Потом Виктор, разбежавшись, прыгнул через костер. Казалось, он выскочил из самого огня. Девушки взвизгнули... Теперь, поднимая столбы искр, прыгали другие. Виктор, неуклюжий, сильный, с черной запятой на лбу от копоти, подошел к Вере.
— Вы хорошо знаете эти песни, — сказал он, исподлобья взглянув на нее. Видимо, для него это было радостным открытием.
— Приходилось петь, — ответила Вера, вкладывая в эти слова совсем иной смысл. — Как там у вас в Харькове?
— В Петрограде ведь больше новостей, — уклончиво ответил он. — Наверное, и чтиво есть...
— Кое-что есть.
— Нам надо бы встретиться, — сказал он и бросился опять к костру.
Когда все, притихшие, полусонные, садились в ялики, чтобы ехать домой, Гриша снова подошел к Вере.
— Все-таки вы такая, — упрямо сказал он.
— Нет, — рассмеялась она, — совсем не такая!
Из лодки послышался голос Лены:
— Опять уединились! Что за безобразие!
— Идем! — откликнулась Вера. Она была довольна, что Гриша не сказал ей ничего другого.
Но больше всего ее радовало то, что она неожиданно нашла единомышленника. «Жалко, что надо уезжать, а то бы можно было по-настоящему поговорить», — подумала она.
Глава 9
У околиц всех деревень, через которые они проезжали, от тихой станцийки до самых Мерзляков их ждали босоногие ребятишки с выбеленными солнцем волосами. Открыв жердяные ворота, они тянули ручонки:
— Тетушки, гостинчика, тетушки, гостинчика!
Вера порылась в саквояже, но не нашла ничего подходящего для гостинцев...
— Обратно поедем, дадим, — великодушно обещала Лена.
Но Вере было стыдно этой маленькой лжи, и она купила в лавке огромную связку баранок.
Ехать было приятно. Вера сидела, навалившись на спинку телеги, и смотрела по сторонам. С пригорка на пригорок, словно небеленый холст, стлалась выпеченная солнцем каткая дорога. За телегой на ветру дымилась белесая пыль. Черные деревенские овраги, поросшие синим лесом, круглые, как караваи, холмы медленно проплывали мимо.
Широкие безлюдные дали вызывали необъяснимую легкую грусть.
Возница, нескладный кривой мужичонка, тыкая березовым кнутовищем в линялое жаркое небо, охотно рассказывал:
— Это вот Чепрасы, а там с белой церквей — Каринка; лес — это казна. Казна — казенна, значит, не мужицка.
В конце концов они с Леной задремали под унылое повизгивание колеса и глухой топот копыт.
Вера проснулась оттого, что телега остановилась. Лошадь обнюхивала засыпанную пылью траву. Возница разговаривал с белокурым парнем в рыжей шляпе-гречушнике. Тот, утирая с кумачового лица пот рукавом холщовой рубахи, смущенно говорил:
— Грязен я, как пугало. Забоятся еще меня.
— Вот он, наш Васюня, законник, книгочей, — сказал возница, словно речь всю дорогу шла об этом Васюне. — Што хошь знает!
— Таких людей нет, чтобы все знали, — застеснялся Васюня, рассматривая свои широкие ладони.
Он был совсем еще молодой, лет семнадцати, но двигался по-мужицки развалисто, говорил не спеша. Портили его открытое лицо слегка косившие голубые глаза. Казалось, он смотрел прямо на Веру, и в то же время она не была уверена, что он смотрит прямо на нее.
— Книг у Васюни целый сундук, — хвалился возница. Парень не спорил. Видимо, это было правдой.
— Все уже перечитаны, — сцарапывая крепким ногтем дегтянистое пятно с ладони, разочарованно проговорил он и вдруг, подняв на Веру свой странный взгляд, спросил: — У вас не найдется, случаем, почитать чего-нибудь?
— Приходите, поищем.
— Сегодня же вечером приходи, — вмешалась Лена и шепотом объяснила Вере, что с ним надо просто на «ты», если на «вы» он стесняться будет.
«Откуда у Лены такие познания?» — удивилась Вера.
— Приду я, — показывая в улыбке белые, словно кипень, зубы, сказал Васюня и подтолкнул мальчишку с засеянным сплошь веснушками шустрым лицом. — Беги, Санко, открой ворота.
Санко, поддернув домотканые штанишки, запылил по дороге.
Когда они подъехали к деревне, мальчишка стоял у распахнутых ворот. Его веснушчатое личико сияло.
Лена отдала ему две последние баранки. В порыве благодарности Санко выпалил:
— У тетушки Тимихи баран есть. Едреной. Он все с коровами бодается. Вас тоже может забости.
И хотя такое будущее никак не прельщало их, Вера попросила:
— Обязательно покажи нам барана.
— Дак что, коли не боишься, — рассудительно согласился мальчик.
Примерно такой и представляла себе Вера эту деревню. Две травянистые улицы. По ним карабкаются на бугор грифельно-серые избы с оградами, крытыми соломой. Вместо труб на крышах — старые корчаги и горшки.
Не успели они внести в прохладную ограду саквояж, чемодан и узлы с пеленками, как телегу окружила стая пугливых ребятишек, откуда-то одна за другой подошли несколько женщин. Они сочувственно смотрели на Веру с Леной, дивились кожаному чемодану и расспрашивали, где девушки живут, есть ли у них родители.
— Сиротка жданая, — пожалела Веру черная, с лицом сказочной колдуньи, старушка, узнав, что отец у нее умер.
Всем понравились Верины новые ботинки.
— У попадьи такие же.
Вере было не по себе: «Нарядилась, как на прогулку». Она чувствовала себя куда лучше в поношенных туфлях, чем в этих рыжих, надменно сиявших ботинках. «Встречают, как барышень, — с горечью отметила она. — Еще бы кружевной зонтик...» — и, сняв ботинки, в ограду вошла босиком.
Пришел длинноволосый, в рубашке-косоворотке, учитель, который должен был ознакомить их с работой. Медленно, по-книжному грамотно выговаривая слова, он объяснил, что ясли будут как раз в этой самой Марьиной избе, а для житья им отведено место в горнице.
Вперед протиснулась та же, с крюковатым носом, старушка-колдунья.
— Вот эта, — показал на нее учитель, — тетка Егориха, будет у вас помощницей, а эта, — он поискал глазами кого-то, — в общем, Анюта, будет второй помощницей.
— Здесь я, — высокая полногрудая девушка с легкими округлыми бровями вскинула на учителя искристые большие глаза.
Анюта была одета по-городскому. Не домотканый шушун, как на остальных, а черная сатиновая юбка ладно сидела на ней, на ногах красовались козловые сапожки.
Когда учитель ушел, женщины окружили еще теснее и начали недоверчиво спрашивать, правда ли, что они, городские барышни, будут возиться с их детьми.
До самого вечера в душную полутемную избу заглядывали женщины. Вера расспрашивала, сколько у них ребятишек, будут ли их носить в ясли, о чем пишут с войны мужья. Пообещала всем, когда будет нужно, писать письма. Женщины спрашивали, скоро ли будет замиренье, жаловались, что плохо уродился овес, и беззастенчиво рассматривали приехавших. Видимо, для деревни это было редкостным событием.
В избе жили Анюта и ее старшая сестра Мария с маленькой быстроглазой дочкой Олюней.
Мария с Олюней вернулись домой только в сумерках, когда по деревенской улице, поднимая тяжелую вечернюю пыль, прошло стадо. Сухонькая, с повязанным по-старушечьи платком, хозяйка долго еще возилась в ограде: загоняла овец, доила корову.
Вере было стыдно сидеть сложа руки, но она не знала, чем можно помочь Марии.
Ужинали, не зажигая огня: не было керосина. Чтобы не обижать Марию, девушки старательно хлебали из глиняной чашки прокислый квас с зеленым луком, не налегая особенно на сготовленную в честь их приезда яичницу.
Когда окна заволок лиловый сумрак, у околицы всплакнула тальянка. Анюта накинула на голову полушалок и тенью скользнула к двери.
— Куда ишшо? Смотри, девка, — окликнула ее Мария.
Анюта замерла.
— Так мне что, в темноте сидеть?
— Сидят же люди. Не с твое знают.
— Пусть идет гуляет, — вступилась Вера.
— Догуляет-нагуляет, — проворчала Мария, зло скребнув деревянной ложкой по дну чашки.
Анюта бесшумно шмыгнула за дверь.
— Яшка Тимихин завел хоровод-от, — вставила с полатей свое неодобрительное слово Олюня и юркнула в темноту.
«Видимо, я вмешалась невпопад», — подумала Вера. Стало тихо. Только за иконой шуршали тараканы.
— Сумерничаете? — спросил за окном голос Васюни. Вера открыла створку. В темноте парень казался большим, косматым.
— Опять сегодня сыть у поскотины нашел, — освещая розовой точкой цигарки круглый подбородок и косую прядь овсяных волос, сказал он. Голос был тихий, размеренный.
— Какую сыть? — спросила Вера.
— Ямы такие. В старое время в них мочало мочили. А теперь у нас и липняка нет. Так вот я и думаю — больно старая наша деревня, раз мужики всю липу извели и лыко в лаптях износили; давняя выходит деревня.
Потом Васюня рассказывал о найденных в лесу бороздах, о названиях каких-то пустошей.
Слушая его, Лена сладко уснула, положив голову на Верино плечо.
Кого-кого, а такого доморощенного историка Вера не думала встретить здесь. Он ей показался забавным.
