Они стояли группкой и теперь. Прилизанный и корректный Игнаций Лизогуб. Рядом с ним Альберт фон дер Флит с холодными глазами, которые, несмотря на светлый цвет, были тусклые, как сумерки. А за ними стоял Дэмбовецкий.
Еще один член их кружка, Ольгерд Корвид, стоял у стенки и смотрел в сторону. Красивое, жесткое лицо Ольгерда было безразличным.
И, увидев его, Алесь понял, что дело дрянь. Ольгерд Корвид был знаменит тем, что мог одним ударом под дых привести человека в бессознательное состояние и вывести из драки на длительное время.
Как на грех, никого не было рядом. Ни друзей, ни просто дружелюбно относящихся хлопцев, которые могли бы предупредить друзей. У Алеся родилось вдруг гадкое и холодное чувство беспомощности и омерзения. Его никогда не били вот так. Случались, конечно, драки где-то в уборной или на льду Вилии, но это были честные драки – один на один или стенка на стенку.
То, что драки не миновать, он понял сразу. Иначе на какого дьявола им был нужен Корвид?
– Постойте, князь, – сказал Лизогуб.
Алесь остановился.
Лизогуб мягко, почти дружески, так, что смешно было вырываться, взял Алеся под руку и отвел от ступенек.
– Мне хотелось бы получить от вас некоторые объяснения насчет ваших вчерашних слов.
– Я никому не хочу их давать, – сказал Алесь. – Что сказано, то сказано.
– Извините, не объяснения, а продолжение спора и, возможно, некоторое недоумение и озадаченность, что касается вашего поведения.
Лизогуб успел довести его до окна в тупике коридора, и только здесь Алесь освободил локоть.
– Ваше недоумение меня мало касается, озадаченность тоже. Вчера я сказал то, что хотел.
Алесь решил уйти, а сели задержат, пробиться, отбросив кого-то с дороги.
Но тут открылась дверь уборной, и из нее появились, словно черти из табакерки, еще трое. Первыми шли Язэп и Гальяш Телковские. Братья. Не близнецы. Просто оба имели привычку по два года сидеть в каждом классе. Гальяш однажды совершил подвиг – не остался. И таким образом догнал брата.
Они стояли рядом. Здоровенные, с разжиревшими мордами. Полуидиоты.
За ними выскользнул Воронов, маленький, бесцветный, как белая мышь, сын крупного акцизного чиновника.
Увидев этих троих, Алесь понял: прорваться не удастся. И сразу от злости на то, что его так ловко обманули, и от недоумения – страх куда-то исчез, а в сердце родился гнев. Они не имели права нападать на одного. Ну что ж, тогда надо драться. Прошло, по-видимому, минут десять большой перемены. Надо еще хотя бы столько же занять разговором обо всем том, что стоит между ними, а потом еще десять минут продержаться. Одному против семерых. Не упасть, не дать им делать с собой все, что они захотят.
– Пожалуйста, – сказал он, став спиной к теплой голландке и ощущая затылком медную задвижку. – Что вы хотите мне сказать, граф Лизогуб?
– Я хочу спросить: по какому такому праву вы вчера позорили Польшу, князь Загорский? Вы же знаете, это очень благородно – ругать то, что в данный момент ругает правительство.
Наглая ложь возмутила Алеся, но он сдержался.
– Я не позорил Польшу, – возможно, слишком высокомерно, чтоб не подумали, что испугался, сказал он. – Вам стоило бы придерживаться истины.
Алесь только теперь вспомнил, что с собрания у Киркора Лизогуб и Ходзька вышли вместе. Конечно, не может быть и речи, чтоб взрослый человек натравил их друг на друга. Видимо, просто высказал раздражение, возмутился "мужицким сепаратизмом изменника". Этого было достаточно. Нашел себе добровольного цепного пса. А может, и не в "мужицком сепаратизме" корень всего, а в его неосторожных словах о крепостничестве. Наверно, так.
– Я не собираюсь вилять перед вами хвостом, – сказал Алесь. – Однако я далек от мысли огулом порочить или огулом хвалить какой-то народ. Я, если вы хотите объяснений, скажу, что я люблю и уважаю Польшу, сочувствую ее несчастьям и глубоко уважаю поляков…
– Завертелся, как вьюн на сковороде, – сказал Дэмбовецкий.
– …кроме, конечно, таких поляков, как наш Дэмбовецкий. Что поделаешь, бывают печальные исключения, – сказал Алесь.
Корвид придвинулся ближе.
– Но я не понимаю, – продолжал Алесь, – какое отношение к Польше имеют немец фон дер Флит, русский Воронов, литовец Корвид, белорусы Телковские и вы, граф Лизогуб? Мне кажется, это дело господина Цыприана Дэмбовецкого. Я готов поговорить с ним на эту тему. С ним одним.
– Я поляк, – сказал Лизогуб.
– За сколько? – спросил Алесь. – И с какого времени?
– С того времени, когда мои родители поняли, что от дворянина, который называет себя белорусом, смердит конюшней и дерьмом.
– Не предательством по крайней мере.
– Навозом, – сказал Лизогуб. – И вы, кня-язь, еще осмеливаетесь ругать порядок, заведенный славными дедами! Кричать что-то о "крепостничестве"!
Алесь засмеялся.
– Вон оно что, – заметил он. – Я так и думал, что не в нации здесь дело, что я ударил вас не по национальной чести, а по карману.
– Слышите? – спросил Лизогуб.
– Слышим, – мрачно ответил Гальяш Телковский. – Я думал, ты врал.
– Я тоже думал, что все преувеличено, – отозвался фон дер Флит. – Извините, граф.
– Ясно, – мрачно сказал Корвид.
Воцарилось молчание. Потом Лизогуб прошипел, весь дрожа от ярости:
– И ты еще хочешь, чтоб я назвал себя твоим скотским именем, хам с титулом?
– Нет, для тебя это слишком большая честь.
– Кто вас принимает всерьез? – наклонил голову Лизогуб. – Кто вас уважает, безразличные к себе люди? Правильно сказал Ходзька: мы вас терпим как форпост против варваров. Все вам оказывают милость, опекая да присоединяя. Просто жаль, что пропадете. И напрасно, потому что только лишние хлопоты с вами. Руководи, по-отечески опекай, корми…
– Сволочь! – Алесевы губы побелели. – Грабили, жрали, да еще…
– Что у вас грабить? – издевался Лизогуб.
Лицо Алеся сделалось неузнаваемым. Приступ страшного дедовского бешенства подступил откуда-то изнутри.
– Оставь, – испугался фон дер Флит, – они опасны.
Но Игнаций не обращал внимания:
– Милость! Милость вам оказывают! Чем бы вы были без нас?
Чувствуя, что теперь он не сдержится, Алесь размахнулся и, вложив всю свою силу, треснул ему по щеке левой рукой, поддав под челюсть снизу правой.
Лизогуб взвизгнул, отлетая.
Весь вид Алеся был так страшен, что компания медлила наброситься на него. Один только Корвид мелькнул где-то в стороне, собираясь, очевидно, нанести один из своих грозных незаметных ударов.
Метил в голову.
Но у Загорского реакция против шпаги, против кулака была мгновенная.
Алесь дернул головой, и кулак Ольгерда с маху налетел на медную острую задвижку вьюшки.
Корвид отскочил, согнувшись. Из ладони ручьем лилась на пол кровь.
Отбросив ногой Язэпа Телковского, Алесь стал в угол и приготовился. Налетел фон дер Флит – по морде, по морде сушеной треске. Ногой в пах Гальяшу Телковскому… Приближается Лизогуб… Опять в челюсть.
Все же его вырвали из угла, окружили. Кто-то, – наверное, фон дер Флит, – ударил сзади по голове. Лизогуб двинул в грудь…
И вдруг все утихло. Дверь уборной открылась, и оттуда вышел учитель гимнастики, отставной офицер из молодых, подобранный и широкогрудый, с удивительной фамилией Крест. Креста большинство гимназистов даже любило, потому что он не кичился, не корчил из себя учителя, а поскольку спорт едва-едва начал входить в моду и никто не считал его серьезной дисциплиной, а преподавателя полноценным, Крест держался с гимназистами просто и ровно, скорее не как с учениками, а как с младшими товарищами. Это проявлялось во многом. Между прочим, и в том, что он никогда не пользовался уборной для учителей.
Все отскочили. Крест стоял, вытирая влажные руки платочком, и белозубая улыбка лежала на его розовом лице.
– Курите в уборной, балбесы? – обратился он к Телковским. – Все курят, халдеи вы… Будете иметь куриную грудь, вот что.
Все, кто нападал, опустили головы. Только Алесь смотрел прямо в глаза Кресту. Видел, как плавала на красивом лице учителя добродушная улыбка.
– Извините, джентльмены, – сказал Крест, – я случайно слышал все. Я не хотел бы мешать вам. В таком случае мне пришлось бы просидеть в уборной до конца рекреации. Не обращайте внимания.
Пошел прочь. Потом остановился возле Лизогуба. Доброжелательно посоветовал:
– Разве так бьют? Если бьешь, бей в живот.
Крест завернул за угол, и вокруг Алеся опять забурлило. Он раскидывал тех, кто цеплялся за него, как мог, получая за каждый удар четыре. В груди свистело. И вдруг мелькнул перед глазами Лизогуб, а потом в глазах вспыхнул острый мрак…
Игнаций воспользовался советом.
Держась за солнечное сплетение, Алесь качался на ногах и не мог вздохнуть. Все вокруг то темнело, то прояснялось.
