Пронзительный сигнал заставил его встрепенуться, а конвой принять сторожевую стойку. К самолету мчалась машина с цековскими номерами. Из нее на ходу выпрыгнул высокий майор. Иван бросил на него взгляд. Лицо майора показалось знакомо.
«Где я тебя встречал? Где? А, ты отвозил меня к Поскребышеву», — вспомнил Плакидин.
— Отставить! Он следует со мной! — майор остановил конвой НКВД.
— А ты кто такой, чтобы командовать? — взвился старлей, а его напарник положил руку на кобуру.
— Сбавь обороты! Я — от ЦК!
— И что, теперь на колени упасть?
— Надо будет — и раком станешь!
— Чт-о-о?
— Отойди! — надоело пререкаться майору.
— Вали сам! У меня приказ наркома! — не уступал старлей.
— С каких это пор энкавэдэшники партией командуют? — отмахнулся майор и приказал: — Плакидин, садитесь ко мне!
Иван шагнул к машине, конвой НКВД нехотя расступился.
— Так-то оно лучше, а то сразу за пушки хвататься, — хмыкнул майор.
— Я буду докладывать! Как ваша фамилия? — прорычал позеленевший от злости старлей.
— Докладывай! А фамилия самая, что ни на есть, обыкновенная, на ней пол-России держится — Иванов! — с вызовом ответил майор и сел на переднее сиденье.
Иван забрался на заднее. Он без сил откинулся на спинку и несколько минут не мог шелохнуться. Перед глазами промелькнули заснеженное взлетное поле, будка с часовым, а дальше дорога пошла лесом. Вскоре лес закончился, и начались пригороды Москвы. Плакидин к этому времени пришел в себя и с жадным любопытством осматривался по сторонам.
Перед ним была Москва, но она не походила на ту, которую он покинул в ноябре 41-го года. Реже попадались развалины домов — саперы и добровольцы убрали следы фашистских авианалетов. Огромные туши аэростатов нависали только над центром города и Кремлем. Впереди блеснули на солнце купола Архангельского собора, и машина свернула на знакомый Плакидину маршрут. Слева промелькнули и остались позади красная громада Музея революции и приземистое здание Манежа. Он уже не сомневался — ехали на Кропоткинскую, на явочную квартиру Особого сектора ЦК.
Машина остановилась у знакомого парадного подъезда, а позади, метрах в тридцати, приткнулась эмка с энкавэдэшниками.
— Вот же псы! Никак не отвяжутся! — проворчал майор и шагнул к двери.
Иван с трудом поспевал за ним и терялся в догадках, что его ждало впереди. На лестничной площадке четвертого этажа дорогу преградили двое в штатском. Майор сделал им знак — они поднялись на этаж выше — и открыл дверь квартиры. В прихожей их встретила хозяйка. Кивнув Ивану, приняла пальто и проводила в гостиную.
Навстречу ему из кресел поднялись Поскребышев и Пономарев.
— Здравствуй, Иван, рад видеть тебя в здравии! — тепло поздоровался Поскребышев.
— Хорошо выглядишь, — присоединился к нему Пономарев и, многозначительно подмигнув, предложил: — Алексей Иннокентьевич, может сразу к столу.
— Погоди, Борис, с этим всегда успеем! — остановил его Поскребышев и, пройдя в зал, предложил:
— Садись, Иван… О, извини, — это больше по части Берии. Присаживайся и рассказывай, как добрался.
— Нормально, если не считать того, что едва не попал на Лубянку, — не стал он вдаваться в подробности.
— Опричники Берии, как всегда, торопятся, — желчно заметил Поскребышев.
— От него уже звонили, — напомнил Пономарев.
Поскребышев нахмурился, ничего не сказал, позвал хозяйку и попросил:
— Мария Петровна, будьте добры, чайку!
Пока они рассаживались за столом и обменивались впечатлениями о погоде в Москве, хозяйка выставила перед ними батарею разнокалиберных вазочек и чашек. Последним на столе появился надраенный до зеркального блеска пыхтящий самовар. Пономарев принялся разливать чай по чашкам. Поскребышев переглянулся с Плакидиным и остановил его:
— Борис, ты что-то не с того начинаешь!
— Понял, — быстро нашелся тот, метнулся на кухню и возвратился с бутылкой «Столичной».
— Другое дело, — одобрительно отозвался Поскребышев и распорядился: — Наливай!
И когда рюмки наполнились до краев, произнес тост:
— За нашу будущую и за твою сегодняшнюю победу, Иван!
— За победу! — дружно поддержали его.
У Плакидина запершило в горле, а на глаза навернулись слезы. Он снова был среди своих, и то отупляющее чувство безысходности, недавно владевшее им, исчезло. Он испытывал глубокую благодарность к Поскребышеву, который, находясь у вершины власти, остался верен старой фронтовой дружбе, родившейся двадцать лет назад. Потом они поднимали тосты за Родину, Сталина, друзей, и Ивану хотелось, чтобы вечеру не было конца. Поскребышев понимал, какие он испытывал чувства, но время поджимало, и деликатно посмотрел на часы. Пономарев понял намек и вышел в соседнюю комнату. Они остались одни. Поскребышев испытующим взглядом посмотрел на старого друга и спросил:
— Иван, что произошло с Саном?
— Несчастный случай, дорожная авария, — коротко обронил Плакидин.
— Авария?
— Гололедица. Машину занесло, и ему не удалось выплыть.
— Надеюсь, вместе с ним утонула и тайна? — многозначительно произнес Поскребышев.
— Да, он унес ее навсегда.
— Остался только ты.
«Что ты этим хочешь сказать? К чему эта встреча? Новая игра, в которой я стану разменной монетой между НКВД и Особым сектором ЦК?» — в голове Ивана вихрем пронеслись мысли. Но на непроницаемом лице Поскребышева невозможно было прочесть ответ, и он с вызовом сказал:
— Я не один. А ты, Алексей?
Поскребышев промолчал. Мутная волна гнева захлестнула Ивана:
— Ну, чего вам еще надо? Я здесь! Делайте со мной, что хотите! Но не трогайте жену и сына! Вам что, мало моей крови? Да вы хуже…
— Прекрати! Я — не Господь Бог. Мы все по краю ходим. Думаешь, легко вырвать тебя у Берии? — сорвался на крик Поскребышев.
В комнату заглянул встревоженный Пономарев, но, столкнувшись с яростным взглядом шефа, ретировался в соседнюю комнату.
— Прости, Алексей, — извинился Плакидин.
— За что? Я и сам хорош, — буркнул Поскребышев.
— Спасибо, что не отдал Берии.
— Жирно будет. Партией он еще не командует!
— Все равно ты очень рисковал, я тебе…
— Оставь! Не больше, чем любой из нас, — перебил Поскребышев и, смягчившись, с улыбкой заметил: — И все-таки ты счастливчик, Иван.
— Я… Я? — удивился он.
— А что, разве нет? Эта старая кляча — история все-таки поплясала под твою дудку.
— Это заслуга Сана.
— Не скромничай. Ты просто молодчина! Ты герой! Но сам понимаешь… — и на лицо Поскребышева набежала тень.
— Алексей, да разве дело в награде. Главное, что «Самурай» не прыгнул нам на спину, а я здесь и живой.
— Все правильно, но от волкодавов Берии тебе, Ваня, надо держаться подальше, — заключил Поскребышев и окликнул: — Борис, у тебя все готово?
— Да, — подтвердил Пономарев и появился в двери.
Плакидин с недоумением смотрел на него. Лихо заломленная комсоставская ушанка едва держалась на затылке, полы толстого овчинного тулупа тащились по ковру, а новенькие, обшитые кожей генеральские валенки, болтались за плечом.
— Чего смотришь, Иван? Примерь гардероб, — распорядился Поскребышев.
Плакидин ничего не мог понять и топтался на середине комнаты.
— Надевай, надевай! Будешь Дедом Морозом у наших партизан. Самолет уже ждет! — поторапливал Поскребышев.
— Самолет? Куда? — Иван был обескуражен.
— В Брянск, повоюешь в отряде Седого. Будешь под носом у немцев, зато подальше от Берии.
— Значит, не лагерь?
— Ты что, не веришь старому другу?
— Алексей… Я не знаю, как…
— Все, Ваня, время не ждет, — голос Поскребышева дрогнул. Порывисто обняв Плакидина, он вышел из комнаты.
Тот ошалело смотрел на сиротливо лежащие у дивана валенки и не слышал, как в соседней комнате отъехали в сторону книжные стеллажи, и за ними открылась потайная дверь. Через нее Поскребышев вышел на соседнюю лестничную клетку и спустился во внутренний двор, где стояла машина. Одновременно из того подъезда, в который час назад вошел Плакидин, показались двое. Лицо одного из них закрывал высоко поднятый воротник легкого пальто иностранного покроя. Они стремительно пересекли тротуар, сели в эмку, и она, скрипнув колесами по мостовой, скрылась в соседнем проулке. Вслед за ней в погоню бросилась спецгруппа НКВД.
— Иван, переодевайтесь. Пора! — поторопил Пономарев и отошел от окна.
Плакидин снял ботинки и примерил валенки — они пришлись впору. Шапка-ушанка — его размера, и лишь тулуп оказался великоват. Подпоясавшись офицерским ремнем, он расправил складки и вопросительно посмотрел на Пономарева.
— Теперь ты настоящий партизан! Но одного не хватает, — с лукавой улыбкой заметил он.
