Собрав в большой юрте совет со стариками и нукерами, знающими пригодные для зимовки места, они решили откочевать далеко на север, в долину реки Ингоды – подальше от дрязг и грызни между нойонами, которым, как чувствовалось, конец ожидался не скоро. Там, на севере, в последние годы людей было мало, зато было много укромных уголков с хорошими травами – край самый подходящий для мелкого куреня с малочисленным скотом. Об этом доложили Оэлун трое молодых нукеров из оставшихся айлов, которые в середине лета по поручению Есугея ездили к вождям хамниганского племени киндигиров и проезжали те места. Было решено долго не тянуть с кочевкой – снега могли начаться со дня на день – и, завтрашний день уделив на подготовку, послезавтра утром трогаться в путь.
Тэмуджин на том совете, как старший мужчина в семье Есугея, восседал на хойморе. Он не проронил ни слова, оставив матери говорить со стариками и нукерами, но внимательно выслушивал каждого, впитывая в память их слова. Старик Сарахай по праву ближнего нукера Бартана-багатура подробно допрашивал молодых мужчин о травах в северных урочищах и при этом часто взглядывал на Тэмуджина, подчеркивая перед присутствующими его главенство, и за это он был благодарен старику.
Отпустив молодых, Оэлун сделала обильное угощение старшим со свежим бараньим мясом и вареной кровью. За столом разговор шел все о том же: по какому пути продвигаться, по каким бродам переходить реки, как провести стада через горные перевалы, как договариваться с местными племенами, если возникнут споры из-за пастбищ.
Тэмуджин, оставаясь во главе стола до конца пиршества и слушая их, удивлялся про себя их знаниям и разумности их суждений. Раньше он думал, что лишь нойонам дано решать такие важные вопросы как перекочевка в чужие земли. Ведь они на то и рождены, чтобы вести народ, харачу же всегда должны были лишь следовать их решениям, исполнять их повеления. А теперь он видел, что и харачу могут обсуждать большие дела и делают это не хуже нойонов.
«Меньше спорят и больше слушают друг друга, – Тэмуджин вспомнил прежние советы отцовских братьев в их юрте и с досадой подумал: – А нойонам спесь не дает уступать друг другу, боятся показаться ниже других. Дядя Алтан и Бури Бухэ, бывало, препирались до тех пор, пока не брался за плетку дед Тодоен…»
Непривычная, до этого чуждая ему мысль о том, что харачу могут думать и принимать решения не хуже нойонов, неожиданно придя ему в голову, неприятно задевала его гордость: тогда почему есть нойоны и есть харачу? Почему люди славили и до сих пор вспоминают нойонов Хутулу, Хабула, Амбагая, если и харачу не хуже их?.. Разве харачу могут сравниться с его отцом Есугеем-багатуром или с ним, его наследником?.. На время отвлекшись от разговора стариков, Тэмуджин напряженно раздумывал над этим. Не найдя лучшего объяснения своим мыслям, он пришел к одному: есть хорошие нойоны, а есть плохие. Но все же остался неприятный осадок на душе: если не каждый нойон выше харачу, значит, само рождение нойоном не возвышает его над другими людьми…
«Но право повелевать рождение нойоном, все же, дает, – после долгого раздумья пришел он к примирительной мысли. – Право дают боги, значит, нойоны, все-таки, выше простых людей…да и все говорят: «Лучший кузнец – потомок кузнецов, лучший стрелочник – потомок стрелочников, выходит, лучший нойон – потомок нойонов, потому что во всем им помогают духи предков».
* * *
На следующий день с раннего утра во всех оставшихся айлах слышался шум приготовлений к кочевке. Стук дерева и скрип тележных колес смешивались со звоном и скрежетом железа: люди ладили и укрепляли арбы и повозки, готовили их к дальнему переходу. Мужчины то и дело ходили в заброшенную кузницу на восточном краю бывшего их куреня, на вьючных лошадях возили туда железные части сбруй и телег. Там единственный оставшийся кузнец, взяв в помощь двух крепких парней, без устали ковал и приваривал, напоследок оглашая окрестности веселым перезвоном молота и наковальни.
В айле Есугея тоже готовились в дорогу. Оэлун и Сочигэл укладывали в мешки и сундуки домашнюю утварь. Матерям помогали Тэмугэ и Хачиун, то придерживая им мешки и собирая мелкие вещи, то успокаивая плачущую на постели Тэмулун.
Старшие братья, возбужденные предстоящим походом в дальние, неведомые им прежде земли, гурьбой возились у арб. Взявшись вместе и заламывая длинными кольями, они приподнимали их над землей, снимали с осей застоявшиеся, присохшие деревянные колеса, старательно смазывали подогретым на огне тарбаганьим жиром и, вставив на место, протаскивали арбы взад и вперед, пробуя их на ходу.
Они смазали колеса у трех арб, и Тэмуджин подошел к четвертой, когда со стороны кузницы во весь опор прискакал молодой нукер.
– Таргудай-нойон едет сюда! – осаживая коня у молочной юрты и рукоятью плетки указывая на восток, крикнул он. – С ним десять нукеров.
Тэмуджин быстро вышел из-за арбы и всмотрелся вдаль. Из-за края тальника у далекого изгиба Онона неторопливой рысью выезжали всадники. Впереди заметно выделялся грузный, с горделивой осанкой подбоченившийся в седле на высоком черном иноходце, мужчина – сам Таргудай.
Из большой юрты на крик вышли Оэлун и Сочигэл. Торопливо просеменили к ним и, испуганно прижимая руки к груди, некоторое время безмолвно всматривались в нежданных гостей.
– О небо, этому еще что от нас нужно? – Сочигэл, прищурившись от солнца, неприязненно смотрела вперед. – Ведь не просто так ему захотелось навестить нас.
Оэлун быстро обернулась к нукеру.
– Пусть старейшины и мужчины незаметно соберутся в ближних айлах.
Тот с готовностью тронул коня и размашистой рысью поскакал к юртам подданных.
Недолго подумав, Оэлун сказала Тэмуджину:
– Ты оденься в чистое. Будешь встречать гостя.
Тэмуджин вернулся в юрту, из сундука достал новую замшевую рубаху, штаны, быстро переоделся. Скомкал старую одежду и, поискав глазами, куда бы спрятать, сунул под седло у двери. Поверх короткого ягнячьего халата перепоясался широким отцовским ремнем на бронзовой бляхе, прицепил к нему новый нож в деревянных ножнах, с искусно вырезанной костяной рукоятью. Надел выдровую шапку, мельком посмотрел в бронзовое зеркало у онгонов и, выйдя наружу, подавляя в груди волнение, подошел к своим.
Таргудай со своими нукерами был уже в шагах трехстах от них. Солнце, подбираясь к полуденным высотам, светило им сбоку. Уже хорошо было видно темно-бурое, опухлое, будто с похмелья, лицо тайчиутского нойона с бычьими, навыкате, глазами. Сейчас оно светилось добродушной полуулыбкой, неузнаваемо изменившись по сравнению с тем горделивым и неприступным видом, каким оно запомнилось Тэмуджину с похорон деда Тодоена. Сыто выпучивая глаза, тот оглядывал редкие юрты оставшихся их подданных, о чем-то негромко говорил ехавшему рядом с ним всаднику.
Приблизившись, Таргудай замолчал, выпрямил взор и, сохраняя все ту же добродушную улыбку, уже не отрывал взгляда от встречавшего его семейства Есугея.
– Хорошо ли живете? – по-свойски издалека, шагов с двадцати, поздоровался он, переводя коня на шаг и приветливо глядя на Оэлун.
– Слава западным богам, живем неплохо… – скромно ответила та и выжидательно смолкла.
– Услышал, что вы остались одни, – подъехав к ним вплотную Таргудай, все также глядя на Оэлун из-за головы злобно скалившего зубы жеребца, сочувственно покачал головой. – Думаю, как вы тут одни, надо проведать, посмотреть, нет ли в чем-то нужды…
«Нет ли в чем-то нужды…», – про себя передразнил его Тэмуджин, неподвижно стоя на месте, глядя на него. – Всю жизнь враждовал с нашим отцом, а теперь неужели жалость к нам проснулась?..»
Оэлун, подождав немного, положила ему на плечо руку. Тэмуджин опомнился, придя в себя от короткой заминки, и вышел вперед, принял поводья и, смело глядя Таргудаю в глаза, пригласил:
– Зайдите в юрту, дядя Таргудай, отдохните с дороги.
Тот недоуменно посмотрел на него, словно не понимая, почему это он к нему подошел, снова перевел взгляд на Оэлун и, чуть помедлив, последовал приглашению.
Сочигэл с младшими принимали поводья у нукеров, приглашали их в молочную юрту.
Тэмуджин уверенно вел гостя к большой юрте, идя с ним рядом и левой рукой указывая дорогу, но в дом вошел первым. Быстро пройдя вперед, он сел на хоймор и с легким поклоном указал гостю на место по правую руку. Таргудай, все это время изумленно наблюдавший за ним, качнул головой и сел на указанное место.
Оэлун подала ему большую бронзовую чашу с молоком. Таргудай принял и, капая на очаг и в сторону онгонов, было видно, раздумывал о том, как начать разговор. Отпил несколько глотков, поставил чашу на стол и, коротко покосившись на Тэмуджина, обратился к Оэлун:
– Нам с тобой надо поговорить.
– О чем же, Таргудай-аха?
– О том, как вам теперь дальше жить.
– Со смертью Есугея, – с легким поклоном отвечала ему Оэлун, – все разговоры, которые касаются его айла, ведет его старший наследник Тэмуджин.
