Хосе, немало повидавший за долгие месяцы заключения, ужаснулся, когда его внесли в камеру. Вид Павла пронял надзирателя — в камере появились тазик с водой, заштопанное полотенце и вата. Хосе принялся промывать раны. Сознание медленно возвращалось к Павлу. Потолок, стены перестали плыть и раскачиваться перед глазами. Боль в изуродованных пальцах и сломанной челюсти утихла. Он с трудом разжал пересохшие от жажды губы и прошептал:
— П-и-и-ть. Пить.
Хосе приподнял его голову и прижал к губам кружку с водой. Павел с усилием сделал несколько глотков и в изнеможении откинулся на нары. В нем будто все умерло. За ужином он не притронулся к миске с баландой и потухшим взглядом продолжал смотреть в потолок. Прозвучала команда «отбой». Приближалось время допросов, но в коридоре стояла непривычная тишина.
«Ах, да, завтра 23 февраля. У них праздник, сделали себе выходной», — равнодушно подумал Павел и провалился в обволакивающую темноту.
В ней не было места ни надзирателям, ни Влодзимирскому, ни пыткам. Боль ненадолго покинула истерзанное тело Павла. Он оказался за стенами тюрьмы. Перед глазами возникли летний флигель, утопающий в зарослях цветущей сирени, зеленая лужайка, качели и на них заливающийся от смеха мальчуган. Они вознесли Павлушу к небу, но он не испытывал страха — рядом находился отец. На его лице гуляла счастливая улыбка. В следующее мгновение сухой, словно выстрел, треск заставил в ужасе сжаться сердце Павла. Веревка порвалась. Небо, солнце, растерянное лицо отца бешено крутанулись перед глазами, и рассыпались на мелкие кусочки.
Пробуждение оказалось таким же внезапным, как и свалившаяся благодать сна. Грубая рука бесцеремонно трясла за плечо.
— Встать! — надрывался надзиратель.
Павел с трудом сполз с нар. Перед ним темным силуэтом расплывался Хосе, за ним в двери маячил комендант.
«Комендант? Здесь?» — Павел перевел недоуменный взгляд на Хосе — на лице товарища жили одни только глаза. Его пронзила страшная догадка: «Все! Неужели конец?».
После последнего допроса у Влодзимирского он мысленно смирился с неизбежностью смерти, но теперь, когда она была близка, ноги будто приросли к полу.
— Давай пошевеливайся! — прикрикнул комендант.
Заторможенный белогвардеец ломал отработанный график ликвидации: после него предстояло «актировать» еще четверых. Цинизм и презрение, сквозившие во взгляде коменданта, придали Павлу силы. Превозмогая боль в спине, он распрямился и шагнул к Хосе, но надзиратель не дал им попрощаться, вытолкнул в коридор и провел к лифту. Там к ним присоединился комендант. Кабина медленно поползла вниз и остановилась в подвале. Они вышли на тесную площадку с единственной дверью. Комендант нажал кнопку, она бесшумно откатилась в сторону, и из темного провала потянуло сыростью и прогорклым запахом пороха.
— Вперед! — грубый окрик и толчок в спину заставили Павла шагнуть вниз.
Истертые ступени лестницы скользили под ногами.
«Один, два, три», — мысленно отсчитывал он последние шаги своей жизни. Жизни, в которой все было выжжено дотла! Из полумрака надвинулась глухая стена, затянутая истрепанными пеньковыми канатами. За спиной сухо щелкнул затвор пистолета, и он сделал еще шаг — последний шаг навстречу слепящей тьме.
Центр Пилигриму.
«О результатах вашей работы с Саном доложено Верховному главнокомандующему. Она получила самую высокую оценку. В кратчайшие сроки проведите мероприятия по зашифровке ваших контактов и доложите о готовности к возвращению в Центр. Канал вывода подготовит Грин. Ему даны соответствующие указания.
Дополнительно, обеспечить поездку Сана в Центр для встречи с руководством и вручения ему высокой правительственной награды…»
Серый клочок пепла — все, что осталось от внеочередной радиограммы Центра, — давно остыл, а Плакидин так и не шелохнулся. Он не ощущал холода неуютной вашингтонской квартиры, служившей временным прибежищем, не замечал сгустившегося в комнате сумрака и не слышал гула города, монотонно рокотавшего за окнами.
Прошло всего два месяца, как переменчивая военная судьба вырвала его из заметенного снегом лагерного барака и окунула в бурлящий водоворот самых невероятных событий. Тогда, в кабинете начальника советской разведки Фитина, все то, что им предлагалось, казалось ему фантастикой — слишком дерзким выглядел замысел предстоящей операции. Ее расчет строился на возможностях одного человека — Сана. Им удалось невозможное — в схватке демонических сил, что пробудила война, подтолкнуть ее маятник в другую сторону. В декабре 41-го чаша весов впервые качнулась в пользу сил антигитлеровской коалиции — фашисты потерпели поражение под Москвой, США вступили в войну с Японией и угроза нападения со стороны Квантунской армии на советский Дальний Восток миновала.
В этом первом успехе был и их с Саном скромный вклад. Свидетельством тому являлась высокая оценка Центра. Но она не принесла радости Плакидину. Неясная, нарастающая тревога не давала ему покоя, и он снова возвратился к мысли:
«Почему так спешно отзывают в Москву? Чтобы на Сана не пала тень подозрения? Здесь все понятно. Но дальше отсутствует всякая логика. Зачем так резко выдергивать в Москву самого Сана? Зачем?».
В памяти Ивана всплыла беседа с Берией, и она заставила поежиться. Под взглядом холодных, безжалостных глаз наркома он ощущал себя дорогой игрушкой в руках безжалостного режиссера. И вот теперь, когда задуманная Берией грандиозная мистификация удалась, интуиция и прошлый горький опыт говорили Плакидину: он и Сан стали не только не нужны, а и опасны в той большой игре, которую затеял НКВД. Они слишком много знали, а значит, были обречены.
До глубокой ночи Плакидин не мог сомкнуть глаз и только перед рассветом, когда пришло решение, ему удалось забыться в коротком сне. С первыми звуками улицы он проснулся, привел себя в порядок, собрал чемодан, перед уходом тщательно осмотрел комнату и письменный стол, убрал следы, которые могли вывести ФБР на след советского разведчика, и спустился вниз.
Легкий морозец слегка покусывал за щеки и уши. Свежий, еще не отравленный выхлопными газами воздух бодрил и вселял уверенность, что ему удастся осуществить свой план — затеряться в огромной стране. И тогда никакие спецгруппы НКВД не сумеют исполнить последнего приказа Берии. Иван шел и не замечал безликих домов, угрюмых лиц редких прохожих. Всем своим существом он рвался к давно уже забытой жизни, где не надо обманывать друзей и таиться от врагов, где, наконец, он снова сможет стать самим собой.
Впереди показалась знакомая колоннада. Плакидин перешел улицу и остановился перед массивными дверьми банка. За ними, в именном сейфе, свыше шести лет хранились пять тысяч долларов и документы на имя гражданина Австрии Михаэля Фукса — последняя страховка разведчика. Ее он подготовил во время предыдущей командировки в США.
За прошедшие годы в банке мало что изменилось. Все тот же просторный холл, те же массивные коринфские колонны из голубого мрамора, и все тот же, слегка постаревший, служащий встретил Ивана у стойки. Поздоровавшись, он назвал номер сейфа. Старик зарылся в бумаги. Его длинные, тренированные пальцы с невероятной скоростью переворачивали пожелтевшие от времени листки. Стопка становилась все тоньше. Иван занервничал, когда, наконец, сутулая спина разогнулась и стекляшки очков сверкнули обнадеживающим блеском.
— Простите, сэр, что заставил ждать. Вы давно у нас не были, — извинился служащий и распахнул дверцу.
— Так сложились обстоятельства, — отделался общей фразой Плакидин и присоединился к нему.
Они прошли по длинному коридору, спустились в подвал и остановились перед стальной дверью. Старик набрал код, легкое шуршание нарушило тишину, и она медленно отошла в сторону. В глазах Ивана зарябило от стеллажей, усыпанных безликими табличками. Служащий безошибочно ориентировался в этом лабиринте и быстро нашел нужную ячейку.
Несмотря на годы, память разведчика цепко хранила код. Под пальцами Плакидина тихим потрескиванием отозвались цифры. В «окошке» мелькнула последняя, он дернул за ручку, и перед глазами возник плотный пакет. Запихнув его в карман пальто, Плакидин вышел на улицу.
Спустя час на железнодорожном вокзале в очереди к кассе занял место внешне неприметный Михаэль Фукс. Взяв билет на ближайший поезд до Чикаго, он, чтобы убить время, купил газету и присел на лавку, но так и не смог сосредоточиться на чтении. Иван Плакидин никак не хотел уступать место Михаэлю Фуксу.
«Кто я такой? Кто? — снова и снова задавал себе этот вопрос разведчик. — Наивный мечтатель Ванюша из Одессы, безоглядно бросившийся в огонь революции? Лихой кавалерист из полка имени Клары Цеткин? Махновец Семен Шпак? Лощеный белогвардейский офицер Михаил Розенкранц? Преуспевающий австрийский коммерсант Иоганн Шварц? Владелец небольшой нью-йоркской фотостудии на семнадцатой авеню Израиль Плакс или шанхайский журналист Гарри Браун?..
