Эммануэль внимательно прочел несколько строк. Речь шла о вымощенной камнем дороге.
— Забавный сюжет,— улыбнулся он.
— Но в этом и заключается суть...— начал было узник, но внезапно замолчал.
Эммануэль поднял на него глаза и помимо воли отшатнулся. Юноша, бледный как смерть, уставившись на него невидящим взглядом, застыл, прерывисто дыша. Несколько секунд он стоял вцепившись в край стола с такой силой, что у него побелели пальцы. Потом со стоном рухнул на колени. Не в силах больше сдерживаться, он скорчился у ножек стола и дико закричал. Де Лувар отпрянул от бьющегося в агонии тела. Он понял, о чем недавно говорил ему Сальвиус. В дверь со свечой в руке заглянула служанка. Она так испугалась, что, забыв обо всех правилах этикета, крикнула сеньору, широко раскрыв глаза от ужаса:
— Это — Проклятый?!
— Да,— коротко ответил Эммануэль.
Несколько секунд она, вся дрожа, смотрела на извивающийся на полу комок. Затем метнулась за дверь, словно ее преследовал дьявол. Вслед ей по коридору неслись раздирающие душу крики.
Через несколько минут все стихло. В комнату вошел мрачный Сальвиус. Вдвоем они молча смотрели на несчастного, медленно возвращавшегося к жизни. Минуту его еще сотрясали судороги, потом он затих. «Наверное, Сальвиус прав. Милосерднее было казнить беднягу. Слышал ли Регент когда-нибудь его крики?»
Наконец, юноша смог встать на ноги, уцепившись за край стола. Он был мертвенно-бледен и тяжело дышал, пытаясь восстановить силы. Осознание происходящего вокруг медленно возвращалось к нему. Несчастный забормотал извинения.
— Прошу вас, садитесь,— мягко прервал его Эммануэль.
Спустя несколько минут лекарь взял со стола перевод и принялся вслух читать его: «Вельты мостили камнем дорогу короля. Об этом будет песнь моя...» Эммануэль и Сальвиус принялись бурно обсуждать смысл текста. Узник молча их слушал. Постепенно его лицо становилось не таким бледным, а щеки даже покрылись легким румянцем. Еще несколько минут он болезненно вздрагивал, потом все прошло.
— Возможно, здесь говорится совсем о другом,— он обратился к ученому, поскольку тот не принадлежал к знатному роду, и юноша имел право заговаривать с ним первым.— Это иносказание, ведь именно в эпоху вельтов отдельные племена стали налаживать между собой связи.— Голос его стал приглушенным.
Де Лувар обернулся к нему, и юноша, как всегда, отвел взгляд.
— Сальвиус сказал мне, что в Бренилизе вы встретили принца?
— Да, но лишь мельком... Я не знал, кто он. Мальчик сидел на скамье в часовне и играл с палочками. Может, учился считать, я не знаю.
— Какой он?
— У него голубые глаза. Ему лет двенадцать, а может, и меньше. Трудно сказать.
* * *
В феврале Эммануэль со своими рыцарями предпринял два удачных похода на север.
По стране ползли тревожные слухи, будто кольцо, сжимающееся вокруг юного принца в Бренилизе, сомкнулось — войска Регента подошли вплотную к стенам Большого монастыря, а в январе решились на последний штурм. Регент мечтал о смерти наследника, в этом никто не сомневался, но многие не верили, что правитель запятнает свою честь убийством.
У самой крепости, прямо на берегу, поймали варвара и бросили его в клетку тюремной башни замка, обрекая на мучительную смерть от голода и холода.
Тогда же схватили разбойника и убийцу Робина де Витри, охота на которого длилась уже несколько лет. Эммануэль приговорил его к повешению.
Северная зима никак не хотела уступать свои права. Прошло еще немало дней, прежде чем в лесу из-под снега робко показались первые цветки шафрана.
В Луваре с нетерпением ждали первых караванов. Дороги острова в зимние месяцы становились непроходимыми, и торговля замирала до весны.
Малышка, ты помнишь, что такое караван? Мы однажды путешествовали с караваном. С нами тогда был Вольтиг, который отправился на поиски сундучка мадам де Кассаж. Помнишь песни, разговоры, новости, забавные истории?.. Караван — это празднование весны, моя девочка!
* * *
Вот уже три месяца прошло с того дня, как Проклятого доставили в Лувар. Возможно, тем самым его владельцу хотели оказать большую честь, но, совершенно точно, больших хлопот решение Регента никому в замке не доставило. За все время узник ни разу не нарушил ни одного пункта предписаний. Эммануэль со временем позволил ему свободно разгуливать в пределах крепостных стен, но, хотя и освободил от неусыпного контроля стражников, бдительности не терял. Он хорошо помнил все детали преступления, совершенного юношей, столь подробно изложенные в приговоре. Каждый раз, когда Сальвиус заговаривал о своих сомнениях, Эммануэль неизменно ему отвечал: «Может, ты и прав, Сальвиус. Но он точно сумасшедший».
Однажды вечером лекарь вошел к нему и по обыкновению завел разговор о преступнике:
— Он изменился, я знаю. Я успел хорошо его узнать за это время и просто не могу представить, как такой человек мог совершить описанное убийство. Сумасшедший не может столько времени прикидываться здоровым.
— Может, ты и прав, Сальвиус,— ответил Эммануэль,— но одно я знаю наверняка: тот, кто выкалывает глаза собственному отцу, а потом спокойно наблюдает за его смертью, не может быть здоровым человеком.
— Остается вопрос — а наш ли узник сделал это?
При этих словах Эммануэль пристально посмотрел на старика.
— Я никому бы не осмелился сказать такое, монсеньор, кроме вас,— понизив голос, продолжал лекарь.— Регент — мой господин, как и ваш, впрочем. И я должен служить ему верой и правдой. Но... вот уже три года, как он продолжает травлю юного принца в лесах Бренилиза. И никто не сомневается, что он убьет его, как только найдет. Если уже не убил во время последнего штурма в январе... Я хочу сказать, человек, способный на такое, способен на все!
— У меня есть убедительный довод против, хоть он и не делает чести нынешнему повелителю Систели. Однако уверен, ты со мной согласишься,— ответил Эммануэль.— Если бы наш узник чем-то сильно не угодил лично Регенту, тот вряд ли оставил бы его в живых.
— Вы правы, сеньор,— печально вздохнул Сальвиус.
— И потом, ты же сам знаешь, Проклятый никогда не покидал Варьель, он всего лишь сын вассала. Чем, скажи, он мог угрожать Регенту? Насколько мне известно, наш господин вмешался в это дело только в самом конце, уже при вынесении приговора. Это он настоял на замене смертной казни Зеленым браслетом. Процесс был публичным. Из Варьеля вызвали и опросили тридцать семь свидетелей... Не строй ложных иллюзий, мой друг! — Он помолчал минуту, затем продолжил: — И потом есть еще кое-что: любой узник рано или поздно начинает жаловаться своему тюремщику, желая вызвать у того сочувствие к себе и таким образом облегчить свою участь. Если бы Проклятый не был виновен, то непременно уже рассказал бы об этом тебе или мне. Какой несправедливо осужденный человек будет покорно сносить участь без того, чтобы хоть раз не обратиться с этим к Богу или к кому-нибудь еще?! Он буйнопомешанный, уверяю тебя.
— Вы правы, сеньор,— кивнул Сальвиус.— Но я все равно не могу его понять.
— Ну, в отцеубийство я лично легко верю. Но не понимаю, в чем причина таких зверств.
— Вы уважали своего отца?
Да,— улыбнулся Эммануэль,—но без труда могу себе вообразить трагическую историю непонимания и ненависти между сыном и отцом, которые, в самом деле, нередки. Я даже вполне допускаю, что можно нанести смертельный удар в порыве ярости, но вот все остальное просто выше моего понимания, Сальвиус. Он отрубил несчастному пальцы, вырезал глаза, долго мучил и потом всю ночь наблюдал за агонией. Всю ночь, Сальвиус! Ты можешь себе такое представить?! Говорю тебе, он безумен!
— Но в таком случае, почему его привезли сюда, а не упрятали куда-нибудь?
На этот вопрос Эммануэль ответил в привычной для себя манере:
— Я — не Регент, Сальвиус, не мне судить.
Лекарь бросил на стол карты и, задумчиво глядя на огонь, сообщил:
— Я приставил к нему нескольких хорошеньких служанок и расспросил ту, которая, похоже, больше всего ему понравилась.
Де Лувар расхохотался. Ученый обиделся и проворчал:
— Вы сами велели не спускать с него глаз, сеньор...
— Ну и что тебе сообщила красотка?
— По ее словам, он ведет себя как все нормальные мужчины. Разве что любезнее, чем они, и внимательней...
— Сальвиус, избавь меня от возникшего подозрения. Когда во мне проснулся интерес к служанкам отца, ты их тоже допрашивал?
— Нуда, сеньор... Я же был вашим воспитателем. И должен был за вами присматривать.
Эммануэль вновь разразился хохотом.
— Я помню свою первую женщину,— сказал он сквозь смех.— Она не была скромницей. Мне исполнилось пятнадцать... Скажи мне, она считала меня нормальным?
— Да, монсеньор... И ваш отец разделял со мной эту радость.
