Иван Третий насупился:
- Почто же Михайло испугался? Сам кашу заварил, а бояр расхлёбывать оставил?
Тверь присягала великим князьям московским. Били колокола праздничным, красным перезвоном, гудел большой медный, гудевший ещё во времена великого князя Александра Михайловича.
Бояре по церквам присягали, вслед за ними народ тверской к иконам прикладывался.
За всем московские бояре догляд вели, чтоб было без хитрости и обмана.
А Иван Третий, собрав тверских бояр на Думу, сказал:
- Ин быть по-вашему: в Твери великим князем оставлю сына Ивана Молодого. Он тверич по матери и город в обиду не даст. Знайте о том, бояре! Да только уговор блюсти честно, крамолы не заводить, как князь Михайло Борисович. Чтоб мир между нами был на вечные года и руку врагов моих чтоб вы не держали. А будете с врагами моими знаться или слово нарушите, сотворю пустой вашу землю…
Над Тверью сгущались сумерки, когда молодой великий князь Московский, а отныне ещё и тверской, въехал в город.
Всю неделю дули западные ветры, лили дожди, и земля больше не принимала влагу. Но потом небо прояснилось и потеплело. Открылось заходящее солнце.
Вышедшая из берегов Волга вступила в своё русло, но ещё продолжала нести коряги, ветки и разный мусор, который река, взбесившись, вывернула на своём пути.
Дорога тянулась вдоль Волги, и Тверь начиналась избами и домишками. Здесь люд занимался огородничеством, держал скот, славился ремёслами. Плотницкие и гончарные мастерские сменились кузницами. А дальше, ближе к Детинцу, стояли боярские и купеческие терема и хоромы.
Строились в Твери беспорядочно, и чем ближе к центру, тем кучнее.
Как и в Москве, нередки были пожары, потому как Тверь тоже строилась из дерева, а крыши крылись соломой и дранкой. И только боярские дома, да и то не все, темнели черепицей.
Ездовые направили возок молодого великого князя к каменному Детинцу, к хоромам бежавшего в Литву Михаила Борисовича.
Теперь эти хоромы станут его, князя Ивана, хоромами.
Чем ближе подъезжал он к Твери, тем тревожнее становились у него на душе.
Нет, не таким он представлял своё появление в Твери. Не с изгнания князя Михаила. Да он, Иван, и не думал, что его удел - Тверь. Он считал, что великому князю Московскому надлежало находиться в Москве. Но теперь, когда Тверское княжество стало частью Московского, Иван Третий велел сыну переселиться в Тверь…
Возок вкатил в Детинец, остановился у крыльца хором. Тех, в каких жили дед Ивана Молодого и прадед по материнской линии и из которых изгнали его дядю, князя Михаила Борисовича…
Как-то примут его тверские бояре?
Иван подумал, что те, какие перебрались в Москву под её покровительство, наверно, довольны его приездом, ну а те, какие служили князю Михаилу? Примут ли они?
Для себя князь решил, что в конце недели он созовёт Думу. Но о чём будет первый разговор с боярами, ещё не знал.
Там, в Москве, когда Иван Третий собирал думных бояр, обсуждались вопросы Новгорода Великого или Казани, похода Ахмата или иные, государственные, но здесь, в Твери, какой совет испросит он, Иван, у бояр?
Так и не определился князь по первой Думе, положился на мудрость утра.
Болели ноги, палили огнём. Когда жжение отступало, дёргало жилы, рвало изнутри.
Лекарь-иноземец лечил горячей водой, пиявками, но боль не отпускала, ходить было тяжко и в седле не усидеть. Не было покоя…
Едва ездовые остановили коней и Иван выбрался из возка, как подскочил старый дворецкий, боярин Самсон, служивший ещё у князя Михаила Борисовича, и сказал с поклоном:
- Вот ведь как оно получается, княже: из отцовских палат московских в тверские палаты материнские, покойной матушки Марьи Борисовны…
Князь Иван поднялся на крыльцо и, не задерживаясь, вошёл в хоромы. Горевшие плошки освещали палаты.
Всё здесь было ему известно по его приездам к князю Михаилу, здесь в юности бывал он с матерью…
Сумеречные тени просачивались в коридор. Гасли последние солнечные блики, падавшие через высоко прорезанные узкие оконца, взятые в кованые решётки. И тишина, будто вымерли хоромы.
Только и слышны шаги его, князя Ивана, и дворецкого Самсона.
Снова мысли вернули его к последним событиям в Москве. Это дело рук Софьи, она, лишь она убедила мужа отправить молодого великого князя Ивана в Тверь на княжение.
Теперь у Софьи большие возможности уговорить государя сделать Василия великим князем Московским.
И князь Иван Молодой говорит вслух:
- Она добилась своего!
Шедший позади дворецкий переспросил:
- Ты это о чём, княже?
- Так, Самсон, своё я.
И тут же подумал: «Неужели государь назовёт Василия великим князем Московским?»
У входа в опочивальню дворецкий спросил:
- Аль ты, княже, в трапезную не зайдёшь? Прости, Самсон, утомился в дороге, да и не проголодался я.
В опочивальне горели свечи. Они освещали ложе, покрытое накидкой из объяри, шёлковой ткани с золотой нитью, лавки, обтянутые бухарской пестроцветной тканью, столик и кованый сундук у стены. Ни оружия на стенах, ни брони…
Князь Иван присел у столика, положил руки на столешницу и задумался. Месяца не минуло, как за этим столиком сидел князь Михаил Борисович, его дядя. Какие мысли осаждали его? Может, здесь явилось к нему решение взять в жены внучку Казимира? А может, думал он, как отвести московскую угрозу от Твери?..
Спать не хотелось, беспокоили ноги. Никак не ожидал Иван, что в свои молодые лета он ходить будет с трудом и в седло не сядет…
И снова пришла мысль о князе Михаиле Борисовиче.
Он винит в своём изгнании Ивана Третьего. И то так. Но ужели он думает, что и Иван Молодой виновен?
Видит Бог, нет на нём вины, не хотел он зла князю Михаилу. Тем паче изгонять его в Литву… Не он ли, великий князь Иван Молодой, ратовал за тверского князя…
Снял сапоги и рубаху, но не стал ложиться на кровать, умостился на лавке.
Долго не брал сон, а к утру вздремнул и Елену увидел. Говорила она ему с укором:
«Вот видишь, Иван, упреждала я тебя: коварна Софья, остерегайся её».
Елену сменил воевода Беззубцев. И тот тоже говорил:
«Заматерела на Москве византийка, вишь, как государем вертит…»
На месте впадения Твери в Волгу много лет назад новгородцы срубили городок и нарекли его по имени реки Тверью. Входила Тверь в состав Переяславского княжества, но вскоре город вырос, окреп и стал самостоятельным княжеством, а удобное положение на торговом пути сделало Тверь богатым городом.
В посадах тверских укреплений селился мастеровой люд. Особую славу города составляли каменщики-строители.
Пробуждалась Тверь под перезвон колоколов. Звонили к заутрене.
Вскорости заиграл рожок пастуха, захлопали калитки, замычали коровы и заблеяли козы. Со слободы на высокие луговые травы выгоняли стадо. Коровы запруживали улицы, вперемежку семенили козы. Позади шёл пастух, наигрывая на свирели. Подгоняя отставших коров, то и дело щёлкал кнутом босоногий пастушок.
И перезвон колоколов, и мычание коров, и хлопанье бича, и игра на свирели успокаивающе подействовали на молодого великого князя.
Он поднялся, надел сапоги. Вошёл приставленный к нему отрок, внёс таз и кувшин с водой. Иван умылся, отёрся льняным рушником и до завтрака вышел на красное крыльцо.
Дворня уже суетилась. От поварни валил дым печей, неподалёку мужик колол дрова, под навесом гридни чистили, скребли коней.
Издалека донёсся перестук молотков в кузнице, затарахтели колеса телеги по плахам мостовой. От торжища послышались первые зазывные голоса торговок, пирожниц, сбитенщиков. Тверской торг такой же суетный, как и московский…
Трапезовал князь Иван в одиночестве: великая княгиня Елена была ещё в Москве. Ел нехотя кашу гречневую с молоком да творог со сметаной и мёдом. В сени направился, с трудом переступая от боли в ногах.
В просторных светлых сенях его уже дожидались бояре, переговаривались, один вопрос беспокоил: пора выплачивать Москве по уговору. На Думе порешили собрать деньги по дворам. Однако тверской люд взволновался, потребовал переложить долг на бояр и купцов…
С появлением князя бояре стихли. Иван сказал:
- Не станем доводить люд тверской до бунта, бояре, подумайте, чем всё обернуться может.
Известный на всю Тверь скандалами боярин Брешко заверещал:
- На всех подворно разложить! Силой собрать! Его оборвал старый боярин Семенов. Поглаживая седую бороду, заметил:
- Поди, запамятовал, боярин Брешко, как десяток лет назад народ вотчины наши крушил и ты от гнева людского в Ржеве укрытие сыскал?
