– В общем-то это точно неизвестно, погиб или нет. Там и сама крепость, и на много вёрст окрест всё было отравлено германскими удушливыми газами…
– Известный факт, – сказал Розен, – весьма печальный!
– …и мало кто выжил, поэтому когда его не обнаружили среди вышедших, то машинально внесли в список погибших с посмертным награждением…
– Хм, – хмыкнул граф. – Даже не верится, бывает же!
– Я, граф, – Быховский говорил чётко и размеренно, уверенным, тихим голосом, – если позволите, предлагаю тост в честь вашего героического полка – это отмечено приказами, и здоровье ваших офицеров, они уже много раз представлены к наградам.
– Ну что же, – полковник смотрел на ротмистра внимательно и спокойно, – благодарю, мне это лестно, я тоже слежу, спасибо! Так а в чём, собственно, у вас ко мнедело?
– Вы не главный фигурант… В рапорте корнет отозвался об вас исключительно положительно…
– Было бы кому сказать спасибо, но о мертвых, как говорится… – Константин Фёдорович не закончил. – А кто главный фигурант, как вы изволили выразиться?
– Поручик Рейнгардт! Его Введенский обвинил в попустительстве социалистическим настроениям среди нижних чинов.
Полковник, когда услышал это, побагровел.
– Каких настроений? Среди кого?
– Я согласен с вами, граф! О каких социалистических настроениях могла идти речь, тем более в вашем полку, вы же из боев не выходили, полк, насколько мне пришлось ознакомиться с боевыми делами, потерял половину своего состава!
– Вы хорошо осведомлены!
– Стараемся, насколько позволяет обстановка…
– И что Рейнгардт?
– В июле был ранен, находится на излечении и представлен к награде…
– …За социалистические настроения… – Граф ухмыльнулся и покачал головой.
– Да, ваше сиятельство. Потому после разговора с вами, мне предстоит разыскать Рейнгардта…
– А где он?
– Если ещё не вылечился, то в Твери, куда мне предстоит ехать после Симбирска, чтобы с ним поговорить и, скорее всего, дело закрыть.
Тишка подкладывал графу и наливал в рюмки.
– Закройте вы это дело, ей-богу!
– Думаю, что так и будет.
Розен и Быховский закусывали, Тишка принёс только что из печи чёрный каравай и две белые французские булки, в гостиной, а скорее всего, по всему дому распространялся запах печёного хлеба, и все услышали шаги наверху. Тишка метнулся к двери, но дверь сама раскрылась, и на пороге появился молодой мужчина. Быховский ахнул.
– Сынок, как ты сам спустился, почему не позвал? – взволновался отец.
– Не хотел вас беспокоить, но я услышал, что наш гость намерен посетить Тверь. – Глаза молодого человека были поперёк головы обвязаны широкой чёрной лентой.
Быховский видел, что Георгий Константинович, а это был младший сын полковника, улыбается. Тишка взял его под локоть, подвёл к столу и помог сесть.
– Представь мне нашего гостя, папа!
– Гость сам представится, сынок.
– Жандармский ротмистр Быховский! Из действующей армии, – представился ротмистр.
– Ну что ж, – сказал Георгий Константинович, – надеюсь, ротмистр, вы себя чувствуете у нас как дома. Я вас прервал, прошу извинить, вы, папа, продолжайте, не обращайте на меня внимания, я с вами тихо посижу, послушаю, а то мы тут живём вдвоём и ни с кем не знаемся.
Ротмистр увидел, что старший Розен украдкой смахнул слезу.
– Хорошо, сынок, благодарю тебя, – сказал он и обратился к Быховскому: – Так что Рейнгардт?
– Рейнгардт был тяжело ранен и сейчас находится на излечении в Твери в гарнизонном госпитале, он там лечится, его уже вот-вот выпишут.
– А в каком деле он был ранен?
– В разведке, где-то в Августовском лесу.
– Могу его рекомендовать как отличного кавалериста и очень перспективного офицера, – сказал граф и перевёл разговор на другую тему: – А что сейчас, если вы в курсе, вообще происходит? Я не имею источников, кроме вот… – Граф махнул рукой без адреса, и Быховский понял, что тот имел в виду.
– Да, из газет немного поймёшь…
– Особенно демократических! Такое впечатление, что главный враг у России не германцы и австрияки, а мы, военные! Как такое может быть? Как такое можно допустить? Вы же по этой части?
– Не совсем, граф, хотя приходится выполнять смежные задачи! Я всё же по линии контрразведки.
– И что, у вас нет дел поважнее, чем рапорт этого Введенского?
– Мы, граф, люди подневольные, я не могу выбирать, каким делом мне заниматься, да только разрушительные социалистические настроения действительно появились в войсках: добровольная сдача в плен, самострельщики, дезертирство, агитация, много всего… Эти настроения прибывают к нам из тыла…
– Как в 1905-м! – качая головой, согласился полковник.
– Поэтому, граф, я и хочу как можно скорее закончить с этим делом и вернуться к нужной работе.
Они стали закусывать, теперь денщик больше помогал младшему Розену. Быховский старался не смотреть на это, но иногда тайком поглядывал.
– Говорите, дезертирство?! – то ли спросил, то ли подтвердил младший Розен. – У нас на Юго-Западном оно было совсем мизерным, чаще всего мы рассматривали это как отставание от части, чтобы не подвергать нижних чинов военно-полевому суду, а разбирались с ними уже в ротах свои – старый кадр! Иных приходилось даже спасать, солдатская логика была проста: раз ты удрал, значит, противника на меня навалится вдвое больше, так получи от своего брата, и бывало, что и секли, но чаще – в морду, по-свойски, по-нашему, по-русски.
– Согласен с вами, Георгий Константинович, – промолвил Михаил Евгеньевич, – тяжела бывает рука однополчанина, зато никто не скажет, что несправедлива, сродни отеческой. Сейчас иное дело – пополнение к боевой работе не готово, не понимает, что происходит, не понимает, что такое дисциплина, офицер, а в особенности унтер-офицер… Унтера для них аки Вельзевул… «За что воюем, если не на своей земле?» С такого рода вопросами они попадают на фронт, и хуже всего, когда между ними выявляются грамотные из городов, из студентов, из рабочего класса, они везут с собою газеты, как вы, граф, совершенно справедливо изволили выразиться, демократические…
– А что в Петербурге? – вдруг снова поменял тему полковник.
– Граф! – Быховский обратился к Розену, он откинулся на спинку стула и положил на стол руки. – Тогда позвольте считать это дело, из-за которого я вас обеспокоил, исчерпанным. И если у вас ко мне нет вопросов, то и у меня к вам тоже!
– Благодарю, ротмистр! – ответил Константин Фёдорович. – Будем считать, что так! – И он обратился к сыну: – Жорж, распорядись, чтобы десерт подали в кабинет! Если вы не против, господин Быховский, перейдём туда!
Денщик наклонился к Жоржу, тот что-то прошептал ему, и все стали подниматься. Отец подошёл к сыну, помочь встать.
В кабинете расселись в креслах.
– Коньяку? – спросил Жорж ротмистра.
Тот хотел кивнуть, но спохватился.
– Благодарю вас, Георгий Константинович! – неожиданно громко ответил он. Розены переглянулись.
– Вы на нас не обращайте внимания, Михал Евгеньич. У нас, как видите, на двоих три руки и два глаза, – с улыбкой обратился младший Розен к гостю, – если можете, то – сами, сделайте милость!
– А разрешите мне, господа, налить коньяку нам всем? Сочту за честь!
– Будем вам признательны! – ответил за сына Розен-старший.
Быховский стал наливать коньяк и воспользовался возможностью оглядеть кабинет. Семью полковника Розена было за что уважать: на стенах висело золотое наградное оружие старых образцов отца и деда-полковника, турецкий ятаган, круглый бухарский чеканный щит, обрамлённый свисающей металлической бармицей, пара пистолетов периода Крымской войны, дагестанская кривая сабля и портреты. Портреты были написаны недорогими художниками, и с них на ротмистра глядели очень суровые генералы с длинными бородами и похожими на меховые, торчащими в стороны бакенбардами; в шитых золотом эполетах, орденах – шейных на лентах и муаровых через плечо.
– Ну что же, ротмистр, спасибо, что так коротко решили это дело! А вы к нам из Петербурга или с фронта? – спросил полковник.
– С фронта! В Петербурге я не был с тех, когда он ещё был Петербургом.
– А у вас в столице…
– Семья, и я служил при Главном штабе. Перед войной был переведён в Одесский военный округ, а с началом кампании Жилинский истребовал всех, с кем раньше служил, на Северо-Западный фронт, вот с тех пор…
