Меня беспокоила мысль о том, что произойдет после приземления самолета. Как мы узнаем, к кому обратиться, как найдем самолет, который доставит нас в Израиль? Я задавала эти вопросы в голландском посольстве при получении билетов, и ответ показался мне странным: «Вам не придется ничего искать, они сами найдут вас!» Они? Кто они такие? Как они узнают меня и я их?
Я рассказала своему соседу о моих тревогах, и он стал уверять меня: «Не беспокойтесь, израильтяне всегда приходят собрать своих людей!» Его слова успокоили меня лишь частично. Мне трудно было поверить, что мы, я и мои дети, настолько важны для кого-то, что он придет встречать нас. Для меня привычным было ощущение, что человек ничего не стоит – ощущение, которое впиталось на протяжении всей жизни.
Самолет пошел на снижение. Сосед-австриец пожелал нам удачи. Я ответила ему тем же. Простились. Вот мы уже стоим на австрийской земле.
Не успел включиться аппарат моих привычных тревог, как я услышала призыв по громкоговорителю на русском языке:
– Всех тех, кто едет в Израиль, прошу подойти ко мне!
Оказалось, что мы не были единственными пассажирами самолета, направляющимися в Израиль. К человеку с громкоговорителем подошли еще несколько семей, всего нас было человек десять. Встретивший нас человек, представитель Еврейского агентства (Сохнута), попросил сдать ему билеты, перебросился несколькими фразами с офицером австрийского пограничного контроля и повел всю группу к микроавтобусу, стоявшему тут же на летном поле. Все вместе мы направились на транзитный пункт – в усадьбу Шенау, расположенную за городом.
Это была большая усадьба, окруженная высокой каменной оградой с башенками, которые когда-то, видимо, служили постами для вооруженных стражников. Мы въехали через тяжелые металлические ворота, у которых дежурил охранник. После нашего въезда ворота сразу же были заперты. Это показалось мне странным и производило неприятное впечатление – как будто мы прибыли в тюрьму. Я понятия не имела об опасностях, повсюду подстерегающих евреев: ведь советская пресса ничего не сообщала об арабском терроре. Я подумала, что нас сторожат, чтобы мы не сбежали; мне и в голову не приходило, что нас охраняют от нападений.
Усадьба Шенау представляла собой средневековую крепость, в которой когда-то проживала семья аристократов. Их потомки, люди современного склада, переехали в Вену, и усадьба осталась заброшенной. Еврейское агентство арендовало ее и превратило в транзитный лагерь для олим из Восточной Европы на их пути в Израиль. Лагерь был открыт в 60-х годах и действовал более десяти лет, а затем был закрыт по решению канцлера Австрии Бруно Крайского в сентябре 1973 года, после нападения палестинских террористов на автобус с репатриантами на пути в лагерь. После переговоров между Крайским и главой правительства Израиля Голдой Меир, специально для этого приехавшей в Австрию, был открыт новый транзитный лагерь под названием Виллерсдорф, который был, по мнению Крайского, безопаснее прежнего.
Усадьба Шенау производила впечатление своей величиной, но была в крайне запущенном состоянии. Посреди сада стоял большой дом. Еврейское агентство отремонтировало часть дома, главным образом нижний этаж; там были оборудованы комнаты для размещения олим, кухня, столовая и даже небольшая синагога. Меблировка была скромна, без претензий на роскошь, но все было чисто и аккуратно.
Огромный дом был почти пуст. Алия из СССР сочилась по капельке, еще не превратилась в поток. Нас задержали в усадьбе на неделю, потому что работники агентства, ответственные за нашу отправку, хотели собрать большую группу репатриантов для вылета одним рейсом.
Мне казалось странным, что мы живем и питаемся, ничего не платя за это. Я была уверена, что все получаемое нами записывается, и позднее нам предъявят к уплате большой счет, который мне трудно будет оплатить. Жизненный опыт научил меня, что ничего не дается бесплатно. Ведь даже по дороге в сибирскую ссылку с нас требовали плату за убогую кашу, которую разносили по вагонам.
Многое меня удивляло. Например, шоколад. Тот простой шоколад, в Израиле называемый, с оттенком пренебрежения, «коровкой», потому что фирма «Элит», корни которой, кстати, ведут из Риги, продает его в фирменной обертке с рисунком коровы. Ведь шоколад – это лакомство, которое покупаешь для детей. А тут он лежит в изобилии на столе, можно брать сколько угодно, даже уговаривают брать. Никогда в жизни я не ела такой вкусный шоколад, как в транзитном лагере Шенау.
Еще одна вещь, которая вас рассмешит – рулоны туалетной бумаги. За двенадцать лет, прожитых в такой европейской столице, как Рига, не говоря уже о Сибири, я не видела рулонов туалетной бумаги. Мы для гигиенических целей нарезали газетную бумагу. Между прочим, даже ваты, необходимой для женской гигиены, часто не было в продаже.
И вот в Шенау меня охватила странная тревога: что будет, когда бумага в рулоне кончится? Однажды я не сдержалась и задала этот вопрос одной из работниц дома. Она расхохоталась и открыла передо мной дверь кладовки, полной рулонов туалетной бумаги.
К усадьбе прилегал небольшой поселок, и нам иногда разрешали гулять в нем – в сопровождении одного из сотрудников лагеря. Было там несколько маленьких магазинчиков, и товары в них нам очень нравились. Люди Сохнута умоляли нас:
– Не покупайте ничего, не тратьте здесь ваши доллары! Вы увидите в Израиле изобилие товаров лучшего качества, чем эти!
Нам, воспитанникам дефицита, трудно было удержаться. Каждый купил несколько мелочей.
Очень хотелось побывать в Вене, и после долгих упрашиваний нам устроили экскурсию в город. Мы выехали в автобусе усадьбы, побывали в президентской резиденции, погуляли в прекрасном парке и в заключение зашли в небольшую закусочную. Не помню, что я там ела, но одно врезалось в память – первое знакомство с кока-колой. Советская пропаганда при описании «капиталистического образа жизни» всегда упоминала кока-колу как символ порочности и безнравственности. Я думала, что это алкогольный напиток, буквально валящий человека с ног, вызывающий галлюцинации… И вот я, из любопытства, заказываю кока-колу, мне приносят стакан этого «символа испорченности», и я делаю первый глоток. Безобидный газированный напиток, похожий на лимонад, только коричневый и чуть более пикантный. Я спрашиваю официанта:
– Это действительно кока-кола? Вы уверены?
Он удивленно посмотрел на меня и ответил озабоченно:
– Да, госпожа. Что-нибудь не в порядке?
Мне стало неловко. Ведь мы во многих отношениях были подобны инопланетянам.
Настал день нашего вылета к конечной цели. Я очень волновалась. Неужели через несколько часов мы будем в Тель-Авиве? Из городов Израиля я знала только два названия – Тель-Авив и Хайфа. В Тель-Авиве живет мама, а о Хайфе я слышала от папы. Иерусалим? Согласно советской пропаганде, Иерусалим не принадлежит Израилю. Поэтому я удивилась, когда получила вызов: на верху официального документа было написано «Государство Израиль, Иерусалим». Советская печать даже кнессет и министерства переместила в Тель-Авив; если верить ее публикациям, правительство Израиля заседает в Тель-Авиве, «гнезде израильского милитаризма».
Когда самолет стал приземляться, из рупоров в пассажирском салоне полились звуки знакомой песни «Хевейну шалом алейхем» («Мы принесли вам мир»), и все зааплодировали.
Нас провели в большой зал в здании аэропорта. Среди встречавших я увидела маму, и мы побежали навстречу ей. Она изменилась, похудела, но была энергична и хорошо одета.
Нас призывали не расходиться и терпеливо ждать регистрации, получения документов и затем организованной развозки по центрам абсорбции.
Регистрация прошла быстро, потому что число прибывших репатриантов было невелико. Когда я уже держала в руках новые документы и направление в центр абсорбции в городе Афуле, мама решительно заявила:
– С какой стати вы поедете в Афулу? Только встретились – и сразу расстанемся? Нет, вы пойдете ко мне. Отдохнете, а там посмотрим, может быть, центр абсорбции вам вообще не понадобится. Ульпан [5] для изучения иврита можно найти и в Тель-Авиве!
Я была в растерянности. С одной стороны, организованная отправка людей в какие-то места, выбранные для них чиновниками, не спрашивая их мнения – это казалось мне странным. В этом действительно было что-то милитаристское, напомнившее мне даже высылку в Сибирь. С другой стороны, надо бы делать то, что все делают, не быть исключением.
Пока я размышляла об этом, к нам подошел незнакомый мужчина; я сразу поняла, что это тот человек, о котором говорил Иосиф. Он отвел меня в сторону и спросил, поручил ли мне Иосиф что-то передать. Он показал мне свое удостоверение, а я передала ему фразы, выученные наизусть по просьбе брата. Он казался разочарованным. «Это все?» – переспросил он несколько раз.
