– Ну, нет, царь! – уперши руки в бока, выступила вперёд Телесиппа. – Ты прав, я свободнорождённая, и сама отправилась с вами. А теперь мне здесь надоело. Двор твой надоел, его нравы. И персы твои надоели. И попойки... – Речь её прервалась, будто она выдохлась, и уже тише, но по-женски твёрдо она заявила: – В Элладу хочу. А если он останется, – она пальцем указала на Эврилаха. – Пусть себе ищет дур среди местных персиянок, как делает его царь.
Она фыркнула и замолчала.
Вновь погружаясь в тяжёлые думы, Александр уставился в одну точку пола, непроизвольно медленно сделал глоток вина. Никто из окружения не осмеливался его потревожить, но всех задело пылкое высказывание гетеры, и безмолвие становилось тягостным.
Стасикрат на цыпочках приблизился к Птолемею, зашептал ему на ухо. А Птоломей что-то тихо сказал Пердикке. Они отошли от руна царя и чётко, военным шагом направились к закрытой бронзовой двери, обратив на себя общее внимание. Глянул на них и царь.
Подойдя к двери, они с силой толкнули створки. Ни одна из них не шелохнулась. Они толкнули ещё раз. Створки не открывались, были прочно заперты снаружи. Густые светлые брови Александра сошлись на переносице, морщины лба обозначились заметно отчётливее, а в глазах проявился металлический блеск, предвещая недобрые распоряжения. Он сунул ритон Иолу, медленно встал на ноги. С гомоном удивления стали подниматься и другие мужчины, женщины.
Птолемей и Пердикка выхватили мечи. Коротко разбежались, ударили в створки плечами, сотрясли их, и они на мгновение поддались. Оба военачальника вмиг просунули клинки промеж створок, не позволив им опять плотно сомкнуться. Большего они не добились. Невидимые, однако явно превосходящие их числом противники поднажали на дверь, и мечи застряли, ни Пердикке, ни Птолемею не удавалось как-либо воспользоваться достигнутым скромным успехом. Из толпы придворных на помощь товарищам бросились с воинственными гортанными выкриками несколько военачальников. В ответ с той стороны двери раздались воинственные крики десятков персов. Наконец происходящее увлекло и других мужчин, среди них оживился, кинулся вперёд и сам Александр. При его приближении греки и македоняне отступили от створок, живо выстроились в подобие небольшой фаланги, так что он оказался во главе её.
– А-а-а! – закричали они вместе с Александром.
Они дружно ринулись на дверь, навалились, и... створки неожиданно легко распахнулись...
Глава вторая. Маски веселья
... Взмахнув мечом, Александр первым ворвался в смежный зал и споткнулся о спину упавшего на четвереньки персидского юношу в одежде воина Дария, - тот не успел убежать со своими сверстниками, которые вместе с ним удерживали двери. На Александра сзади налетели другие мужи фаланги, греки и македоняне, военачальники и заслуженные ветераны, беспечная придворная молодёжь. Падая вместе с царём, они образовали пьяную кучу, дико развеселились, барахтались и дурачились, не обращая внимания на ссадины и ушибы. Наконец свалка пьяных мужчин распалась, её участники расползлись, стали подниматься на ноги и бросились за персидскими красавицами, женщинами и девушками, ожидающими их посреди зала. Красавицы убегали по мягким коврам, которыми уже был застлан пол, дразня и воспламеняя желания. Женский визг мешался с довольным смехом ловящих и пленяющих их мужчин. Следом за военными, толкаясь и шумно суетясь, в этот зал повалила толпа придворных. В сутолоке разбирались места на коврах. Кому повезло, устраивались поближе к золочёному трону. Снующие рабы разносили парчовые мягкие подушки, низкие столики, блюда с яствами и сосуды с винами. В чашах в стенных углублениях под дымоходами, в одной за другой воспламенялась горючая смесь, и зал наполнялся светом, блеском золота и драгоценных камней, яркими пёстрыми красками. От золотых курильниц потянулся аромат благовоний, насыщая воздух нежными запахами, располагающими к неге и сладострастию. И непонятно было, чему смеялись греческие маски на стенах, тому ли, что видели, или тому, что знали.
Отголоски веселья в персидском зале, невнятные и приглушённые, порывами доносились к площади напротив главного входа во дворец. На ней ярко горели потрескивающие большие костры, освещая больших крылатых львов, которые застыли по обеим сторонам ступенчатого каменного подъёма, ведущего к высокому порталу входу, красными бликами играя на бронзовых, начищенных до блеска шлемах стражников. Стражников было два десятка, рослых, прокалённых солнцем дальних походов македонян. Короткие мечи покоились в ножнах на поясных ремнях, а длинные копья в их руках торчали кверху, древками упирались в затоптанную землю площади. Готовые вмиг вмешаться, они спокойно прислушивались к служебному разговору своего начальника с двумя моложавыми и поджарыми вождями, остриженные бороды которых и одежды свидетельствовали об их принадлежности к воинственным племенам северных предгорий близ границ завоёванной персидской державы. Одежда вождей была праздничной, но лица оставались холодными, и держались они сдержано, что не нравилось молодому начальнику ночной стражи, – он смотрел на них с недоверием и надменно. Наконец, по ступеням от дворцового входа спустился озабоченный своими обязанностями десятник внутренней дворцовой стражи, и все замолчали. Он высвободил из-под тёмного плаща руку, показал товарищам кольцо с вырезанной на нём печатью с изображением головы леопарда.
– Приказано впустить, – сказал он так, что ему нельзя было возражать, и распорядился, обращаясь к вождям: – Пойдёте за мной!
Они поднялись, мимо охраны вошли во дворец, и вскоре втроём безмолвно шагали по лабиринту обходящих передние залы дворца боковых проходов. Крылатые львы с подозрительностью следили за ними рубиновыми глазами, в которых плясали отблески факельного пламени. Вождь постарше, вызывающе гордый, узколицый, следовал за десятником, и чёрные глаза его тоже загорались возле факелов колючим, как остриё кинжала, блеском готового прыгнуть волка, чтобы после нескольких шагов потухнуть. С каждым поворотом рокот звуков и человеческих голосов нарастал, словно они приближались к волнению прибоя.
... Пир был в самом разгаре. Зал с масками веселья на стенах преобразился до неузнаваемости, персидская роскошь и нега, казалось, поглотили завоевателей. Мягкие подушки на толстых коврах помогали всем пирующим удобно устроиться вокруг низких столов из красного и сандалового дерева, уставленных золотой и серебряной посудой с всевозможными яствами, фруктами, винами. На стенных выступах красовались дорогие вазы с белыми и красными розами. Рабы сдёрнули покрывала с клеток, подвешенных на золотых крючьях, и освобождённые от темноты соловьи залились нежными трелями. Македоняне, эллины и персидская знать криками и хлопками в ладони приветствовали гордое приближение Александра к поставленному у стены трону. Изумительной красоты шкатулка, украшенная самоцветами, поджидала его на пурпурном сидении. Он кинул на трон меч и с весёлым любопытством взял шкатулку. Два вельможных перса из его нового окружения придворных сановников ответили на вопросительный взгляд в их сторону низкими поклонами. Однако поклон брата погибшего царя персов Дария, Эксатра, был не столь подобострастен, как поклон Мазея, влиятельнейшего советника Дария, который возвысился и при Александре.
– Это для самой дорогой тебе вещи, – сказал Мазей с бархатным, приятным для слуха произношением греческих слов.
Шкатулка не могла не понравиться, и Александр с удовольствием осмотрел её и приоткрыл. Она оказалась пустой.
– И что же мне положить в неё? – обратился он к своему окружению, вскинул правую бровь, ожидая совета от военачальников и философов.
– Царскую диадему, – уверенно сказал Антиген Одноглазый.
Птолемей и Селевк кивнули, без слов выражая согласие с этим предложением. Желая услышать и другие мнения, Александр перевёл взор на философов.
– Диадему, – с лёгким сердцем, не задумываясь, сказал Анаксарх.
– Положи то, чем ты дорожишь сейчас больше всего прочего, – уклончиво заметил Каллисфен.
Александр пальцами тронул внутренность шкатулки, рассеянно, на ощупь оценивая тонкость работы, наконец промолвил вполголоса:
– Слишком мала для моей славы. – И громко продолжил: – Но вполне подходит для Гомера. – Затем протянул шкатулку рабу. – Положишь в неё списки моей личной Иллиады! Она воспитывает героев, а моя слава без героев не расправила бы крыльев!
Разгорячённые винами и его словами эллины и македоняне поднялись с мест, ответствовали ему возгласами здравниц царю.
– Веди нас! – раздавались требования в кружках молодёжи. – С кем хочешь, с теми и будем сражаться! Только скажи!
Он гордо распрямился, блестящими глазами осмотрел волнуемую его волей толпу.
