— Пойди к воеводе, подмоги, в чем надо.
Распечатав следующий конверт, вздрогнул. Андрей сообщал о кончине Пелагеюшки. Все случилось враз, сообщал брат, сначала пошла кровь горлом, потом схватило кишки. Ездили за лекарем на Кукуй, тот приехал, развел руками, внутренности, мол, прорвало напрочь, лекарства не помогут. Похоронили ее честь честью.
Не дочитав, опустил руки, зарыдал… Потом писал сквозь слезы ответ. «Куда денешься…» Перечитал написанное, присыпал песком. Завтра почта повезет письма в далекую Москву, потом на Двину. Где-то там в Ингрии старший брат службу правит. Спохватился: «Надобно в церковь пойти завтра панихиду отслужить по Пелагеюшке».
Ладожский воевода окольничий Петр Апраксин с самого начала войны оборону от шведов в своем крае держал надежно. Правда, досаждала безнаказанная наглость шведского вице-адмирала Нумерса. Вход в Неву из Финского прочно охраняли две шведские крепости — Ниеншанц и Нотебург. Нумер свободно ходил с кораблями из Швеции до Кексгольма по Ладожскому озеру. Базируясь со своей флотилией в Выборге, он с наступлением лета обычно заявлялся с десятком бригантин, галиотов и опустошал незащищенные русские деревеньки на восточном берегу озера.
Покуда Татищев был занят судостроительством стругов, Петр Апраксин, не ожидая царского указа, решил действовать.
— Будет Нумерсу, отвадим его от нашего бережка.
В мае, как обычно, флотилия Нумерса объявилась в Нотебурге, потом перешла на север в Кексгольм и начала грабить и жечь русские селения на восточном берегу.
Апраксин вызвал полковника Островского, разработали план.
— Бери сотни четыре солдат, сажай на струги. Нынче объявился Нумере у Вороны. Прихвати с собой, кроме пищалей, Фальконеты и дай затравку шведу.
Островский соскучился по настоящему делу, на стругах его солдаты возили припасы, провизию.
— Подождем, покуда стихнет ветер, — прикинул Островский, — тогда мы Нумерса без опаски настигнем. А мои солдатушки не подведут.
Июньские ночи здесь светлые. Батальон двинулся в путь ближе к полуночи, когда солнце опустилось к горизонту. Пробирались скрытно, вдоль берега.
После очередного разбойного набега флотилии Нумерса отсыпались на рейде в устье Вороны.
— Одна, две, три бригантины, — подсчитывал Островский в утреннем мареве.
Солнце не взошло. Легкий ветерок изредка рябил гладь озера.
— Значит, всего осьм посудин. Заходить будем с двух сторон. Пищалями борта скрозь не порушить, а людишек пошерстим, бить будем в упор, — передавал по цепи полковник.
Шведов крушили сонными. Перебили для начала гребцов, спавших вповалку на двух небольших лодках. На бригантинах и галиотах поднялась паника, забегали матросы. Одного за другим их снимали меткими выстрелами. Шведы заполошно тянули канаты якорей, низко пригибаясь к палубе. Потом начали отстреливаться из пушек. Островский приказал отходить. Спросонья шведы, не разобравшись в обстановке, заспешили убраться восвояси. На флагманской бригантине «Джоя» зияли дыры в парусах, болтались перебитые снасти, в трюме корчились раненые, на палубе лежали убитые. Следом тянулась шнява «Аборес» не в лучшем виде.
Спустя почти два месяца Апраксин послал полковника Тыртова на тридцати стругах на главную базу шведов Кексгольм. Теперь на стругах установили фальконеты.
— Перед тем пройдешь вдоль берега шведского, повороши ихние места. Они вовсе пороху не нюхали, — приказал Апраксин Тыртову. — Потом Нумерса вызволили из Кексгольма, старайся подгадать в штиль.
Все началось по замыслу. И шведов на побережье попугали, и флотилию выманили из базы. Как раз заштилело. Паруса у шведов обвисли.
— Братцы, навались, — крикнул Тыртов, обнажая саблю, возьмем шведа на абордаж!
Шведы открыли огонь из пушек, отстреливались из мушкетов. Но через несколько минут русским удалось сцепиться с пятью шведскими судами. Они ринулись на палубу, и завязалась рукопашная. В начале боя картечью сразило полковника Тыртова, однако солдаты не растерялись, а полуполковник бросился в гущу схватки. Тогда две шхуны сожгли, две пленили, одну потопили.
Потеряв триста человек, не испытывая больше судьбу, Нумере покинул озеро и ретировался в Выборг. И это было как раз на руку замыслу Петра…
В первых числах августа на рейде Архангельского развевались тринадцать российских вымпелов. Эскадрой командовал Крюйс. Среди судов красовались два новеньких двенадцатипушечных фрегата, первенцы баженинских верфей в Вавчуге. Две недели назад царь торжественно принял их в состав российского флота. Один назвали «Святой дух» и отдали под команду Памбурга, второй, «Курьер», принял капитан Ян Валрант. В эскадру включили два трофейных шведских фрегата, захваченных год назад в Березовском устье, да еще арендованные русские и иностранные купеческие суда. На борту судов разместились четыре тысячи преображенцев и семеновцев, пушки с припасами, провизия. На флагманском «Святом духе» Петр собрал генералов, полковников, капитанов. Здесь же сидел принятый на службу французский инженер генерал Ламбер.
— Нынче отбываем на Соловки. Всем повестить, што идем воевать норвегов. Надобно, штоб неприятель нас не упредил…
На Соловки флотилия прошла без происшествий. Погода была на славу. Петр не уходил с верхней палубы, посматривал за корму, оценивал действия Крюйса, капитанов.
На Соловках флотилия пробыла меньше недели, ждали лишь преображенца сержанта Щепотьева. По заданию царя он больше месяца прокладывал дорогу от Нюхчи к Онежскому озеру. Тысячи мужиков рубили просеки, стелили гати на болотах, мостили речки. В середине августа Щепотьев пришел на карбасе, отчеканил:
— Дорога излажена, государь.
В Нюхчю перешли быстро, без суеты. Готовили к переволоке оба фрегата. Когда их подвели к устью небольшой речки, чтобы тащить на берег, случилась беда.
С первой встречи Памбург и француз Ламбер не сошлись характерами. Капитану претили изысканные манеры генерала, его ирония и насмешки, часто не по делу. Схватывались они частенько по мелочам. «Святой дух» разгружали, чтобы вытащить на сушу. Ламбер все время вмешивался в распоряжения капитана.
После обеда царь с Крюйсом сошли на берег, а два соперника заспорили, разгоряченные вином. Выскочив на палубу, схватились за шпаги. Ламбер оказался удачливее, заколол Памбурга.
Запыхавшийся Меншиков отыскал Петра и Головина за сотню саженей от уреза воды и выпалил без остановки:
— Государь, тово, Памбурга закололи, Ламбер его укокошил на шпагах.
Петр без кафтана, в одной распущенной рубахе, только что кончил тянуть с преображенцами карбас. Выругавшись, он размашисто, чуть не бегом, помчался к «Святому духу». На верхней палубе, распластавшись, лежал Памбург. Лекарь разорвал окровавленную рубаху, на обнаженной груди слева чернела небольшая рваная дыра.
— В аккурат, государь, под сердце, — поднимаясь с колен, сказал лекарь.
Петр перекрестился, мрачно взглянул на стоявшего в стороне мертвенно-бледного, удрученного француза.
— По делу, надо бы покойника за ноги повесить, а тебя за шею. Да Бог простит, иноземцы вы оба. — Царь страшно захрипел от гнева. — Надо же, не в бою с неприятелем, а здесь живота лишиться человеку! На службе оба, поди, государевой, а спесь свою выше долга вознесли. Будь моя власть, обоих бы колесовал.
Петр подозвал Крюйса:
— Сбирайся с остатними судами, Памбурга в Архангельском схорони. Тебе отправляться время. Вскорости Двина встанет.
По пути на Соловки царь озабоченно задумывался, советовался с Головиным:
— Нужда у нас, Федя, великая в матросах и офицерах, сам ведаешь. Пошлем Крюйса в Голландию сыскивать добрых моряков. Отпиши в Москву и Матвееву в Гаагу. Пускай за деньгами не стоят. Флот вскорости не токмо в Азове, здесь подымать надобно. Одних матроз тыщу на первый случай понадобится. По весне пошлем своих русаков на выучку в Голландию…
— В казне, государь, не густо.
— Пошукай, Федя, накинь по гривеннику какие подати…
На исходе лета вековую тишину дремучего Заонежья расколол грохот. Через болота, речки, озерки, леса по просеке двигалась армада полков. Волочили на своих плечах пушки, припасы, суда.
Вязли ноги в раскисшей от дождей почве. Сырость и непогода несли недуги. На двенадцатый день показался Повенец, засверкало Онежское озеро, полутора тысячами могильными крестами обвеховалась «осударева дорога»…
На Онежском озере дело пошло веселей, пересели на карбасы, фрегаты, струги. Ладога встретила неласково, начались осенние штормы. Но здесь порадовал Федор Салтыков. Десятки новых, добротных стругов, построенных на Сяськой верфи, вторую неделю ожидали войска.
Взобравшись на громадный валун, Петр, сняв шляпу, пристально вглядывался в непроницаемую даль. Глухо шумел прибой, штормовой ветер трепал волосы, каскады брызг холодили лицо.
