— Крым и Нарвик принесли нам явный успех. Сталинград — это эксперимент, — сказал офицер разведки командующему.
Командующий, глядя в окно, ответил:
— Харьков тоже был экспериментом, а Фридрих II (генерал Паулюс имел в виду себя. — Л. 3.) превратил опасную ситуацию в решающую победу…
Приказ о разработке ордена «За Сталинград» был передан в 637-ю агитационно-пропагандистскую роту. Здесь за работу взялся военный художник Эрнст Айгенер, который находился в войсках начиная с Польши и Франции и кончая Россией, а теперь Сталинградом. «В центре ордена, — пишет Хейнц Шрётер, — Эрнст Айгенер изобразил бункер с руинами волжского города, к которым было обращено лицо мертвого солдата. Каску солдата обвивала колючая проволока, а поперек всего проекта прямыми буквами было написано: «Сталинград».
Проект был отклонен Ставкой фюрера. «Слишком деморализующе», — было написано на краю проекта. На следующий день, который выдался очень солнечным, Айгенер в возрасте 37 лет погиб — это произошло 20 ноября 1942 года. Он остался там, где позднее хотел построить себе дом, — на дороге, проходившей через донскую возвышенность недалеко от Калача.
«Звезды вечны, но люди поступают так, будто завтра их здесь уже не будет» — так писал Айгенер за три часа до своей смерти.
И в этот раз генерал Паулюс начал наступление на всех участках фронта с целью захвата города. Перед этим, подписывая приказ войскам, он заявил начальнику штаба 6-й армии генералу Шмидту:
— Если русским удастся выстоять, то я перестану себя уважать. Для нас это последний шанс, и мы должны им воспользоваться!
— Бог в помощь, Фридрих, — сказал генерал Шмидт, его лицо с резко очерченными скулами посерьезнело.
Бои носили ожесточенный характер. Сильный удар приняли на себя военные моряки с Дальнего Востока — 3-й батальон 92-й стрелковой бригады, который был передан в стрелковую дивизию генерала Горишного. Они не только отбили натиск врага, но и сами контратаковали его. Свидетелем их мужества и стойкости стал сам командарм Чуйков, наблюдавший за сражением со своего КП. Позже Василий Иванович вспоминал: «Краснофлотцы в пылу боя сбрасывали с себя шинели и в одних тельняшках и бескозырках, отбив атаки, сами переходили в наступление. Не менее жестокая борьба шла в цехах заводов “Красный Октябрь”, “Баррикады” и на Мамаевом кургане. Нам самим уже стало казаться, что наши бойцы превратились в бессмертных богатырей, что их никакая сила не берет».
На узком участке у завода «Баррикады» немцам все же удалось выйти к Волге и отрезать 138-ю стрелковую дивизию генерала Людникова от основных сил. Войска этой дивизии были зажаты противником с севера, запада и юга, а с востока отделены Волгой, по которой по-прежнему шел сплошной лед. И все же 14 ноября пароход «Спартаковец» смог перевезти на правый берег прямо к заводу «Красный Октябрь» 400 бойцов с вооружением и 40 тонн боеприпасов и продовольствия. Пароход принял на свой борт 350 раненых. И все это делалось при обстреле завода и причала вражеской артиллерией. Пароход форсировал льдистую Волгу и через час уже ошвартовался на левом берегу.
— Я думал, что фрицы накроют нас с воздуха, — перевел дух капитан парохода. — Но выручили наши летчики, они прикрыли нас. А армейцам мы все-таки помогли. Пожалуй, это был самый опасный для экипажа рейс. Но риск — дело благородное, да и мы люди благородные, — улыбнулся капитан.
За Мамаев курган билась стрелковая дивизия генерала Батюка. Даже танки не помогли немцам, бойцы закалились в боях, набрались боевого опыта и с завидным упорством сумели отбить яростные атаки врага.
А командарм Чуйков между тем собрал все части стрелковой дивизии генерала Смехотворова в один полк, направил его на правый фланг дивизии генерала Горишного, чтобы контратаковать противника. Трудно было, но контратаки сделали свое дело — враг попятился. «Несмотря на исключительно тяжелое положение, там (в штабе Людникова. — А.З.) соблюдали спокойствие и уверенность, — вспоминал Чуйков. — Телефонная связь, разумеется, была порвана, работала только радиостанция. Я лично несколько раз открытым текстом говорил по радио с Людниковым. Мы узнавали друг друга по голосу, не называя себя по имени и фамилии. Я не стеснялся открыто говорить ему, что помощь будет оказана, что скоро соединимся с ним. Я надеялся, что он понимает, почему разговор с ним ведется открыто и что скоро никакой помощи мы дать ему не можем. Он мне тоже говорил о надежде на скорое соединение. Мы старались таким образом ввести в заблуждение противника. Лишь в ночь на 16 ноября наши «ночные» самолеты на парашютах сбросили Людникову четыре тюка продовольствия и четыре тюка боеприпасов. А в ночь на 20 ноября четыре бронекатера наконец пробились к протоку Денежная Воложка, затем к берегу, где оборонялась дивизия. Катера доставили боеприпасы, медикаменты и вывезли 150 раненых».
В эту снежную ноябрьскую ночь генерал Еременко допоздна работал на своем КП, но усталости не было ни в одном глазу. Сейчас он пил чай, а в голове все еще звенел недавний разговор с Верховным главнокомандующим, хотя он и был коротким.
Из танковой бригады вернулся член Военного совета Хрущев. Он стал хвалиться, как тепло встретили его танкисты, рукоплескали ему, а усатый комбриг, говоря о предстоящем сражении, заявил, что его люди будут «бить фашистов, не щадя своих сил и самой жизни».
— Любишь ты, Никита Сергеевич, громкие слова, а мне они режут слух, — сухо сказал Андрей Иванович. Незнакомая судорожная усмешка сделала лицо командующего окаменевшим, каким-то неживым. — «Не щадя своих сил и самой жизни…» — иронически произнес он. — Ладно, щадить свои силы не надо, они потому и нужны каждому, чтобы бороться. Но к чему призывать людей приносить в жертву свою жизнь? Надо врага уничтожить, а самому живым остаться — вот наш лозунг, в этом суть героического. А для этого следует хорошо знать свое оружие и уметь воевать. Помнишь, что говорил Максим Горький? Герой — это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть.
— Это же лозунг, Андрей Иванович, — с улыбкой на полном холеном лице возразил Хрущев. — Комбриг так выразился, не стану же я поправлять ему речь? У людей боевой настрой, они горят желанием скорее идти в бой…
Еременко запальчиво прервал его, повысив голос:
— Все горят желанием идти в бой… Да разве в этом суть, Никита Сергеевич? Мало одного желания идти в бой, главное — суметь одолеть врага, рассчитать свои силы на весь ход сражения. А порой случается, что даже опытные вояки допускают серьезные промахи в подготовке своих войск и в бою нередко за это платят своей жизнью. Помнишь, в середине сентября в районе Мамаева кургана сложилась критическая ситуация?
— Помню, — напряженно промолвил Хрущев, еще не догадываясь, к чему клонит командующий.
— Тогда с левого берега Волги корабли Волжской военной флотилии перебросили в распоряжение Чуйкова 13-ю гвардейскую дивизию генерала Родимцева, Героя Советского Союза, — продолжал Андрей Иванович. — Дивизия в десять тысяч бойцов! И что же? Когда гвардейцы прибыли в район Мамаева кургана, то оказалось, что более тысячи гвардейцев не имели винтовок, не то что автоматов. Тогда я приказал своему заместителю генералу Голикову в течение суток обеспечить дивизию оружием и доставить его в район Красной Слободы. Спрашиваю Александра Ильича Родимцева, как такое могло случиться? Он объяснил это тем, что спешили на фронт. Вопиющая безответственность комдива!
— Сам-то генерал Родимцев геройский человек, воевал в Испании, уже там он нещадно бил фашистов, — заметил член Военного совета.
Помолчали. Потом Хрущев поинтересовался:
— Сталин тебе не звонил?
— Перед твоим приходом в штаб звонил, — вздохнул Андрей Иванович. Брови у него дрогнули, и Хрущев подумал о том, что верховный, наверное, в чем-то упрекнул командующего, но вопросов не задавал, ждал, что тот еще скажет. — Сталин спросил, все ли у нас готово к наступлению, которое уже не за горами. И почему-то спросил, получено ли нами сто тонн антифриза для танков и автотранспорта. Я даже поначалу растерялся, не знал, что ему ответить. Откуда вдруг взялся этот антифриз? Ему о нем я не говорил. Подумал, что, наверное, когда у нас недавно был генерал армии Жуков, ему кто-то из моих людей нашептал. Не ты ли, Никита Сергеевич?
Хрущев заметно смутился, хотя Андрею Ивановичу он во всем доверял, был с ним честен и прям. На душе у Никиты Сергеевича стало горько, словно туда попала перчинка, и, уже не сдерживая голоса, он заговорил:
— Жукову я не шептал, товарищ командующий, а по данному мне праву как члену Военного совета доложил представителю Ставки, что у нас еще не получено и чего не хватает. Ведь Жуков специально по заданию верховного прибыл на фронт, чтобы выяснить, все ли у нас есть в наличии, не то могло случиться, как с той самой дивизией генерала Родимцева. Поступил я так еще и потому, что, когда Жуков приехал в штаб, ты находился в войсках. И, как видишь, нам дали все — и войска, и оружие, и злополучный антифриз.
