Армия патриотов незамедлительно принялась строить лагерь. Городок вырастал на глазах, бревенчатые хижины ставились группами, и к концу работ их было уже больше тысячи. По крайней мере, все были заняты, а вскоре весьма возгордились своими трудами. Но Джеймс то и дело уводил отряды за несколько миль на поиски подходящей древесины. Вашингтон твердил, что главное при строительстве – надежная, глухая крыша.
– Нас ждет не северная зима, а филадельфийская, – напоминал он.
В скором времени янки поняли, о чем шла речь. Вместо северного снега, который закупоривает все, на что ложится, долина Вэлли-Фордж страдала от зимы иного рода. Порой бывали и снег, и ледяной дождь, но все это быстро таяло. Затем начинался просто дождь, вода просачивалась в каждую щель, где застывала вновь. Сухой мороз севера мог убить бесприютного человека, но студеные, сырые ветры и цепкий холод в Вэлли-Фордж пробирали до мозга костей.
Бревенчатые хижины или нет, а одежда представляла собой лохмотья, многие были босы, и все влачили полуголодное существование. Снабженцы старались как могли. Река поставляла рыбу. Иногда удавалось поесть мяса, в большинство же дней выдавали по фунту приличного хлеба на человека. В большинство. Но иногда обходились только лепешками, как мрачно называли безвкусную выпечку из муки на воде, – все, чем были богаты повара. Джеймс даже видел, как люди варили суп из травы и листьев. Через несколько недель треть армии полностью вышла из строя. Лошади превратились в живые скелеты и часто околевали. Во всей округе не осталось ни одной коровы, и поживиться было нечем. А если Джеймса посылали за продовольствием по окрестным селениям, то в качестве денег он мог предложить лишь бумажки конгресса, которым не доверяло большинство торговцев.
Хоронили ежедневно. Время шло, и счет покойников пошел на сотни, достиг тысячи, потом двух тысяч. Порою Джеймс задавался вопросом: выжили бы они вообще без примкнувших гражданских – в основном жен и родственниц бойцов? Неусыпно заботясь о своих мужчинах, они между тем получали половину пайка и половину же жалованья. В феврале к ним присоединилась Марта Вашингтон. Сам Вашингтон всегда держался перед бойцами орлом, но Джеймс узнал его достаточно хорошо и видел, что наедине с собой он был близок к отчаянию. Хотя и он, и остальные младшие офицеры делали все, чтобы поддержать командира, однажды он сказал миссис Вашингтон: «Генерал спас армию, а вы спасли генерала».
Утешением Вашингтону служил молодой человек, которого прислал из Франции неутомимый Бен Франклин. Он прибыл несколько месяцев назад. Хотя ему было всего двадцать, он успел послужить в мушкетерах. В Америке его сразу произвели в генерал-майоры.
Мари-Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотье, маркиз де Лафайет, был богатым молодым аристократом с отличным родовым имением. Его оставшаяся во Франции молодая жена была герцогской дочерью. Его предок был соратником Жанны д’Арк. И он покинул Францию в поисках одного и только одного. La Gloire. Он жаждал славы.
Решив, что это может укрепить добрые отношения с французами, Вашингтон взял его в штаб. И вскоре, к своему удивлению, обнаружил, что обрел второго сына.
Лафайет не питал иллюзий насчет своей неопытности. Он брался за все, о чем ни просили. Он показал себя человеком умным и знающим. У Брендивайна сражался доблестно и был ранен. Но ко всему перечисленному его аристократическое воспитание и представления о чести сообщили ему те самые качества, которые превыше всего ценил Вашингтон. Элегантный и стройный, он обладал утонченными манерами и был абсолютно бесстрашен, а также предан командиру и всем в совокупности превосходил большинство военачальников-патриотов. Когда Гейтс и другие генералы затеяли интриговать за спиной Вашингтона, прознавший об этом молодой француз немедленно его предупредил. От него попытались избавиться, послав в Канаду, но он быстро вернулся и присоединился к Вашингтону в Вэлли-Фордж, где скрасил галльским обаянием неприглядную будничную действительность.
Джеймсу нравился Лафайет. В Лондоне он немного выучился французскому, поскольку образованному джентльмену приличествовало говорить на языке дипломатии. Теперь, когда времени было хоть отбавляй, Лафайет помог Джеймсу значительно улучшить его разговорные навыки.
Однако Бен Франклин прислал не только Лафайета. В новом году прибыл второй, еще более щедрый подарок. И если Лафайет привнес в армию Вашингтона толику галльского шарма, то барон фон Штойбен собрался полностью ее изменить.
Барон фон Штойбен был прусским офицером и аристократом средних лет. Он служил под началом Фридриха Великого. Закоренелый холостяк, он объявился, имея при себе итальянскую борзую, письмо от Франклина и предложение вымуштровать измученные отряды патриотов так же, как принято в лучшей европейской армии. И слово, на свой эксцентричный манер, он сдержал.
В снегу и слякоти, потом в грязи, затем среди подснежников и, наконец, в погожие деньки, когда зазеленели почки, он натаскивал войско так, как тому и не снилось. Он заменил пестрое собрание справочных руководств для ополчения единым классическим уставом для всей континентальной армии. Затем он в полном снаряжении принялся объезжать за плацем плац, натаскивая и ободряя войско потоком немецких и французских проклятий, которые исправно переводились его ординарцами, так что к концу обучения каждый солдат-патриот обзавелся солидным запасом ругательств на трех языках.
Сперва его сочли полоумным. Вскоре зауважали. К концу весны – полюбили. Он научил бойцов дисциплине, строевой ходьбе, боевым приемам и скоростной стрельбе. Обнаружив, что никто не умеет пользоваться штыком иначе, как жарить на нем мясо, он преподал им правила штыковой атаки и заявил, что научит выигрывать битву вообще без боеприпасов.
Когда он закончил, бойцы были хороши по всем меркам. Очень хороши.
Одним весенним днем Вашингтон, криво усмехнувшись, заметил Джеймсу:
– Для борьбы с гессенцами нам понадобился немец…
– Пусть британцы нанимают немцев, сэр, – улыбнулся Джеймс, – но мы-то намного лучше.
– Говорят, – сказал Вашингтон, – что скоро прибудут новобранцы, записавшиеся на три года.
Однако новости, которые и впрямь завершили мучения в Вэлли-Фордж, пришли вскоре после этого разговора.
Постарался Бен Франклин. Франция объявила войну Британии. По поручению Вашингтона барон фон Штойбен устроил в Вэлли-Фордж грандиозный парад.
Первого мая Джон Мастер получил из Филадельфии письмо от Грея Альбиона, в котором содержалось приглашение для Абигейл.
– Он подтверждает слух, который до меня дошел. Генерал Хау отозван. – Мастер покачал головой. – Это позор. Когда в Лондоне узнали о сдаче Саратоги, парламент пришел в такую ярость, что правительство наняло газетных писак, велев им свалить все на Хау. Вот его и вызвали на родину. Похоже, молодые офицеры из Филадельфии намерены отдать ему последние почести. Будет бал и бог его знает, что еще. Даже турнир. Альбион будет в числе рыцарей. Он спрашивает, не хочешь ли ты приехать.
Приглашение было до того неожиданным, что Абигейл растерялась. В Филадельфии столько красавиц – выбирай любую, и странно, что он подумал о ней, но Абигейл пришлось признать, что это было любезно с его стороны. И, представив торжества, турнир и возможность побывать в изысканной Филадельфии, она решила, что от поездки, возможно, и не будет вреда.
Однако на следующий день у отца уже возникли сомнения.
– Путь дальний, Эбби, мало ли что случится в дороге! Я не могу поехать сам. С кем ты отправишься? Если натолкнешься на патриотов, то я не думаю, что тебя обидят, но кто их знает! Нет, – закончил он, – со стороны Грея очень мило подумать о тебе, но это никуда не годится.
– Пожалуй, ты прав, папа, – сказала она. А про себя подумала: «Если мистеру Грею Альбиону угодно пригласить меня на бал, то пусть позовет снова в какой-нибудь другой раз».
Если британцев повергла в уныние катастрофа при Саратоге, случившаяся в минувшем октябре, а после – весенний демарш французов, то для верноподданного Джона Мастера мир начал изменяться в долгое лето 1778 года. Это были незаметные перемены. Он даже не разглядел их. Они произошли в его сознании и сердце.
Казалось, война вошла в период стагнации. В Филадельфии, после отъезда несчастного Хау, командование принял генерал Клинтон. Теперь там возникла опасность вторжения французского флота, и британцы решили уйти от греха подальше и вернуться в Нью-Йорк. Речь шла не только о войсках. Отплыть предстояло и нескольким тысячам лоялистов.
– Вот бедолаги, – сказал Мастер дочери. – Британцы просят у лоялистов поддержки, а защитить их не могут.
Основные британские силы вернулись по суше, и Вашингтон преследовал их по пятам. Пришли известия о битве при Монмуте: войска патриотов под командованием Ли и Лафайета атаковали британский арьергард, которым командовал Корнуоллис. Они добились значительного успеха и могли бы нанести еще больший урон, если бы Ли не отступил. Но в итоге британцы вернулись в Нью-Йорк, и с ними прибыл молодой Альбион.
