Черчилль подошел к чайному столику и допил чай. В запасе у него был самый крупный козырь, ради которого он, собственно, и вызвал своего консультанта. Мэрфи не из тех, кто только поддакивает. Поэтому он и хочет посвятить его в свои планы, осуществлением которых должен немедленно заняться генерал Пуль. С французами эти планы уже согласованы.
Подойдя к карте севера России, Черчилль показал на три линии: от Мурманска на Петроград, от Архангельска на Москву и от Архангельска на Котлас.
– Последнее направление очень важное! Северодвинское! Здесь мы должны соединиться с армиями Колчака и чехословаками. Здесь – у Котласа или у Вятки. Мы ударим на них с Урала и с юга, и тогда большевистская Мекка упадет к нам в руки сама, как перезрелый плод. Как вам это нравится?
– Очень интересно! – сказал Мэрфи. – Но ведь адмирал Колчак – это же просто пешка… Кажется, сейчас он в Харбине? По нашему заданию он формирует там дальневосточный фронт против большевиков.
– Он будет в Сибири!.. А потом и за Уральским хребтом. Это решено. И в самое ближайшее время я…
– Сделаете пешку ферзем! – с поспешной улыбкой подсказал Мэрфи.
Черчилль похлопал его по плечу. При всех своих недостатках Мэрфи все-таки именно тот человек, на которого можно положиться.
– Послушайте, Уинстон, – сказал Мэрфи. – Я сегодня получил интереснейшую информацию.
– Да? – Глаза министра блеснули.
– Соединенные Штаты уже понимают, что Германия на пределе, что война скоро кончится… Они тянут руки к России. Их интересуют лес, нефть, медь… Благодаря американскому Красному Кресту, Русско-Американской торговой палате и железнодорожной комиссии, которая была послана еще при Керенском, в России действуют сотни, если не тысячи, американских агентов.
– Ну?
– А что же мы? – Мэрфи развел руками. – Будем таскать для них каштаны из огня? А они будут стоять за нашей спиной и наживать капиталы!.. Мы становимся кондотьерами Америки. Америка – гегемон?
– Да, – сказал Черчилль улыбаясь. – Другой позиции нет и не может быть. Американцы мечтают о полном захвате России… Я это знаю. Они мечтают путешествовать из Вашингтона в Петроград без пересадки… Но на этом деле заработаем и мы! Довольно вопросов, Мэрфи! Вы не политик. Садитесь и пишите.
Закурив сигару, Черчилль стал диктовать распоряжения к занятию Архангельска. Мэрфи записывал. Министр требовал от генерала Пуля полного сохранения тайны. Все скоро должно произойти, но ни в Мурманске, ни в штабе оккупационных войск до поры до времени никто не должен ничего знать.
Черчилль ткнул толстый окурок в пепельницу. «Да, Карфаген будет разрушен!» – опять подумал он.
Кончив диктовать и простившись с Мэрфи, он покинул кабинет, довольный тем, что за такой короткий срок, даже не докурив сигары, успел решить столько важных, огромных, исторических, по его мнению, вопросов.
Часовые, стоявшие с обнаженными палашами по обе стороны ворот, украшенных каменными фигурами, отдали ему честь.
Шофер, выскочив из своей кабины, открыл дверцу автомобиля. «Роллс-ройс» плавно выкатил из Уайт-холла. Вспыхнуло электричество под особыми колпаками на фонарях, делающими свет невидимым сверху. В дымном городе, насквозь пропахшем бензином, еще существовало затемнение. Шла мировая война. Германия еще воевала с Англией. Однако немецкие аэропланы уже не бомбили Лондона. И все-таки на Трафалгар-сквере круглые фонари были прикрыты чехлами из зеленой материи.
Черчилль уже проезжал через Брайтон, наслаждаясь свежим йодистым запахом моря, а Мэрфи все еще работал в шифровальной. Оттуда радиотелеграммы в экстренном порядке передавались дежурным телеграфистам. Они, вызвав Мурманск, посылали указания правительства в эфир.
Получив распоряжение съездить в Архангельск и «успокоить нервы большевикам», адмирал Николлс решил выполнить это немедленно.
Десятого июля его яхта «Сальвадор» остановилась на Архангельском рейде. Николлс, длинный, костлявый человек с постным лицом пастора, испещренным красными прожилками, спустился в катер, на котором встретил его английский консул Юнг. На пристани адмирал и сопровождавшие его лица разместились в двух парных колясках. Вскоре нарядные экипажи подъехали к большому белому дому с колоннами, где раньше было губернское присутствие, а теперь помещался исполнительный комитет.
Прохожие толпились на дощатых тротуарах, с недоумением и неприязнью разглядывая коляски, лошадей, матроса с красными нашивками и значками, застывшего рядом с кучером на козлах первой коляски.
Неподалеку от церкви Михаила Архангела у причалов качался на волнах белый катер под английским флагом.
Несколько матросов в синих шапках с короткими ленточками вышли на берег. Покуривая трубки, они весело сплевывали и подмигивали жителям, угрюмо смотревшим на них сверху, из-за деревянного парапета.
В двух шагах от матросов сидели на корточках несколько босоногих, вихрастых мальчишек. Матрос, с багрово-синими щеками и большим горбатым носом, вынул из кармана сигарету и кинул мальчишкам. Один из них потянулся за ней. Но другой – постарше – двинул его по затылку. Тот пугливо оглянулся и спрятался за спины ребят.
– Что дерешься?
– Сам знаешь, – пробормотал голенастый подросток и с нескрываемой ненавистью поглядел на чужеземного матроса.
Сидя в кресле у письменного стола, адмирал Николлс негромко и уверенно говорил о том, что сведения об английских бесчинствах в Кеми невероятно раздуты. Юнг переводил его слова на русский язык. Он много лет прожил в Архангельске и говорил по-русски чисто, иногда даже окая, как северянин.
Зенькович сидел за столом, а Павлин Виноградов стоял за спиной у адмирала возле большого окна с полукруглыми фрамугами.
– Если бы слухи, дошедшие до вас, соответствовали действительности, – все так же негромко продолжал адмирал, глядя прямо в глаза Зеньковичу, – я первый, открыто и никого не стесняясь, выразил бы свое возмущение. Но ничего этого не было. Даю слово.
– Русская пословица говорит, что дыма без огня не бывает, – вмешался Павлин. – Что же все-таки было в Кеми?
Адмирал оглянулся. Войдя в кабинет, он не обратил внимания на этого темноволосого, коротко постриженного человека в очках. Он показался Николлсу одним из служащих Совета. Адмирал посмотрел на Юнга, спрашивая взглядом: «Надо ли отвечать?»
«Надо», – одними глазами ответил Юнг.
– Уверяю вас, слухи не соответствуют действительности, – твердо повторил адмирал. – Я обещаю в самые ближайшие дни лично расследовать все это дело, – продолжал он, снова обращаясь к Зеньковичу. – Мое следствие будет беспощадно к лицам любого чина. И совершенно объективно! Такие инструкции я получил от военного министра.
– Вы предполагаете лично посетить Кемь? – спросил Павлин.
– Да, конечно!
– Когда именно?
– На обратном пути отсюда. Завтра я предполагаю отплыть.
– Завтра?… – переспросил Павлин и после минутного раздумья решительно объявил адмиралу, что представители Архангельска считают необходимым принять участие в расследовании.
Николлс почесал нос и снова посмотрел на Юнга.
«Следовало бы отказаться, но это, кажется, невозможно», – говорил взгляд адмирала.
«Совершенно невозможно», – по-прежнему одними глазами ответил Юнг.
– Конечно, поедемте вместе… Я согласен! – весело проговорил адмирал, поднимаясь. Он протянул Зеньковичу свою длинную руку с той особенной английской улыбкой, которая как бы говорит: «Смотрите, какой я простой, добродушный человек».
Оставшись наедине с Павлином, Зенькович облегченно вздохнул.
– Мне легче одному погрузить пароход, чем разговаривать с этими людьми.
Павлин рассмеялся.
– Да, плохие мы с тобой дипломаты. Но ехать надо. Непременно надо. Иначе этот костлявый черт обведет нас вокруг пальца.
На следующий день яхты «Горислава» и «Сальвадор» одновременно покинули Архангельский рейд, взяв направление на Кемь. На «Сальвадоре» шел английский адмирал Николлс. На «Гориславе» находилась советская делегация, возглавляемая Павлином Виноградовым.
Вечером двенадцатого июля обе яхты вошли в Кемскую бухту.
На внешнем, открытом рейде Кемской губы виднелись стоявшие на якорях советские пароходы. Они были уже не под красным флагом, а под царским, трехцветным. На некоторых из них висел даже британский флаг. Крутая зыбь покачивала английский, с низкими бортами тральщик «Сарпедон». Он стоял, угрожающе выставив свои пушки в сторону бухты, в сторону Попова острова и по направлению к материку, где раскинулся избяной городок.
Вечернее розовое солнце, окутанное пеленой тумана, странно двоилось в мутных облаках. Полоска черных лесов змейкой вилась по берегу. Каменистые дюны были завалены баркасами, рыбачьими лодками, лежавшими либо на боку, либо вверх днищами. На побережье и на пароходах почти никого не было видно. Лишь на деревянном пирсе, выходившем в бухту, толпилось несколько десятков вооруженных английских солдат. Ни дымков на рейде, ни распущенных парусов, ни пароходных гудков, ни одного паровозного свистка с портовой ветки, идущей к вокзалу в Кемь… Порт безмолвствовал.
