«Голубчик! Опять «голубчик»!» – мелькнуло в голове у Алексея, но сразу и пропало.
– Что ты знаешь про Таню? – наконец спросил он.
– Тебя ранило недалеко от крепости Осовец, а Таня там и погибла от германских удушливых газов. Она спасала раненых на позициях, а потом повела их в атаку. На неё написали представление на Георгиевскую награду и копию представления прислали её маме.
– Вот оно что! – промолвил Алексей, и тут у него в голове всё стало складываться. – Приедем в Москву, надо её маменьку навестить.
Четыре дня Елена Павловна не была в госпитале, а на четвёртый Серафима из сада наблюдала, как Алексей Рейнгардт и его невеста вышли на парадное крыльцо, он был с костылём, невеста поддерживала его под руку, они сели к извозчику и уехали на железнодорожный вокзал. И Серафима перекрестила их вслед.
* * *
В Симбирск прибыл ротмистр Быховский, с вокзала он направился в губернское жандармское управление, сделал в командировочном удостоверении необходимые отметки, поговорил с начальником и поехал к полковнику Розену.
Константин Фёдорович был дома, он сидел в кабинете и перелистывал журнал «Разведчик». Он уже привык всё делать одной рукой. Зазвенел дверной звонок. Полковник кликнул денщика и велел открыть. Он слышал, как тот возится, как завизжал блок, потом бубнили глухие голоса в прихожей, потом денщик зашёл в кабинет и доложил:
– К вам, ваше сиятельство.
– Кто? – спросил Розен.
– Представились по жандармской части… Велите впустить?
– Впусти, – разрешил Константин Фёдорович. Он поднялся и перешёл в гостиную.
В гостиной уже стоял и одёргивал на себе френч жандармский ротмистр, ещё он смотрелся в зеркало и поправлял гладко зачёсанные волосы.
– Чем обязан? – спросил Розен.
– Имею честь представиться, ротмистр Быховский, Михаил Евгеньевич.
Розен указал на стул:
– Присаживайтесь, прошу!
Ротмистр сел и, как гимназист, сложил перед собой руки.
Розен отметил, что при ротмистре был портфель, сейчас портфель стоял на полу у ноги ротмистра.
– Уважаемый Константин Фёдорович, прежде чем к вам пожаловать, мы выяснили ваше положение, и я обязан принести вам извинение за вторжение и беспокойство. Дело же, по которому я пришёл, касается некоего прошлого…
– Надеюсь, моего, а не…
– Да, конечно, – не дал Розену закончить ротмистр, – исключительно вашего, ни в коем случае не Георгия Константиновича и не Константина Константиновича. Георгий Константинович сейчас с вами, и слава богу, Константин Константинович числится пропавшим без вести, но в этом случае всегда есть надежда…
– Что вы хотите? – перебил Розен.
– Если позволите, я закончу… – Ротмистр переменил положение рук. – Мой двоюродный брат тоже числился пропавшим без вести, но в июле он бежал из плена, и всё для него закончилось благополучно…
– Спасибо вам на добром слове, но всё-таки… – Розен начал терять терпение, однако последние слова жандармского офицера каким-то образом его успокоили.
– Я, с вашего позволения, напомню одну ситуацию начала января сего года, когда к вам попал в качестве военнопленного… – Быховский положил перед собою портфель и вытащил толстую папку, – унтер-офицер Людвиг Иоахим Шнайдерман, тут написано, какого он полка и какой дивизии, но это сейчас не так важно.
– И что? – спросил Константин Фёдорович. Он уже начал понимать, о чём пойдет речь. – Через мой полк прошло много военнопленных… Я приказал его расстрелять, как шпиона и предателя.
– Совершенно верно! А для этого были основания?
– А какая сейчас разница? Я тогда же об этом неприятном случае написал рапорт, где всё изложил.
– Вы сказали, что неприятном, а почему вы расцениваете этот случай как неприятный, вы же отдали приказ расстрелять этого унтер-офицера как предателя и шпиона…
– Видите ли… – Розен смотрел на гостя. Перед ним сидел обыкновенный офицер с простыми, русскими чертами лица и смотрел на полковника. – Ещё раз, как вас, извините, по имени-отчеству?..
– Михаил Евгеньевич…
– Видите ли, Михаил Евгеньевич, я потом много раз пожалел об этом… Тишка! – позвал Розен денщика.
Несколько секунд Розен и ротмистр Быховский молчали, Быховский откинулся на спинку стула.
– Чего изволите, ваше сиятельство! – Тишка просунулся в дверь.
– Сообрази-ка нам чего-нибудь! Надеюсь, ротмистр, вы не откажетесь.
– Не откажусь, – ответил ротмистр.
– Да, так вот, я об этом много раз пожалел, но не потому, что считал себя неправым – ни у кого нет права нарушать присягу, данную своему государю, даже если ты попал в плен…
– Это мне понятно, а почему пожалели? – Ротмистр внимательно смотрел на полковника.
– Потому что мой сын… – Розен замолчал и поправил на шее ленту с орденом Святого Владимира.
– Потому что ваш сын, нельзя исключить, что оказался в плену, – договорил за Розена Быховский.
– Папа! – вдруг раздался голос из верхней комнаты. Ротмистр вздрогнул.
– Это Георгий, он отдыхает у себя во втором этаже, мы на секунду прервёмся, мне надо к нему заглянуть.
Розен встал и вышел из гостиной.
Ротмистр огляделся.
Гостиная была довольно большая, под низким потолком, с двумя окнами на Лисиную улицу; мебели было мало, самая необходимая: диван, круглый стол и четыре стула, зеркало, комод, накрытый по верху белой кружевной салфеткой, на подоконниках стояли горшки с цветами, давно не политыми и имевшими жалкий вид.
«Ну как же? – подумал Михаил Евгеньевич. – По-другому и не может быть! В доме нет женщины, и её не заменит денщик».
Ротмистр и вправду хорошо подготовился к встрече, и причина была одна – он с уважением относился к полковнику, особенно в таком его незавидном положении.
Розен вернулся.
– Сын неважно себя чувствует и к нам не спустится. Тишка! – закричал он, когда увидел пустой стол.
– Сей секунд, ваше сиятельство! – прокричал в ответ, будто откуда-то издалека, денщик.
– Беда с этими денщиками, – вздохнул Розен. – Так на чём мы?..
– Вы пожалели!.. – напомнил ротмистр.
– Да, пожалел… Как тут не пожалеешь! Если сам бессилен, и хотел бы что-то исправить, да поздно! А почему вспомнили об этом деле? Почти год прошёл?
– Не могу сказать, что вспомнили только что, – ответил ротмистр. – Дело на основании рапорта офицера вашего полка было заведено в мае сего года, надо было, прежде чем вас обеспокоить, кое-что выяснить, да и дело, на мой взгляд, не стоящее особого разбирательства. Война есть война, на ней много происходит разного рода… – Ротмистр хотел сказать «несправедливостей», но осёкся.
– Несправедливостей! – сказал за него Розен. – Я понимаю, с чем вам приходится иметь дело.
– Да, господин полковник, бывает, что и несправедливостей. Непросто было разобраться с рапортом, да и рапорт был даже не об этом, это уже потом всплыло, когда полк представил вас к награде и стали накапливаться бумаги, завертелась бюрократия… Вы же знаете наших…
– А кто написал, я могу узнать? – перебил его полковник.
– Сейчас уже да, граф, это корнет Введенский, мир праху его!
– А что с ним?
– Погиб при защите крепости Осовец.
– Надо же? – удивился Розен.
В гостиную с подносом, открывая дверь плечом, просунулся Тишка и начал расставлять на столе приборы, рюмки и расстилать салфетки. Он уходил и возвращался с судками с икрой, тарелками с копчёной рыбой и ветчиной, мочёными яблоками, грибами и квашеной капустой. Потом принёс несколько графинов.
– Вина не держу, – сказал Розен и обвёл рукою стол, – водка своя, а коньяк из старых запасов, прошу!
– Предпочитаю водку, – сказал ротмистр.
– Налей, – велел Константин Фёдорович денщику. – С закуской управитесь сами. А то, понимаете ли, пуля дура, а штык – он нет-нет, да и каши просит!
Ротмистр улыбнулся.
Тишка встал слева от графа и мелко нарезал для него рыбную и мясную закуски. Граф и ротмистр выпили за здоровье царствующей семьи.
– Вы удивились при упоминании корнета… – поинтересовался ротмистр.
– Как тут не удивиться? Он был трус, абсолютно явственный, по его поводу ни у кого не возникало сомнений, и ждал перевода куда угодно в тыл. Я об этом знал, потому что на него в штаб армии, а потом ко мне пришли бумаги из Министерства внутренних дел. Я потом узнал, что там служит его родственник, дядя. И вдруг погиб, да ещё при защите крепости. Как-то не укладывается!
