Янь Вышатич добрый боярин и многоопытный воевода. Но тут у него, верно, вышла промашка.
Плавание было совсем не похоже на прошлогоднее, новгородское. Тогда по Днепру сновали в обе стороны большие и малые лодьи, струги, однодеревки, варяжские торговые шнеки. На Десне такого оживления не бывает. По ней, почитай, и плавает лишь дружина черниговского князя. Из Киева либо Переяславля путь в Ростовскую землю лежит по тому же Днепру. Там удобней — всего один волок до Вазузы, притока Волги. Из Десны же волоком лодьи тащить дважды. К тому же дорога небезопасна. Хоть и по воде, все равно через землю вятичей.
Вятичи слывут самым диким и непокорным племенем из тех, что говорят на славянской молви. Великий каган Владимир ходил на них войной два раза. Как будто усмирил, поставил в их земле, по берегам рек грады. С тех пор вятичи исправно дают дань Киеву. Но жить в ладу с Русью по сию пору не хотят. Прямоезжих путников обдирают до нитки и убивают. Могут и в жертву принести. Купцам сюда дороги вовсе нет. Только с большой дружиной пройдешь. Как княжич Мономах. Несде вспомнился жаркий шепот юного князя: «Отовсюду в тебя стрелы и сулицы метят, а ты их не видишь». Верно, ничего не видно по берегам реки. Да только воевода строго-настрого велит кметям смотреть в оба и не снимать тетиву с луков. Что-то еще говорил тогда княжич, от чего дух захватывало. Про леса дремучие и суровый людской дух, закаленный морозами. Про новый стольный град в далекой Ростовской земле. Про здешнее язычество… Искоренишь его в этих лесах, как же, горько подумал Несда. Здесь и двенадцати апостолов не хватило бы. В дебрях и болотах идольское наваждение крепче сидит, чем в полях. Тут всякой нечисти раздолье для пряток и хитрых игр с человеком.
Сюда, в непроходимые вятичские леса бегут из Киева и прочих русских градов язычники, не желающие мириться с соседством христианских церквей. Сбиваются в разбойные шайки и залегают речные пути, наведываются к погостам, куда княжьи дружинники свозят взятую дань. Слава о вятичских бойниках летит по всей Руси, да в песни пока не просится. Не о чем тут петь. Не нашелся еще князь, который пересилил бы вятичских идолов. Не сыскался пока такой храбр, который перешумел бы громкую славу здешних жителей, строящих свои жила на дубах.
Дружина боярина Яня Вышатича разместилась на пяти больших лодьях. Не считая гребцов и холопов, полторы сотни человек. Шли на веслах не торопясь. Чем дальше от черниговских городов и глубже в Подесенье, тем дольше стояли на пристанях у крепостиц. Воеводу принимали волостели градов, подолгу потчевали, рассказывали вести, свежие и не слишком. Земля вятичей проплывала по правому борту. По левому жили мирные радимичи, а дальше за ними начиналась Смоленская земля, владение кривичей. Три дня назад отплыли от Дебрянска по притоку Десны — речке Болве. С тех пор Несду не покидало ощущение ужаса — как в этих диких, заколоделых и непролазных чащобах можно жить? Вокруг самого града расчищены небольшие заимки, на них достаивали свой срок последние снопы, пожертвованные Велесу на бородку. Чего стоило людям выкорчевать хотя малую часть дебрей, от которых назвался град, Несда не мог и представить.
Болва медленно теряла в широте, теснясь между окатистых берегов. В темноте в лесу, обступившем реку, чудились мелькающие огоньки. То ли нечисть пугала, то ли вятичи подавали знак — за лодьями внимательно следят. Ночами воевода выставлял усиленную сторожу, и лодьи не причаливали к берегу, якоря бросали на стрежне. Но лес хранил молчание — спокойно-враждебное.
Несда сидел на корме, сложив руки на борт лодьи. Дел в походе у него почти не было. Так, подать-принести, сбегать, передать сказанное, иногда, если задувал попутный ветер, помочь поставить парус. Книг в полюдье воевода не взял. Даже любимая Псалтырь осталась в Чернигове.
Только сидеть и смотреть. Думать.
Вятичский волнистый берег плавно понизился. Из лесу выступили некие сооружения — на невысоких столпах будто бы малые домики величиной с вёдерный ушат. Они стояли вдоль реки на протяжении четверти версты, иногда густо, иногда редко. Несда смотрел на них, округлив глаза. Что за диковина — пчелиные борти, идольские чуры, домовины для жертвенных треб, чтобы зверь не подъел дары богам?
— Гадаешь, что за срубы там выставлены? — раздался за спиной голос воеводы.
Несда живо обернулся, кивнул. Боярин подкатил ногой пустой бочонок, сел неподалеку.
— Каждое племя имеет свои обычаи. В этих домовинах вятичи хранят кости своих умерших. Сжигают тело на большом костре, собирают прах в горшок и ставят на столпе у дороги. Они язычники и не знают закона Божьего. Живут в лесу, как звери.
— Георгий Амартол в своем хронографе тоже говорит об обычаях народов, — сказал Несда. — Либо имеют письменный закон, либо обычай, доставшийся от отцов. А не всякий обычай хорош, ведь так? Всякую срамоту, бывает, творят, а почитают за добродетель.
— Господь всех терпит, — ответил воевода. — Всякий народ со своим обычаем на что-нибудь сгодится в помыслах Божьих. Одни — для славы Господней. Другие для назидания прочим. Третьи для уязвления соседей.
— Как половцы? — спросил Несда. — Они уязвляют Русь.
— Как половцы, — подтвердил боярин. — Их обычай — грабить, лить кровь и хвалиться этим, есть мертвечину и всякую степную нечистоту. А до половцев были торки, печенеги, обры. — Воевода будто опрокинул застывший взгляд в глубь веков. — А после них придут еще какие-нибудь поганые сыроядцы и будут еще страшнее. Ляхи с другой стороны тоже на свой кусок зарятся.
— Для чего столько уязвлений русской земле? — опечалился Несда. — Мы больше других грешим?
— Этого не ведаю. Может, и не больше. Как про женок и детей говорят, слышал? Любимых бьют чаще и больнее, чем нелюбимых.
Вятичские погребальные домовины попадались на пути лодий еще дважды. Самих же вятичей увидели лишь на волоке из истончившейся Болвы в Угру, приток Оки. В месте водораздела сошлись вплотную вятичская и кривская земли, прежде и дальше разделенные реками. Смоленские кривичи срубили здесь град Обловь, наладили волок и имели с него доход. Вятичская весь из двух десятков широко распластанных по земле срубов стояла чуть поодаль и прозывалась Блевь. На ушлых и крикливых обловчан вятичи смотрели свысока, презирали за обслуживанье княжьих походных лодий и обозов. Из стрельниц в башнях града в сторону веси поглядывала кривская сторожа. Волокуши, взводные ходы и спуски в обе реки тоже охраняли от соседей — мало ли какая блажь придет в головы спесивым вятичам. Не знаешь, чего от них ждать. Могут спалить град, а могут выкатить для торговли несколько возов шкур, принести скрыни со знатными вятичскими коваными украшениями.
Вдоль Угры леса пошли светлее, а градов не стало совсем. Это была уже кривская земля. На ночь воевода разрешил приставать к берегу, раскладывать костры. До Вори было несколько дней ходу, а из нее совсем небольшой волок в Гжать. Его проскочили, едва заметив. Дальше совсем просто — плыви себе по течению из Гжати в Вазузу, из Вазузы в Волгу и в ус не дуй.
Эти края — самая сердцевина обширного Оковского леса. Отсюда начинаются все главные водные пути Руси — Днепр, Волга, Двина — и расходятся во все стороны света, ко всем морям. Так и получается, что Оковский лес — сердце Руси.
По Волге поплыли — тут началась Ростовская земля. Хотя и далеко было до самого Ростова, Несду охватили воспоминания. Ему не исполнилось и семи лет, когда отец решил сменить тесный Ростов на обильный Киев. Из того, что было прежде Киева, отрок помнил лишь владыку Леонтия и как сыпали землю на колоду с телом матери. Батька Леонтий клал ему на голову теплую, приятно пахнущую чем-то церковным руку и рассказывал. О благолепии Царьграда, о мудром князе Ярославе, об отшельниках, живущих в пещере над рекой Днепром.
— Почему они не поставят себе древесное жило? — не понимал Несда.
— А им и в земле хорошо. Кто для Бога живет, тому везде ладно.
— Ты тоже там жил, батька?
— Жил. Потом в другую пещеру ушел, неподалеку.
— А зачем?
— А чтоб не только хорошее изведать, но и тягость познать.
— Зачем тягость?
— Зачем, спрашиваешь. Да тут коротко и не скажешь. Потому как тайна это. В глуби человечьей души тайна — отчего тягость бывает милее леготы… А может, так тебе отвечу: когда тягость на себя берешь, тогда только чуешь, как Христос мир спасает.
Однажды к небольшому деревянному храму, где владыка собирал ростовских детей для обучения, пришла толпа. Несда видел их в окошко: люди потрясали дубьем и рогатинами, кричали, чтоб епископ не портил детей ложной верой, грозили убить. Впереди всех громко сердились мерянские волхвы: гневно указывали на храм, звали ломать дверь. Поп, случившийся в церкви, и двое служек перепугались, спрятались в алтаре. Владыка Леонтий тихим голосом пристыдил их, потом утешил и велел облачиться в ризы. Так, в ризах, с крестом и хоругвью вчетвером вышли к язычникам. Несда не отлипал от окна и отбивался от других детей, тоже желавших смотреть. За батьку Леонтия он не страшился, был уверен, что тот всех одолеет. А как же иначе, если Христос самого сатану и его воинство в аду посрамил?
