В вагон вошел матрос Соколов.
– За нами? – спросил Андрей. – Сейчас идем.
В купе у Фролова собрались все командиры. Драницын показывал только что полученную телеграмму от Лели.
– Чувствует себя хорошо. Едет сюда. Значит, теперь вместе с ней на Южный фронт.
Матрос принес кипятку, заварил чай.
– Разлетаются мои соколы, – с грустью проговорил Фролов, глядя на Андрея и Валерия. – А помнишь, Андрей, каким ты пришел к нам в казармы, на Фонтанку?…
– Чижиком! – с обычным лукавством добавил Валерий.
Все рассмеялись. Андрей тоже.
– Ну что ж! – сказал Фролов. – Зато уходишь комиссаром. Дорога перед тобой открыта, Андрей.
– Постараюсь, Павел Игнатьевич, пройти ее как комиссар!
За ужином Фролов рассказал Любе, что командование решило представить старика Нестерова посмертно к ордену Красного Знамени.
– Настоящий русский человек был твой батя…
На следующий день войска Шестой армии с музыкой и знаменами входили в Архангельск. Весь город был расцвечен красными флагами. Шумные толпы встречали бойцов. Несмолкаемое «ура» гремело над городом. Приветственные возгласы бойцов смешивались с кликами восторженно встречавших Красную Армию архангельцев.
– Да здравствует советская власть! Да здравствует Красная Армия!.. Ленин… Ур-ра!.. Спасибо, товарищи… Родные, здравствуйте!.. Ура-а!.. Да здравствуют навеки и нерушимо Советы! Спасибо Ленину… Ура!..
Рабочие и служащие порта вышли на набережную. Блохин, в распахнутой шинели, без шапки, целовался с бойцами и кричал:
– Наша взяла! Угвоздили бандитов! Молодцы! Привет от портовиков!
На Соборной площади вокруг трибуны выстроились сотни знамен. От Троицкого проспекта и до набережной Двины бушевало народное море.
На трибуне стояли представители армии, в том числе Гринева и Фролов, рабочие от заводов Маймаксы и Соломбалы.
Архангельцы впервые после 1918 года видели Красную Армию. Сверкающие штыки, тяжелые пушки, стройные ряды солдат в ладных, исправных шинелях, иные в ватниках и даже в полушубках и папахах… Это была именно та армия, которую жаждал видеть народ, – дисциплинированная, сильная, победоносная.
Валерий и Андрей шли рядом, шагах в трех впереди своего батальона. Бородин на гнедой лошади объезжал колонну, тихо приказывая командирам:
– Шагу, шагу!
Увидев Андрея и Валерия, он забрал повод, осаживая гарцевавшую под ним лошадь, подмигнул приятелям из-под козырька фуражки: дескать, знай наших – и, дав лошади шенкеля, помчался к голове полка, к знаменосцам.
Общее настроение сразу передалось Валерию и Андрею. Глаза застлал туман. Сердце билось учащенно. Хотелось выскочить из строя, броситься к наводнившим улицы людям, веселиться и ликовать вместе с ними.
Торжественно пели трубы военных оркестров.
На крышах, занесенных снегом, сидели мальчишки.
– Ур-ра!.. – кричали они.
– Андрюша! – вдруг вырвался из толпы женский крик.
Латкин оглянулся по сторонам. Но его окружали сотни улыбающихся лиц. Сотни рук тянулись к нему отовсюду.
Навстречу красноармейцам выбежала женщина в косынке и, обняв Андрея одной рукой, пошла с ним рядом.
– Шурочка… милая!.. Вот мы и встретились, – ласково проговорил Андрей. – Какое счастье, Шурочка!..
Шурочка плакала и смеялась в одно и то же время. Крупные слезы текли по ее улыбающемуся лицу, и она вытирала их покрасневшими на морозе пальцами.
– А где же Матвей? – беспокойно спросила она о Жемчужном.
– На Пинеге! Вместе с батальоном, – ответил Латкин.
Не доходя до площади, где должен был состояться парад, Шурочка простилась с Андреем, взяв с него слово, что сегодня же вечером он придет к ней вместе с Любой.
На митинге выступил Чесноков. Он снял свою рыжую помятую шляпу, вцепился пальцами в барьер трибуны. Голос его звучал твердо и сильно:
– Прошли страшные, кровавые времена. Почти двадцать месяцев властвовали здесь интервенты – американцы, англичане… Советские люди увидели подлинное лицо этих претендентов на мировое господство. Нас угнетали, мучали, грабили, расстреливали, убивали голодом!
Чесноков взмахнул рукой.
– Лучшие люди, драгоценные наши люди погибли. Вечная слава, вечная память героям! Народ их не забудет никогда.
Голос у него задрожал, пальцы еще крепче вцепились в барьер.
– Угрозами, обманом, запугиванием интервенты хотели перетащить наш народ, рабочих и крестьян, на свою сторону. Ничего не вышло. Страшное бедствие обрушилось на нашу голову. Но рабочие массы стойко вынесли его. Они отстаивали социализм! Они боролись за мир, за международную солидарность пролетариата… Понимали, что делают эго не только для себя, но и для всего человечества! Вот почему народ остался с большевиками.
– Вер-рна-а!.. – крикнули в толпе.
– Народ сопротивлялся, – продолжал Чесноков. – Империалисты не смогли заставить трудящихся Севера ни воевать, ни работать. Даже массовые расстрелы не могли устрашить советских людей. Недавно товарищ Ленин сказал, что Англия и Америка дико зарвались… Как в свое время германский империализм… Раздулся на три четверти Европы, разжирел, а потом тут же лопнул, распространяя зловоние. По этой же дорожке мчится англоамериканский империализм. Но и его постигнет та же судьба. Светлое будущее ждет нас, товарищи! Слава нашей партии большевиков, слава Красной Армии и Красному Флоту!
В торжественной тишине слушали Чеснокова войска.
Потылихин стоял рядом с Грековым у трибуны, глядел на взволнованное лицо Чеснокова и так же волновался, как и тот.
Чувства иногда так сильны, что требуют лишь одного – короткого, но всеобъемлющего слова. Это счастье. Оно было в сердцах у всех. Архангельск ликовал. И некоторые даже плакали от радости, глядя на батальоны, стоявшие в центре большой прямоугольной площади под багряными знаменами. Они развевались, подхлестываемые вечным ветром с огромных заснеженных просторов Северной Двины.
– Я скажу то же, что все говорят сегодня на улицах Архангельска! – воскликнул Чесноков. – Спасибо Ленину.
Его слова были подхвачены, по площади пронесся одобрительный гул многотысячной толпы, и грянуло громкое красноармейское «ура».
Это было двадцать первого февраля 1920 года.
1947–1950
местное прозвище англичан.
«Боло» – большевики (американское выражение).
Персонаж из романа Диккенса «Домби и сын».
Блокгауз – иногда фортификационная постройка, иногда обычный деревянный дом, обнесенный «лесами», на которые укладывались в несколько рядов мешки с песком. В окнах сооружались амбразуры для пулеметов и мелкокалиберной артиллерии. Блокгауз окружался окопами и проволочными заграждениями.
Деревня по Вельско-Шенкурскому тракту
Каманы – так в Архангельске и Архангельской области называли местные жители интервентов.
Моржовки – банкноты с изображением моржа, выпущенные «правительством» Чайковского.
Кантина – солдатская лавочка. Такие лавочки принадлежали английскому военному ведомству.
