В такси Хелена не говорила ни слова. Она сидела прямо, выставив вперед одну ногу, и напряженно смотрела через отражающие стекла на блестящую в свете фар улицу. Иногда, в мелькающем свете дуговых ламп, Иве мог увидеть ее худое, бледное лицо с очень красным ртом и неподвижными, металлически зелеными глазами. Поверх платья она надела шелковую накидку, скроенную ею самой из каких-то лоскутов, которую она придерживала у груди тонкой, голой рукой. На уголках ее ногтей Иве видел, однако, еще тени краски, как свернувшуюся кровь. И внезапно у Иве возникло желание работать, безумно работать, сделать что-нибудь, чтобы этого больше не было, этого мучения видеть Хелену такой, в этом скудном, жалком, фальшивом украшении из шелка, в этой мрачной, грязной, смердящей потом и холодным дымом пролетке, перед коричневым шерстяным шарфом шофера. Внезапно он сказал: - Давайте повернем. Не отдавай картину Якобзону, Хелена. Я куплю ее. Подожди несколько дней, два, три дня, мне еще кое-что причитается за статью о пошлинах на масло. У меня есть заказ на серию статей о поселениях. Я начну еще сегодня вечером. Как-нибудь с этим справимся. Слышишь, картина принадлежит мне! Хелена даже не поворачивала голову. - Ты ничего не понял, - сказала она, и Иве замолчал. Мокрые, голые ветки с треском царапали крышу машины. Колеса с визгом провернулись, в ярком, желтом свете стоял швейцар. Хелена выпрыгнула из машины и приблизилась к калитке. Иве полез в карман, внезапно задрожал и был готов в этот момент вырвать пистолет у полицейского, стоявшего навытяжку на углу, и положить всему конец. - Хелена, - крикнул он. - Ах, да, - сказала она, оглянулась и вернулась. Она теребила свою сумку. Она не смотрела на Иве. - Не хватает тридцати пфеннигов, - прошептал он. Не своди меня с ума, - сказал Иве, - этого мало. - Ты ничего не понял, - сказала Хелена, и заплатила шоферу. Машины подъезжали. Полицейский кивал, швейцар открывал двери. Перед Хеленой и Иве он не открыл дверь. Иве хотел войти, но Хелена ждала, пока швейцар не вернулся. - Откройте дверь, - сказала она. И швейцар с каменным лицом нажал локтем на дверь, которая раскрылась только так, что они могли войти лишь по очереди. Иве хотел войти, но ждал Хелену. - Откройте полностью, - сказала она и посмотрела на швейцара. Дверь, помедлив, открылась широко. - Спасибо, - сказала Хелена и прошла. Женщины в маскарадных костюмах или в вечерних платьях стояли перед высокими зеркалами. Хелена бросила накидку на стол гардероба. Иве стоял за нею и видел, как ее желтоватые плечи стягивались при каждом ее движении. Он снял свое пальто, сложил его так, чтобы не было видно разорванную подкладку, и ждал. Хелена пудрилась. Девушка с обтянутыми черными чулками высокими ногам, в белой тунике и чепчике, белые крылья которого раскинулись широко, нагнулась, и подтягивала свой чулок. Микки-Маус, подумал Иве и увидел, как бегемот во фраке подходит к Хелене. Это Якобзон, подумал Иве. Он взял номерки и почувствовал толчок в животе. Он с застывшими глазами копался в кармане, но в кармане были деньги, Хелена, должно быть, подсунула их ему. Он как пьяный приблизился к Якобзону, теребя свою слишком широкую, неряшливую, потрепанную куртку. Он схватил его немного мягкую руку и улыбался, и проклинал себя за то, что улыбался. Потом он тяжело потопал за обоими. Ах, да, что это такое, подумал он, с каких это пор у меня комплекс неполноценности. «М1ко5», как стали его сокращенно называть в последнее время. При этом он поймал себя на желании идти беззаботно. Это так, подумал он, с тех пор как есть понятие, есть и факт, не раньше. С осознанием факт создан, а не преодолен. Только при классовом самосознании существует класс. Там проблема только начинается. К какому классу принадлежу я? думал Иве. Во всяком случае, не к этим там. Во всяком случае, не к миру Микки-Маусов. Все это дерьмо, как сказал бы Клаус Хайм. Клаус Хайм. Иве без желания шел беззаботно. Я хотел бы знать, что обнаружил бы доктор Зигмунд Фрейд у Клауса Хайма, подумал он и улыбнулся с удовольствием. Официант сдвинул стул перед ним с дороги, дамы и господа проходили мимо него. Зал был искусно украшен рукой художника всякой всячиной в синем, красном и желтом цветах. Якобзон зарезервировал два места, и Иве взял себе стул, в ожидании, что какой-то господин придет и скажет: - Позвольте-ка... Но никто не пришел. Они сидели прямо перед оркестром безработных музыкантов в смокингах; так как это был, конечно, один из обычных благотворительных балов, которые заканчиваются с убытками. Он внимательно посмотрел на виолончелиста, это был пожилой мужчина в очках без оправы и со смиренным лицом. Он не улыбался, как дирижер и мужчина за ударными инструментами, которые выкидыванием коленцев и поигрыванием плечами усиленно демонстрировали, что они исключительно веселы. На паркете двигалось много пар, большая, сплоченная масса тел медленно вращалась вокруг маленького свободного помещения в центре. Но единый шаг, все же, нельзя было узнать, все их движения сочетались между собой только в ритме. Лишь немногие из мужчин были в костюмах, другие носили простые рубашки, или светлые летние брюки и легкие рубашки, украшенные шарфом, на некоторых были сине-белые полосатые матросские майки, которые оставляли руки открытыми, что придавало им смелый вид. Женщины с серьезным видом лежали на согнутых руках танцоров, иногда одна или другая при особенно закрученном звуке трубы с сурдиной поднимала ногу, жестко вытягивала ее, и грациозно ставила обратно на землю. Иногда одна или другая улыбалась, откидывала голову назад, и теребила узкие шлейки на плечах. Хелена тоже танцевала, с Якобзоном. Она была несколько выше его, и его рука полностью охватывал ее вокруг бедра. Хелена смотрела на него сверху вниз, так что казалось, как будто она закрыла глаза. Микки-Маус очень далеко оттопыривала попу от своего партнера и держала в руке нитку зеленого воздушного шарика. Много дам держали воздушные шары, и колебание пестрых шаров над однообразной толкотней голов придавало картине преобладающе движущийся цвет. Иве увидел Шаффера, к которому он, в его черной русской рубашке с дерзким беретом, пожалуй, мог бы обратиться как к анархисту, если бы он не знал об его достойном сожаления пристрастии к игре в скат. Он говорил с одним знакомым Иве коммунистом, который появился все-таки в ярко- красной шелковой рубашке. Иве пошел сквозь танцующие пары, чтобы поздороваться с Шаффером, но посреди зала он остановился; к чему? - спросил он себя, повернулся и принялся протискиваться через них обратно. Как только музыка прекратилась, на секунду воцарилась тишина, затем медленно возобновилось шуршание и бормотание. Почти на всех столах были расставлены бутылки с вином и лимонадом. Хелена пришла под руку с Якобзоном, она помахивала своим маленьким, смешным кнутом перед его глазами. Иве отодвинул бокал, который официант поставил ему. Хелена тихо кивнула ему, оперлась подбородком о тыльную сторону ладони, и молча смотрела в зал. Якобзон тоже молчал и курил очень черную сигару. В соседней ложе кто-то говорил: - Видите ли, я считаю, нужно однажды пустить также и нацистов, посмотрим, что у них получится. Якобзон бросил туда яростный взгляд. За столом смеялись несколько девушек в очень веселых вечерних платьях, и все головы поворачивались к ним. Иногда несколько господ проскальзывали мимо по проходам за ложами, с сигаретой, небрежно зажатой между пальцами, и с удивительным равнодушием осматривали столы, как будто бы они искали кого-то, но, естественно, они никого не искали. Иногда встречались пары, останавливались и со смехом пожимали руки, быстро спрашивали о вещах, которые их не интересовали, и снова расходились, кивая головой, и махая друг другу еще раз. Один господин поговорил с официантом, подошел к Иве и хлопнул его по плечу. - Позвольте-ка, - произнес он, но Иве не позволил, а собрался быть просто невоспитанным. Господин, кажется, ожидал этого, он пожал плечами, взял себе другой стул и удалился. Музыка заиграла, и Хелена встала, чтобы танцевать с Якобзоном. - Проваливайте прочь со своими коммунистами, - сказал кто-то в соседней ложе, - я говорю вам, в Германии не существует никакой коммунистической опасности. Иве играл пальцами на скатерти, которая медленно пачкалась пеплом и остатками сигарет. Он изобразил сожженной спичкой на полотнище несколько линий, потом снова посмотрел на танцующих в зале. Шаффер тоже танцевал, он делал свои движения с напряженными мышцами щек и выглядел весьма глупым. Теперь Шаффер посмотрел вверх, увидел Иве, и на мгновение показалось, как будто он захотел отделиться от своей дамы, чтобы подойти к Иве, но, естественно, он продолжал танцевать. Один господин привлек к себе всеобщее внимание тем, что появился в очень элегантном, но коричневом фраке. - Это известный адвокат Шрайфогель, - сказал кто-то в соседней ложе, - говорят, что он только тем и прославился, что на каждый бал приходит в коричневом фраке. Какой-то гамбургский плотник попытался под громкий смех потащить какую-то девицу на танец, но так как это ему не удалось, он снова сел и раскачивался на своем стуле вперед-назад. Хелена протанцевала мимо. Она смотрела на Якобзона сверху вниз, и казалось, как будто она закрыла глаза. И что теперь Якобзону от этого? - подумал Иве. Все же, он танцевал с полным усердием. Это, естественно, не противник, думал Иве, швейцар тоже не был противником. Но это причина, думал он, ... во всяком случае, у Хелены есть то, что я не продемонстрировал, дисциплина. Дама в тесно облегающей серебристой ламе, высокая, красивая и белокурая, вошла медленно в ложу, посмотрела поверх Иве на танцующих в зале. Некоторое время она стояла так, потом Иве почувствовал, как она всем весом прислонилась к его стулу. Он медленно повернулся и предложил ей сигарету. Она тихо поблагодарила и улыбнулась ему. Он молча протянул ей огонь и снова повернулся к залу. Через некоторое время она отвернулась и исчезла. Это вызвало у него сожаление, он поднялся, но потом сел снова и подумал, что ему кажется, как будто у него свинец оказался в костях. - Хорошо развлекся? - спросила Хелена. - Отлично, ответил Иве. - Давайте пойдем в буфет, - предложил Якобзон. Хелена подумала и сказала: - Вероятно, позже. В соседней ложе кто-то говорил: - Брюнинг, это настоящий мужчина. Как он обошелся с банками. - Недостаточно, к сожалению, недостаточно, к сожалению, - произнес другой. - Когда потом кто-то приходил и хотел получить приличный кредит... Якобзон ласково слегка похлопывал по руке Хелены. Хелена убрала руку, но медленно. Якобзон напряженно смотрел прямо. Они все трое смотрели в пустой зал. На широких, изогнутых лестницах, которые вели наверх к эстраде, уселось много пар, дамы поставили ноги наискось, и курили, и смеялись. - При кризисе, - говорил кто-то в соседней ложе. Якобзон рассердился. - Что это такое, кризис, - сказал он, - ведь это же всё, на самом деле, вопрос доверия.
