Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Пангей рассмеялся.

— Страшно подумать, но, судя по твоим словам, римские консулы той поры, похоже, мало чем отличались от таких дикарей, как кимвры!

— Что за вздор! — зевая, сказал Минуций.

— А ты помнишь, как четыре года назад после поражения Юния Силана, в Рим прибыли послы кимврского царя Бойорига[140]? Сенаторы потехи ради показали одному из этих послов статую Нумы Помпилия и попросили оценить ее. Германец как глянул на нее, так сразу заявил, что такого-то старичонку он и живого не принял бы в подарок. А ведь статуя Нумы всеми, даже греками, признана величайшим произведением искусства…

— А, по-моему, варвар рассудил правильно, — произнес Минуций с усмешкой. — Пусть на меня разгневается сам Аполлон Дельфийский, но только я ни за что не поставил бы этого сгорбленного уродца Нуму в своем перистиле[141].

— Конечно, — весело согласился Пангей. — Трудно вообразить его в собрании твоих обнаженных нимф, пугающих своей бесстыдной красотой…

— Никто не заходил вчера вечером? — спросил Минуций.

— Ах, да, — спохватился слуга, — совсем забыл… От Гнея Волкация был посыльный. Волкаций приглашает тебя завтра отобедать у него.

— Посыльный не сказал, кто там будет из гостей?

— Да. Я на всякий случай записал имена всех приглашенных.

Пангей сунул руку за пазуху и вытащил оттуда тонкую навощенную табличку[142].

— Во-первых, — начал он читать, — Вибий Либон из товарищества торговцев, потом Габиний Сильван, судовладелец, Публий Клодий, откупщик…

— А, милейший Клодий соизволил-таки вернуться к своим пенатам[143]! — с удовлетворением отметил Минуций. — В прошлом году я проиграл мошеннику десять тысяч сестерциев[144]. Теперь есть возможность расквитаться с ним…

— Лициний Дентикул и Корнелий Приск — этих ты тоже знаешь, — продолжал Пангей. — А вот Марк Тициний, центурион, для тебя человек новый…

— В самом деле! Кто таков? Впервые слышу.

— Раб Волкация кое-что рассказал мне о нем. В Риме он живет инквилином[145], а в Сабинской земле у него есть небольшое именьице. Еще я узнал о его брате, заочно осужденном…

— А что он такого натворил? — с интересом спросил Минуций.

— Помнишь, что произошло под Сутулом[146] в Нумидии?

— Ну, как же! Я тогда был во Фракии. Отец прислал мне письмо, в котором подробно описал, как наши легионы позорно сдались Югурте.

— Так вот, брат этого Марка Тициния, тоже центурион, был подкуплен Югуртой и поздней ночью впустил нумидийцев в римский лагерь. Тогда-то Авла Постумия[147] и его воинов охватила паника, и они на следующий день сдались Югурте на унизительных условиях, пообещав нумидийскому царю очистить Африку. А предатель-центурион, брат Марка Тициния, до сих пор скрывается где-то. После поражения Югурты он бежал к Бокху, но, узнав, что мавретанский царь перешел на сторону римлян, исчез бесследно.

— Занятная история… Есть еще что-нибудь?

— Кажется, я нашел покупателя для нашего столового серебра, — сказал Пангей.

— Вот это кстати… И кто же он?

— Спурий Торий с Эсквилина.

— А, знаю… Бывший народный трибун?

— Он самый. Обещал зайти на днях… если ты, конечно, не передумал.

— Нет. Мне срочно нужны деньги. Этот скряга, оружейник Стертиний, требует большой задаток, прежде чем отдать мне партию вооружения в кредит.

Пангей взглянул на господина с удивлением.

— Я думал, ты оставил мысль об открытии школы гладиаторов…

— Не о гладиаторах речь, — сказал Минуций. — Я, видишь ли, решил приобрести настоящее оружие, для начала пятьсот комплектов тяжелого вооружения. Думаю перепродать его с выгодой, как только кимвры появятся по нашу сторону Альп. А что? Я рассудил, что при первых слухах об их вторжении спрос на оружие возрастет и оно подскочит в цене…

Разговор их прервала показавшаяся в дверях Неэра.

— Пришел Марк Лабиен, — доложила она.

— А, скажи ему, что я сейчас выйду, — заторопился Минуций и быстро спустил ноги с кровати. — Подай далматик[148], Пангей! А ты, Неэра, распорядись, чтобы поставили кресла у камина и принесли вина…

В атрии[149], ожидая появления хозяина дома, прохаживался взад и вперед молодой человек лет двадцати восьми — тридцати. Он был среднего роста, широкоплечий, с открытым мужественным лицом, одетый в новую, превосходно выбеленную тогу.

Так как последние несколько дней стояла хорошая погода, тяжелая завеса из воловьей кожи, предохранявшая атрий со стороны перистиля от холодного ветра и дождя, была убрана. Солнечный свет проникал в атрий не только из огражденного колоннадой внутреннего дворика, но и через четырехугольный проем в потолке, называемый комплувием. Во время дождя вода стекала по крыше из комплувия в находившийся прямо под ним небольшой бассейн, или имплувий, который был отделан мраморными плитками, а дно бассейна покрывала мозаика с изображением морских рыб и медуз. От перистиля атрий отделен был невысокой оградкой, за которой среди кустов роз виднелись стройные тела мраморных нимф…

— Рад видеть тебя, мой славный Лабиен, — сказал Минуций, входя в атрий.

Друзья обнялись.

Минуций и Лабиен, как уже отмечалось выше, были друзьями с детства. Во время фракийского похода они жили в одной палатке и еще больше привязались друг к другу. Минуций уважал приятеля за храбрость, прямоту и честность. Марк Лабиен целиком посвятил себя службе в армии. Он считал, что пока родине грозит опасность, нет профессии более нужной и почетной, чем профессия солдата.

Род Аттиев не был знатным. Судьба Гая Мария, безвестного гражданина из арпинской деревушки, достигшего высших магистратур и покрывшего себя неувядаемой военной славой, глубоко волновала Марка. Он и его друг Серторий мечтали выдвинуться, подобно Марию, благодаря своей доблести и отваге.

Лабиен и Минуция постоянно убеждал поступить на службу, предрекая ему блестящее будущее.

— Удивляюсь твоей бездеятельности, — говорил ему как-то Лабиен. — Иметь такую родословную, как у тебя, и растрачивать время на пустые забавы! А ведь тебе, как всякому нобилю[150], с самой колыбели обеспечены государственные должности.

Но Минуций и слышать об этом не хотел.

— Ну, как ты себя чувствуешь после вчерашнего? — с улыбкой спрашивал Лабиен, когда они оба подошли к весело пылавшему камину, подле которого рядом с жертвенником ларов[151] рабы поставили небольшой стол и два плетеных кресла.

— Смейся, смейся надо мной, — сокрушенно вздыхая, отвечал Минуций. — По правде сказать, мне так совестно перед твоими родителями, — продолжал он, усаживаясь в кресло и протягивая ноги, обутые в домашние сандалии, поближе к решетке камина. — А что скажет Серторий, твой друг-сослуживец? У меня и без того репутация отъявленного вертопраха…

— Да полно тебе! — махнул рукой Лабиен. — Стоит ли говорить о пустяках!

Минуций поднес ладонь ко лбу, стараясь что-то вспомнить.

— Кажется, я о чем-то очень горячо спорил с Серторием? — сказал он после небольшой паузы.

— Вы говорили о предстоящей войне с кимврами, — отвечал Лабиен, поудобнее устраиваясь в своем кресле. — Ты настаивал, что неплохо было бы привлечь в армию вольноотпущенников и даже рабов, как это делалось в Ганнибалову войну[152]. Ну а Серторий был категорически против того, чтобы приравнивать свободных граждан к либертинам[153] и тем более к подлым рабам. Достаточно того, говорил он, что пролетарии[154] получили доступ к службе в легионах…

— Я ожидал, что ты зайдешь ко мне вместе с ним, — сказал Минуций.

— У Сертория сегодня важная встреча с Клавдием Марцеллом, которого Марий уже назначил своим легатом…

— Консульский легат договаривается о встрече с простым центурионом, да еще в праздничный день? — удивился Минуций.

— Видишь ли, Марцелл ведет переговоры с галльскими послами и пригласил Сертория в качестве переводчика.

— Да, ты мне говорил, что он неплохо изъясняется по-кельтски…

— У него в детстве воспитателем был галл, родом из племени арвернов. К тому же, два года службы в Галлии…

— Видимо, переговоры очень важные, если их нельзя отложить до окончания торжеств и богослужения, — заметил Минуций.

Лабиен пожал плечами.

— Ничего удивительного, — сказал он. — Сенат дорожит каждым днем. Думаешь, случайно Марию предоставили однодневный триумф, а на молебствия и общественные игры тоже отвели по одному дню? Многие полагали, что победу над Югуртой отпразднуют с гораздо большей пышностью…

В это время молодой раб принес и поставил на столик перед друзьями два кубка с подогретым вином.