — сказал он. — Конечно, дом невелик, но я мог бы превратить его в королевскую резиденцию.
А почему бы и нет, подумала я. Альберт был талантлив во всем, он мог бы стать превосходным архитектором.
Шотландцы полюбили нас так же, как и мы их. Я уже знала имена многих наших соседей. И никому из них, славных простых людей, королевское семейство не внушало благоговейного ужаса! Там была одна девяностолетняя старушка Китти Киер, целыми днями сидевшая у открытой двери за пряжей. Когда мы проходили мимо и заговаривали с ней, она даже не оставляла своей работы, а замечала что-нибудь вроде: «А девочка подросла с тех пор, как вы были здесь последний раз» — про Викки. Я много узнала о семьях местных жителей и их характерах. Я одевала детей в шотландские юбочки, чтобы показать народу, что здесь мы, как и они, были у себя дома.
Я чувствовала, что Балморал станет нашим любимым убежищем, где мы сможем укрыться, когда ситуация в Лондоне станет невыносимой. Здесь мы чувствовали себя вдали от всего… в совсем другом мире. Это было как раз то, в чем мы нуждались.
Но, увы, к моему негодованию и огорчению, я снова была беременна. И снова, впрочем, это почему-то совпадало с моими беременностями, начались осложнения различного рода. Ужасные известия поступали из Ирландии, где народ голодал ввиду неурожая картофеля. Люди умирали тысячами, и их хоронили в общих могилах. Некоторые землевладельцы были убиты. Так же как и в европейских странах, там поднялся мятеж.
И вскоре ирландец по имени Уильям Гамильтон, винивший меня во всех бедах, постигших его страну, совершил попытку покушения на меня. Мы ехали по Конститьюшн-Хилл, когда он подбежал к экипажу и выстрелил в меня. Если бы пистолет не дал осечки, нападавший убил бы меня.
Я понимала его гнев. Ужасно, когда твоя семья и твои друзья умирают от голода, а у других всего довольно. Я бы его простила — в конце концов, он только напугал меня. Но лорд Джон сказал, что подобный проступок нельзя оставлять безнаказанным. Было бы ошибочно выказывать милосердие, когда его могли счесть слабостью. Уильяма Гамильтона сослали на семь лет.
В мае у меня родился ребенок, на этот раз мальчик — Артур-Уильям-Патрик-Альберт. Теперь их было у меня семеро — крепких и здоровых.
Я никогда не забуду июльский день, когда мне сообщили трагическое известие. Сэр Роберт — которого я вначале ненавидела — стал теперь добрым другом, и я не могла поверить, что это случилось с ним. Он ехал верхом по Конститьюшн-Хилл, когда его сбросила лошадь. Сэра Роберта перенесли домой в Уайтхолл Гарденз, и через четыре дня он скончался.
Это был тяжелый удар не только для нас с Альбертом, но для всей страны. Мы потеряли одного из наших лучших государственных деятелей.
Я с грустью думала о бедной Джулии Пиль. Она была ему такой хорошей женой, и они были так преданы друг другу… Она была его спутницей и помощницей во всех его победах и поражениях. Вся их дружная семья — пять сыновей и две дочери — погрузилась в траур.
Итак, сначала мой милый лорд Мельбурн, а теперь сэр Роберт Пиль. Поистине жизнь была очень печальна. За последнее время было так много смертей. Скончалась бедная тетя София. Тетя Мэри Глостер впала в слабоумие и вела себя очень странно. Было ясно, что она вскоре последует за сестрой. Болел дядя Кембридж. Конечно, все они старели. Даже мне уже было тридцать один.
Ужасное известие пришло от дяди Леопольда. Тетя Луиза была тяжело больна. Судьба ее родителей так ее поразила, что она крайне ослабела и, заболев, не могла бороться с болезнью. Дядя Леопольд был очень опечален.
Я поехала с детьми навестить дядю Кембриджа. Он любил их видеть, и они очень подбадривали его. Викки с нами не поехала, она осталась, как это все чаще случалось в последнее время, с отцом. В ее отсутствии Берти казался намного живее, а Альфред и Алиса, сопровождавшие нас на этот раз, были его преданными рабами.
В Кенсингтонском дворце мы оставались недолго, потому что бедный дядя Кембридж был очень плох. Когда мы ехали обратно в Букингемский дворец, наш экипаж был окружен плотной толпой. Народу всегда хотелось посмотреть на детей. Я учила их махать рукой в знак приветствия, и Берти это особенно удавалось, что приводило толпу в восхищение.
Внезапно к экипажу приблизился человек и, подняв трость, ударил меня по голове. Я успела только заметить изумленные лица детей, прежде чем сознание покинуло меня. Я была в шоке и страдала от ушиба. Врачи говорили, что моя шляпа спасла мне жизнь или, по крайней мере, спасла меня от более тяжких повреждений. Покушения на мою жизнь стали заурядными явлениями. Я полагаю, лицу в моем положении следует того ожидать.
Врачи предписали мне отдых, но в тот вечер я должна была ехать в оперу, и, поскольку я чувствовала себя неплохо, я сказала, что поеду. Мне устроили овацию. Происшедший инцидент вызвал у людей порыв преданности. Казалось невероятным, что еще недавно мы опасались чартистского марша на Букингемский дворец.
«Да здравствует королева!» Какие замечательные слова! Стоило пережить все, чтобы вызвать такие чувства. Я, должно быть, выглядела ужасно. Лицо с одной стороны было сплошным синяком, Но хотя голова у меня и болела, я не обращала на это внимания, с таким удовольствием я внимала этим выражениям расположения и привязанности.
Менее приятным стало для меня обнаружение личности нападавшего. Это был Роберт Пэйт, сын шерифа из Кембриджа, из хорошей семьи. Его поступок казался непостижимым. Он не был ненормальным, и его приговорили к семи годам ссылки.
Лицо было обезображено кровоподтеком несколько недель, и мне было очень неприятно сознавать, что я должна подвергаться оскорблениям и опасностям такого рода и не иметь возможности выехать покататься, не боясь за свою жизнь.
В этом году последовали еще две смерти: дядя Адольф, герцог Кембриджский, чья кончина не была неожиданной ввиду его долгой болезни; но печальнее всего была смерть тети Луизы. Бедный дядя Леопольд. Я так за него переживала. Я вспоминала о том, как много лет назад он потерял Шарлотту и потом вновь обрел счастье с Луизой. Ее страдания из-за невзгод, постигших ее семью, ускорили ее конец. О жестокие, жестокие люди, находящие наслаждение в гибели и страданиях других!
В правительстве всегда находился кто-нибудь, кто считал своим долгом досаждать нам; и обычно это был человек, занимающий высокое положение. На сей раз это был лорд Пальмерстон. Альберт его терпеть не мог. Он придумал ему забавное прозвище. Когда мы были одни, он называл его «Пилгерстайн», что представляло собой перевод его фамилии на немецкий: Pilger — гусеница и stein — камень.
Я полагаю, что причиной антипатии Альберта было то, что Пальмерстон обходился с ним с минимальным уважением, и когда мы были вместе, обращался только ко мне, тем самым напоминая Альберту, что он только супруг королевы.
Это более всего задевало Альберта, потому что он очень много работал и был знаком с положением дел гораздо лучше меня, и когда с ним обращались так, словно он был никто, он находил это в высшей степени оскорбительным.
У Пальмерстона была сомнительная репутация. Он был известен как человек распущенный, имевший бесчисленное количество любовниц, пока наконец в возрасте пятидесяти лет не женился на вдове лорда Каупера, на три года моложе себя.
Леди Каупер была урожденная Эмили Лэм, сестра лорда Мельбурна. В восемнадцать лет она вышла за графа Каупера. Она была блестящая женщина, как и следовало ожидать от сестры лорда Мельбурна, и молодой и честолюбивый Пальмерстон был принят в доме Кауперов. Говорили, что связь его с Эмили длилась очень долго, пока наконец, после смерти лорда Каупера, они не поженились.
Брак оказался очень удачным. Они были преданы друг другу, и она делала все возможное для успеха его карьеры. Эмили держала знаменитый политический салон и исполняла должность личного секретаря и советника своего мужа.
Он был по природе своей индивидуалист, намеренный заправлять, министерством иностранных дел, сообразуясь только со своими интересами и желаниями, не принимая во внимание никого. Неудивительно, что он нас раздражал.
Альберт и я постоянно говорили о нем, пытаясь найти пути и способы выжить его из министерства иностранных дел, где он занимал, как я говорила Альберту, пожалуй, самую опасную должность.
