— Сбежим к королю.
Святополк пугался, просил:
— Не доводи до греха, Марыся, изловят, в яме сгноят…
В Вышгород Владимир Святославович не наведывался, будто забыл о Святополке. Но однажды появился в Вышгороде княжич Борис и сражу же направился к Святополку. Опальный князь его приходу не слишком обрадовался. Спросил, хмурясь:
— Уж ли разделить мои страдания намерился?
И в смешке закашлялся. Борис головой покачал:
— Брате мой старший, как мог ты в дурном меня уличить? Я ль не упрашивал великого князя, к милости его взывал?
— Так почему в Туров не воротит?
— Аль сам не догадываешься? Короля и латинян опасается. Они тя подстрекать начнут.
Святополк усмехнулся:
— Так что же мне, в Вышгороде сидеть?
— Зачем же, великий князь намерился Ростов дать те.
— В Ростов? Вишь! А тя, Борис, в Киеве?
— Те ли, брате, не знать мое желание?
— Откажись.
— Сказывал, но великий князь неумолим.
— Не признает великий князь моего старшинства. А коли бы я сел в Киеве, то дал бы те, Борис, любой город.
— Об этом ли речь, брате.
Ушел Борис, а Марыся в горницу заглянула. Разговор братьев слышала.
— Але не я те сказывала? О Матка Бозка, Борис на твоем шляхе встал.
Вскинул брови Святополк:
— К чему слова твои, Марыся?
Та недовольно поджала губы:
— Аль не разумеешь? Живой Борис нужен ли те?
Святополк вспылил, затряс кулаками:
— Не ищу крови брата, не принуждай к этому! Полюбовно жить намерился…
Марыся фыркнула:
— Але я в том помеха?
Присел Святополк к столу, обхватил руками голову.
— Все, все мне зла хотят! Кто друг, кто враг?
Марыся прижалась к нему:
— О Езус Мария, услышь меня!
* * *
Недвижимо сидит Боняк. Грозно сдвинул брови хан, думал. И никто не смел нарушить его мысли. Онфим и Фатима привезли ему добрую весть, в Кии-городе конязь Володимир в печали, сыновья против него выступили. Одного конязя Святополка он в клети держит, а Святополк королю Ляхии зять. Сам конязь Володимир на другого сына войной идет. Хе! Самое время для печенегов. Ко всему мурза Инвер сына присылал с известием, воеводы Поповича нет в Переяславле, он на ляхов пошел…
Боярин Онфим и Фатима просят освободить конязя Святополка. Но почему этого не сделает король Болеслав? Хе, он, Боняк, пошлет Булана, и орда привезет из Урусии много добра и пригонит рабов, которых продадут в Кафе. Тогда настанет час его, хана Боняка. Со всей своей ордой он покинет Придонье и поведет ее на Урусию. Боняк возьмет Кий-город, разрушит и сожжет его. Все богатство урусских бояр и конязя Володимира достанется ему. А если Онфим и Фатима просят, он посадит Святополка в Кии-городе, и пусть этот конязь присылает Боняку столько золота и серебра, сколько укажет он, великий хан.
Подозвав начальника стражи, Боняк сказал:
— Позови мурзу Сатара.
Начальник стражи кинулся исполнять ханское повеление. Вскоре мурза стоял перед очами грозного хана.
— Мурза Сатар, — сказал повелитель всей огромной орды печенегов, — отправляйся в улус моего брата и передай, я жду его!
* * *
Мятется Борис, нет ему покоя, как нет тишины на Киевской Руси. Братья мечи точат, как бы крови не пролиться. Отец недомогает и терзается, удержит ли Борис великокняжескую власть. Нет у Бориса желания брать ее, ему бы и Ростовского княжества достаточно, однако он и так и этак прикинет, и приходится согласиться с отцом.
С той поры как женился Святополк на дочери польского короля, он к Болеславу тяготеет, можно ли ему великий стол доверить, когда ляхи на Червень и Перемышль посягают, а вокруг Туровского князя латиняне гнездо свили…
Отдать Киев Ярославу, да тот не ко времени независимости возалкал.
Сидит еще в Древлянской земле Олег, будто и на власть не зарится, да поди в том разберись…
А вот Мстислав воин, прочно осел в Тмутаракани, но не пробудится ли в нем страсть сесть великим князем?
И только Глеб, его любимый брат, ведет себя тихо в своем Муроме, ни на что не зарится…
Борис думает, что после смерти отца может разразиться такая же кровавая распря, какая случилась после смерти деда Святослава между его сыновьями Ярополком-, Олегом и Владимиром. Но как предупредить усобицу, чьей помощью заручиться, Борис не знал, как и не знал, с чего он начнет, когда станет великим князем.
* * *
Отрок, карауливший тюремную яму, однажды рассказал Марысе, что епископ просит ее замолвить слово перед великим князем. Жаловался Рейнберн, сутана его изорвалась и тело гноится, а зубы, какие еще есть, кровоточат. И ни лечь епископу, ни помолиться.
Принялась Марыся уговаривать Святополка, чтоб отписал или передал через бояр князю Владимиру, пусть сжалится над епископом. Однако Святополк от нее отмахнулся.
— Не желаю слышать! — прикрикнул Святополк. — Либо мы не до конца изведали гнев великого князя?
— О Матка Бозка, але Владимир не сжалится над старцем?
— Почто старец на Русь ехал? — насмешливо спросил Святополк.
— Он мой духовник, але тебе то не ведомо?
— Он твой католический духовник, но не пора ли те креститься в веру православную? Тогда бы великий князь ко мне справедливей был, латинянством не попрекал… Либо ты мыслила, я не догадывался. Что у твоего латинского попа на уме? И отец твой отчего с германцами замирился? Ему покоя земля полынян не дает. Эвон, уже пробовал Казимира насылать… Нет, за епископа не проси… Коли объявится в Вышгороде Борис, умоляй его, но я ни слова в защиту латинянина не оброню.
* * *
Временами Борис думал, как сложится его жизнь, когда Росинка станет его женой. А случится это нынешней осенью, на Покров. Так решил великий князь Владимир.
Редко удавалось княжичу видеть Росинку, когда же случалось, она была не одна, либо с матушкой-боярыней, либо с ключницей. Пройдет, поднимет глаза на князя, покраснеет. А Борису о многом хотелось поговорить с ней, и паче всего сказать, как любит ее и с нетерпением ждет того дня, когда назовет княгиней…
Почему-то, думая о Росинке, Борису приходит на ум тот праздничный день, когда отец вывел его, разодетого в длинные одежды, в шапочке, отороченной мехом, и в мягких сафьяновых сапожках на галерею дворца и, подняв, показал толпившемуся во дворе народу. Люди радостно приветствовали ребенка, после чего великий князь вручил малолетнего Бориса боярам, и те передавали его из рук в руки. Но вот взял его воевода Свенельд и, прицепив к пояску Бориса детский меч, спустился с ним с крыльца. Воеводе подвели белого коня, и он, посадив малолетнего княжича в седло, провел коня по двору под довольные крики киевлян. Борис отыскал глазами мать. Она сидела на галерее среди бояр, и лицо ее сияло. Мать даже привстала, чтобы лучше видеть сына…
В тот вечер великий князь дал большой пир, на котором гулял весь Киев…
Об этом Борису хотелось поделиться с Росинкой и еще сказать, когда у них появится сын, то назовут его Владимиром, а потом Борис непременно исполнит тот обряд, какой проделал с ним отец. А Росинка будет сидеть в том же высоком кресле, в каком восседала мать, Порфирогенита, и любоваться происходящим.
Когда Борис мечтал об этом, в душе его наступали тишина и покой.
В то лето шесть тысяч пятьсот двадцать третье от Сотворения Мира, а от Рождества Христова тысяча пятнадцатое, казалось, ничто не предвещало беды на Руси: земля радовала смерда, озимые, того и гляди, заколосятся, добрый урожай сулила греча, в огородах лук и овощи на заглядение, веселил в поле лен. Однако смерд осенью году оценку дает, когда урожай уберет и в закрома зерно ссыплет…
У великого князя не одного смерда заботы, за ним государство. Эвон, стоит в земле волынян воевода Попович, и кто ведает, сколько ему там быть. Король Болеслав непредсказуем, ну как попытается сызнова послать в Червоную Русь свое воинство? Тихо у печенегов, но доколь?
У великого князя Владимира Святославовича такое убеждение, что нынешним летом ни ляхи, ни печенеги не нарушат рубежи Киевской Руси, а потому, созвав бояр и воевод на застолье, сказал:
— Бояре мои и воеводы, не мыслил я, что доведется рать вести на сына, но Ярослав кровную рану нанес мне, на единство Руси посягнул. Еще прошлым летом наказывал вам, чтоб теребили путь и мосты строили, и ныне на Ильин день выступим. Созывайте, воеводы, ополчение. Тебя, Борис, с Блудом в Киеве оставлю, вам город стеречь, а Святополка с собой возьму, доколь ему опальным быть…
* * *
Второй день гридин Георгий на засеке, и надо же, едва в дозор выдвинулся, печенега обнаружил. Тот из-за кургана выскочил, коня крутнул и поскакал вдоль вала и засечной линии.
— Гляди-кось, печенег! — удивился Георгий и толкнул товарища.
— Чать, не слепой. И что ему надобно?
