потом зашить, – назидательно, словно ребенку, сказал Эпикл. – Она глубокая, но при толике везения и должном уходе к следующему году от нее останется только лишь еще один шрам.
Ксантипп посмотрел на него, но мир поплыл перед глазами, и слова застряли в горле. Он попытался направить Эпикла к сыну. Перикл отрывал еще одну полоску ткани, но его движения напоминали птичьи – быстрые и неловкие, а руки дрожали. У него не было ни опыта, ни знаний. Все, что он мог сделать, – это рвать свой хитон, сворачивать лоскуты и прижимать к ране. Вытирая с лица пот, он измазался кровью. В его огромных глазах заметалась паника, когда на ткани проступило темное пятно.
Застонав от боли, Арифрон перевернулся на спину и уставился в небо. Мир вокруг Ксантиппа перестал качаться, дыхание восстановилось, он поднялся и, прихрамывая, шагнул к сыну. Кровь из его собственной раны уже едва сочилась, хотя в ярко-красной струйке мелькали какие-то темные вкрапления. Но Ксантипп не мог думать о своей боли и странном оцепенении, из-за которого у него разбегались мысли. Он вспомнил о Мильтиаде, который умер много лет назад от такой же раны.
– Дай-ка мне взглянуть, – мягко сказал Эпикл Периклу.
Парень отодвинулся, и Эпикл осмотрел пятно на ребрах Арифрона. Ксантипп напомнил себе, что его друг знает Арифрона всю свою жизнь. Когда-то он тоже носил этого сорванца на плечах и бегал с ним во дворе. Когда Ксантиппа изгнали из Афин, именно Эпикл заботился о мальчиках. И они приняли его. И Арифрон, и Перикл с благоговением следили за Эпиклом, пока он осматривал рану. Но вопреки ожиданию глаза его наполнились печалью. Повернувшись к другу, Эпикл покачал головой. Ксантипп воспринял этот жест как предательство, обман надежды.
Он рванулся к сыну, приподнял его и подтянул к себе на колени.
– Нет, – внезапно охрипшим голосом произнес он. – Ты не умрешь.
– Мне жаль, – прошептал Арифрон и, увидев слезы в глазах отца, забеспокоился. – Что? Плохо?
Ксантипп не мог говорить. Рана была небольшая, но глубокая – меч прошел между ребрами. Кровь текла не останавливаясь.
– Не так уж плохо, – наконец сказал он. – Подождем, пока не прекратится кровотечение, а потом доставим тебя на корабль.
Арифрон расслабился, а вот Перикл, заметивший, как переглянулись отец и Эпикл, заподозрил неладное, и в глазах его заблестели слезы.
– Я… очень горжусь тобой, – сказал Ксантипп. – Я не часто говорю об этом, но это так. Ты ведь знаешь?
– Знаю, – прошептал Арифрон. – И всегда знал.
Он понял. И замер. Ксантипп видел, как он вздохнул и принял то, что понял. Они не могли больше притворяться, что это просто рана.
– Я делал все правильно, – прошептал Арифрон.
Его глаза потемнели, и Ксантипп уже не был уверен, что сын видит его.
– …я старался быть таким, чтобы ты мог мной гордиться.
– Сын мой, я горжусь тобой! Ты лучше меня, клянусь. Ты напоминаешь моего отца.
Ксантипп собрал волю в кулак, хотя его голос дрожал, как у ребенка.
– Знай это, любимый мальчик. Мы еще увидимся. Клянусь тебе всеми богами. Мы увидимся.
И в этот момент Арифрона не стало. Голова его склонилась набок, и Ксантипп ощутил вес мертвого тела, как никогда прежде. Он распростерся над сыном. Рядом зарыдал Перикл. Вместе с Эпиклом все они съежились в узелок скорби на поле боя.
Глава 28
Сама земля как будто проникла в легкие и душила его в тени горы Киферон. Мысль эта была неприятна Мардонию. Именно он назвал двести тысяч своих воинов великой бурей – и это было правдой, – но пришла другая буря, песчаная, и воздух в ней имел привкус металла. Даже сидя верхом на прекрасном персидском жеребце, Мардоний видел не более чем на сотню шагов в любую сторону – дальше взгляд упирался в кружащие пыльные вихри. Иногда в просветах мелькали колонны, идущие громить врага. Где-то еще дальше, на флангах, наверняка скакала конница, хотя ее уже не было видно.
Мардоний искал глазами «бессмертных». Ими командовал Гидарнес, и опасность заключалась в его излишней торопливости, опрометчивости, из-за чего храбрость «бессмертных» могла сыграть с ними злую шутку. Однако такой гнев можно обуздать. Мардоний дал им возможность вернуть былую честь и очиститься от бесславья. Накануне Гидарнес пообещал, что завтра наденет красный плащ, а потом сделает его частью экипировки «бессмертных» в знак признания этой победы. Мардоний стиснул зубы, щурясь от пыли. Он не любил хвастунов. Прежде чем наслаждаться трофеем, его нужно добыть.
Немного отстав, за ним следовали посыльные на жилистых пони. Но никаких новых приказов не поступало. Хороший полководец выводит армию в поле в нужное время, когда враг наиболее слаб. Что он, несомненно, и сделал. А дальше… В полках есть свои командиры, и они знают, кто их враг.
Подумав об этом, Мардоний посмотрел вправо, где шли фиванцы. Они носили такие же бронзовые поножи и шлемы, что и греки, и только копья у них были короче, чем у афинян. Никаких знамен, никаких длинных лент, в отличие от некоторых его полков. Фиванцы выглядели почти так же, как и враг, и Мардоний спрашивал себя, будут ли они стоять или побегут в переломный момент. Царь Дарий доверял тем грекам, которые перешли к нему, как доверял мидийцам и лидийцам, египтянам или горцам Индии. Ксеркс сделал то же самое, приняв чужие языки и чужую кровь из любви к отцу. Мардоний скрипнул зубами. Нет, он не проиграет битву из-за детской веры в честь союзников. У него есть персидские полки, готовые вмешаться, если греки подведут его.
Мардоний чувствовал, что обливается потом, мучимый старым проклятием, безумием полководца. Обо всем ли он подумал? Все ли предусмотрел? Не упустил ли из виду какую-то мелочь? Он молился о том, чтобы помрачения рассудка не случилось.
Ему удалось раскусить первую уловку, когда десятки тысяч греков вышли строем на равнину. Дома, в Персии, водится птица, которая волочит по земле крыло, когда хочет отвлечь хищника от гнезда. Крысы иногда гоняются за мелкой живностью, но лисы, видя такую обманщицу, ищут яйца.
Все изменилось, когда его конница, рискуя собственной шеей, подошла ближе, чтобы по-настоящему оценить силы греков. Их было, конечно, много, но они были вооружены, как какие-нибудь рыбаки или крестьяне, и не имели тех бронзовых доспехов, из-за которых гоплита так трудно победить. Мардоний увидел свой шанс, но не забыл и об опасности получить удар с фланга от тех греков, что, как волки, наблюдали за ним с горы.
Полководец фыркнул. Его армия не какой-то деревенский сброд, а обученные и дисциплинированные воины
