Дума заглушила их перебранку:
- Мы, государь с тобой в согласии!
- Коли надобно, сыщем деньги!
Тёмная ночь обняла Тверь. И ни огонька, разве что в каком-нибудь домике или избе на посаде зажгут лучину и её скудный свет просочится через затянутое бычьим пузырём оконце, чтобы вскорости погаснуть.
Лежит великий князь Иван Молодой в темени опочивальни, весь в мыслях. Ноги под тёплым, гагачьего пуха, одеялом угрелись, меньше болят.
Приехала из Москвы Елена, рассказала о беседе с отцом. Говорил он, что намеревается кремлёвскую стену переделать, заново отстроить.
Иван с отцом согласен. Он давно уже видел, что кремлёвская стена не ремонта требует, а возведения новой. И отец правильно решил: надобно начинать с башен. Они настолько обветшали, что не выдержат долгой осады.
Государь сокрушается о его хворях. Ивану Молодому и самому болеть надоело. Ждёт, когда лекарь на ноги его поставит…
Сглотнул пересохшим ртом, позвал отрока, дежурившего у двери опочивальни:
- Вздуй огня!
Отрок метнулся и вскоре внёс горящую свечу.
Уставился Иван в подбитый тёсом потолок, лежит, мыслями одолеваемый.
Посланный отцом в Тверь, он лишь на словах именуется великим князем. Теперь Софья станет выжидать момента, когда нанести второй удар по Ивану. И тогда отец назовёт великим князем Василия.
А он, Иван Молодой, так надеялся, что после него великим князем будет назван Дмитрий!
Софья оказалась коварней, чем он предполагал. Права была Елена, когда предупреждала, что не следует доверять Софье, её изощрённому византийскому уму.
Как он может, живя в Твери, противостоять Софье? Ко всему его одолевают болезни.
Каждый вечер иноземный лекарь приходит к нему, но его лечение не приносит облегчения.
Князь Иван ворочается с боку на бок. Неожиданно вспоминает, что это ложе принадлежало князю Михаилу. Как он там, в Литве, без Твери, где прошла большая часть жизни с каждодневными заботами?
И защемило сердце. Непредсказуем путь человека. Кто знает его, кроме Господа?
Вот и его, князя Ивана, путь как было предсказать? Когда отец, Иван Третий, на Думе провозгласил его, юного, великим князем Московским, мог ли он, княжич, предвидеть своё изгнание в Тверь?
Память вернула князя Ивана к первой поездке в Великий Новгород, куда государь послал его с дьяком Топорковым править посольство.
Они с Санькой, любопытствуя, глазели на жизнь новгородцев. Дивно им было, всё не так, как на Москве: и концы ремесленные, и торг, где иноземные товары не редки. А уж Софийский храм поразил. Да и хоромы знати новгородской удивили, многие из камня, со стекольцами италийскими…
Чудно устроена память человеческая. Она вдруг перекинула молодого великого князя к тому времени, когда жизнь забросила его на северный окоём Московской земли, где стылые дни бывали даже весной. Тогда работники тащили гружёные сани, тогда он, князь Иван, спал в дымных чумах…
Может, с того студёного края привёз он хворь свою?..
Князь Иван взглянул на оконце. Небо начало сереть. Верно, за полночь перевалило, к рассвету ночь пошла…
Новый день, новые тревоги.
Вздохнул, припомнив, как в день свадьбы отца с Софьей князь Холмский говорил ему: «Зрю я, княже, подомнёт она государя. Не сразу подомнёт, а исподволь».
Не отрывая головы от подушки, перекрестился.
- Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, спаси и помилуй нас!
И тут же закружилось в голове, всё померкло. Будто душа с телом вздумала проститься. Князь упал на разбросанную по полу медвежью шкуру.
Всё бы хорошо было, утихомирилась на время земля Московской Руси от диких степей до студёных морей, от гор Каменных до Смоленска и Киева. Бежал из Твери князь Михаил.
Враг он не великому князю Московскому Ивану Васильевичу, недруг Руси Московской. Коли бы породнился с великим князем литовским и королём польским Казимиром, сколько бы бед могла ждать Московская Русь от Тверского княжества!
Не раз задумывался Иван Третий об удельных княжествах, оказавшихся под властью Речи Посполитой. За них ещё Москве повоевать придётся, как и за Смоленск, за Киев, за другие города славянской Руси…
Пала Золотая Орда, крымцы хана Менгли-Гирея пока не совершают набега на южные городки Московской Руси, но вот Казань встревожила великого князя Московского Ивана Третьего.
Умер казанский хан Ибрагим, и началась жестокая вражда между его сыновьями Али-ханом и Мухаммед-Эмином. Али-хан изгнал Мухаммеда, сел на казанский трон, а Мухаммед-Эмин бежал в Нижний Новгород, а оттуда в Москву, клялся Ивану Третьему в дружбе.
Государь спешно созвал Думу, и решили бояре: поскольку Мухаммед в дружбе Москве клялся, то оказать ему помощь и вернуть его на ханский стол.
Для того велел Иван Третий князьям Холмскому и Беззубцеву готовить на Казань рать.
Пробудился князь Иван Молодой и, едва глаза открыл, увидел жену Елену, а за ней дворецкого, рыжего боярина Самсона.
Вспомнил, как ночью сознание терял, и начисто не помнил, как уложили его на кровать и позвали великую княгиню.
Иван усмехнулся:
- Поди, думали, смерть за мной приходила? Ан нет, ещё пожить дадено.
Великая княгиня положила руку ему на лоб:
- Рано, государь, о смерти думать. Разве такой удел Господь тебе заповедал?
Князь Иван с грустью посмотрел на неё:
- Неисповедимы пути Господни, Елена. Дворецкий голос подал:
- Пойду-ка я, великий князь, накажу стряпухе стол накрыть.
- Добро, боярин, и скажи отроку, пусть облачиться поможет.
Дворецкий вышел, следом удалилась и Елена.
Иван Молодой уже кончал трапезовать, когда явился тверской епископ Савватий, духовник князя в Твери.
Они сидели за столом, пили тёплое молоко с мёдом, вели мирской разговор о бренной жизни. Князь Иван говорил:
- Суета сует жизнь наша. Думаю я, для какой надобности человек копит богатства? В чём мать родила на свет появляется, наг и бос, в иной мир уходит - перед Господом отчёт жизненный даёт.
Епископ с прищуром уставился на князя, а тот продолжал:
- Как-то довелось мне быть у владыки Филиппа и слушать перебранку двух преподобных старцев - Иосифа и Нила. Спорили они о богатстве и нищете. Что до меня, так не приемлю я ни богатства монастырского, ни нищеты заволжских старцев. Где же истина, владыка, в чём она?
- Велик Бог, велики дела его и творения. Ему судить старцев Иосифа и Нила. Ты же, сыне, молись, и Господь укажет истину. Коли будешь блуждать во тьме их размышлений, недалеко и до ереси. Избави от того, Боже!
Накануне выступления из Москвы воевод Холмского и Беззубцева сошлись князья и бояре на Думу, расселись вдоль стен палаты, как всегда, дородные, важные, в шубах и шапках высоких, хоть дни стояли тёплые.
На посохи опираются, на Ивана Третьего поглядывают. А он в дорогих одеждах сидит в высоком кресле, ждёт тишины. Вот поглядел на пустующее место заболевшего митрополита и заговорил:
- Ведомо вам, бояре, что не ради пустословия созвал я вас, пора Казань утихомирить, указать место Али-хану: он на место отца, Ибрагима, решил сесть и брата своего Мухаммед-Эмина из Орды изгнать.
Чуть передохнул и продолжил:
- И тот Али свои злобствования к Руси выявил, корабли на Волгу вывел, путь торговый норовил закрыть.
Боярин Труш ладонь к уху приложил и выкрикнул:
- Русь и без Казани велика!
Иван Третий метнул на боярина недовольный взгляд, слегка посохом пристукнул:
- О княжестве Казанском, дружественном Руси, пекусь я. А ты бы, боярин Труш, слушал с понятием.
И уже спокойно ко всей Думе обратился:
- Возвысилась Москва потому, что Русь земли свои в единство привела, а Казанскую орду ржа разъела, брат на брата пошёл. И нам бы её урок в урок.
Поглядел на братьев своих, Андрея и Бориса, и добавил:
- Надобно впредь казанцам с Москвой в мире жить, в дружбе, гостям торговый путь не закрывать и Нижний Новгород разбоями не разорять. О том мы с Мухаммед-Эмином уговорились.
- То так, - подал голос брат великого князя Борис Волоцкий. - Но мнится мне, что, когда мы с Казанью дружбу завяжем, крымскому хану то в злобствование обернётся.
Иван Третий кивнул согласно:
- И я то понимаю, князь Борис. Хоть мы сегодня с Менгли-Гиреем, но от него каждодневно ждём разбойного удара, набега ордынского. А в дружбу с Мухаммед-Эмином поверим. Надолго ли, поглядим. А потом что Бог даст.
- Мудры слова твои, государь. Попробуем, чем нас хан Мухаммед-Эмин радовать будет, - промолвил князь Нагой-Оболенский. - Глядишь, мир на Волге будет.
Боярин Григорий Морозов усмехнулся в седую бороду:
