Япония, весна 1938
Прием в честь весеннего цветения сакуры министерство иностранных дел организовало в старинном, темного дерева павильоне, в садах Синдзюку-Гёэн. Обычно вход сюда запрещали, сады принадлежали императорской семье. Раз в год парк открывали для дипломатов и журналистов, аккредитованных при министерстве. Сакуры окутала розовато-белая дымка, лепестки трепетали в теплом воздухе. На горизонте возвышался идеальный конус Фудзиямы. Павильон выходил на тихий пруд, утки и лебеди покачивались на зеленой воде. Перегородки, обтянутые рисовой бумагой, раздвинули, дул едва заметный ветер. Свежая трава золотилась под солнцем.
Слуги, во фраках, держали подносы с хрустальными бокалами. Золотилось французское, сухое шампанское. В отдельном углу водрузили низкий, резной столик, где разливали сакэ, в крохотные, глиняные чашки. Рядом, на старинной, переносной печурке, повара в темных кимоно готовили темпуру. На приемах министерство не подавало сырой рыбы. Многие иностранцы к ней не привыкли. На совещании его светлость граф Дате Наримуне, заместитель начальника европейского управления министерства, заметил:
– Кроме того, невозможно ручаться за свежесть блюд. Пока рыбу довезут с рынка до садов, пройдет время… – его светлость поправил накрахмаленный, белоснежный воротник рубашки. Бриллиантовая булавка в галстуке заиграла многоцветными искрами:
– Если прием будет проведен не на должном уровне, – заключил его светлость, – пострадает честь его императорского величества. Нам всем придется сделать сэппуку… – в комнате повисло молчание. Кто-то из чиновников, украдкой стер пот со лба. Граф расхохотался, показав белоснежные зубы:
– Шучу. Вы меня поняли, господа. Европейские закуски, черная икра, копченый лосось, хорошие вина и уголок традиционной Японии. Иностранцам подобное нравится… – министерство приглашало на приемы молодых актрис и певиц. Девушки приходили в разноцветных кимоно, порхая, словно бабочки, среди мужчин в белых, тропических смокингах. На возвышении, обтянутом шелком, стоял прислоненный к стене сямисэн. Ожидались песни и танцы.
Торговый атташе британского посольства подождал, пока слуга нальет шампанского:
– Вы знаете, мистер О’Малли, здесь, в Синдзюку, есть два очень любопытных района. Кабуки-Те, туда я советую сходить на театральное представление, и Кагурадзака, – дипломат подмигнул своему собеседнику, – где лучшие гейши в Токио. Девушки старого обучения, очень талантливые.., – мистер О’Малли блеснул стеклами очков, в золотой оправе:
– Боюсь, с моим знанием, вернее незнанием японского языка, затруднительно посещать театры…
Он носил смокинг изящно, будто, подумал Каннингем, и не был американцем. Серо-синие глаза, за очками, были спокойны. Темные, хорошо подстриженные волосы оттеняли здоровый, красивый загар:
– Я успел отдохнуть на Гавайях, – объяснил мистер О’Малли, – самолет сделал остановку, по пути сюда. Мы летели через Окинаву. Очень удобно, всего две посадки. Путь не занял и четырех суток. Я позанимался серфингом… – атташе, с трудом, вспомнил, название варварского спорта.
– Катаются по волнам на досках. Не говоря о том, в какое безобразие они превратили крикет. В Канаде с клюшками на льду играют. Баскетбол, тоже дикость… – для атташе Каннингема других видов спорта, кроме крикета, гольфа и регби, не существовало.
– Но, разумеется, я выучу язык, – завершил мистер О’Малли: «Читателей моей газеты очень интересует Япония».
Япония интересовала и секретную службу Соединенных Штатов.
Меир сразу, честно сказал Даллесу, что у него в Токио есть родственники. Босс пыхнул трубкой:
– Знаю я о твоих семейных связях. Поедешь на три месяца, осмотреться, завести знакомства. Государственный Департамент сообщает, что его светлость граф Дате Наримуне изволит отбыть в Маньчжурию, тоже на три месяца. Говорят, его переводят в Берлин, секретарем посольства. Видимо, МИД хочет выжать из него последние соки, использовать на переговорах с китайцами, перед отъездом… – судя по сводкам, с китайцами, японцам было о чем поговорить.
После падения Нанкина и массовых убийств мирных жителей, императорская армия, видимо, считавшая себя непобедимой, ринулась вглубь материкового Китая. Японцы основательно завязли, потерпев несколько поражений.
Из Токио передавали, что граф Дате, в министерстве иностранных дел, известен неприязнью к идущей войне вообще, и к генералам, что возглавляли армию, в частности. Токио был готов на переговоры, однако генерал Чан Кай-ши настаивал, чтобы Япония сначала вернула войска к границам, на которых они стояли год назад.
– То есть, – хохотнул Даллес, – поджала хвост и ушла из-под Уханя.
В Ухань перебралось китайское правительство, город надежно защищала река Янцзы. Аналитики утверждали, что японцы могут долго его осаждать:
– Тем более, – заметил Даллес, – если они соберутся воевать на два фронта. Генералы не преминут попробовать на прочность советские границы, на севере. Посмотри в Токио, русские могли послать туда человека. Твоего Красавца, скажем, или Кепку… – Даллес усмехнулся.
– Они в Испании, – мрачно ответил Меир, – я больше, чем уверен. Или в Париже… – за месяц до его отъезда в Японию, в парижской клинике, скоропостижно скончался сын Троцкого, Лев Седов. На совещании, Меир долго доказывал коллегам, что здоровый мужчина на четвертом десятке, не умирает после простой операции. Его не поддержали.
– У вас, Ягненок, мания развилась, – недовольно сказал Гувер, пришедший на встречу:
– Теруэль обстреливали, чтобы вы не раскрыли советского агента, Седова замучили после удаления аппендикса. Вам надо… – Гувер пощелкал пальцами, кто-то подсказал: «НКВД», – именно в нем, – обрадовался глава ФБР, – работать. Меньше читайте отчетов о процессах в Москве.
Меир рассказал коллегам о Филби. Даллес пожал плечами:
– Выпускник Кембриджа, журналист. Не вижу ничего подозрительного. Детей в Теруэле убили, чтобы опорочить ПОУМ, а вовсе не для защиты Филби. Слишком высокая цена одного шпиона. Даже коммунисты на подобное не пойдут… – Меир, угрюмо, промолчал.
Отправляя его в Японию, Даллес велел носить орден и не стесняться рассказывать о героизме:
– Тебе надо создать репутацию поклонника нацистов, – сказал босс, – японцы будут с тобой более откровенны. Кроме тех, кто работает на русских, конечно, – тонко улыбнулся Даллес.
Крест Ордена Военных Заслуг, Меиру, то есть мистеру О’Малли, вручил генерал Франко, в штабе, когда Меир оправился после ранения. Он обнял мужчину:
– Вы пролили кровь, спасая испанских детей. Страна вас не забудет, сеньор О'Малли.
О ранении Меиру напоминал шрам, под правой лопаткой. Отец его не видел. Меир ничего не сказал доктору Горовицу, поведя рукой:
– Пришлось задержаться в Европе, папа. Дела… – сняв очки, Хаим внимательно посмотрел на сына:
– Загар у него южный. Господи, убереги моих детей от всякой беды… – Эстер писала из Амстердама, что к Песаху процесс закончится:
– Он требует, чтобы я ему передавала мальчиков, на время его пребывания в Голландии. Я попросила раввинов выступить в суде. Они доказывали, что еврейские дети не могут воспитываться в такой обстановке, с католической… – перо дочери остановилось, – католической сожительницей их отца. Судья ответил, что Голландия, светская страна. Я, конечно, никуда не уеду, папа, даже на мгновение. Я не могу ему доверять, не могу покидать страну, пока мальчики не достигнут совершеннолетия. Он способен их украсть и вывезти в какую-нибудь Маньчжурию. От него всего можно ожидать. Его адвокаты сказали моим адвокатам, что религиозный развод не входит в компетенцию светского суда. Может быть, он, в конце концов, умрет от чумы, или сонной болезни… – Хаим свернул письмо:
– Бедная моя девочка. Он отказался от денег… – не говоря ничего дочери, Хаим связался с раввином Эсноги. Ему ответили, что религиозный суд не имеет права принудить господина Мендеса де Кардозо дать развод:
– Он не стал вероотступником, он собирается выплачивать алименты детям, он не пил, и не поднимал руку на вашу дочь. Я попробую предложить деньги, как вы просите… – адвокаты господина Мендеса де Кардозо пригрозили посланцу раввинского суда жалобой в суд светский:
– Они напомнили, что подобные действия могут быть квалифицированы, как давление на одну из сторон, в чем они совершенно правы… – по выходным, газеты Голландии и Бельгии развлекали читателей репортажами с процесса. Эстер прислала отцу вырезки:
– Трагический роман великого врача. Наследница титула отправляется в пустыню… – Элизу и почти бывшего зятя сфотографировали на мосту, в Амстердаме. Доктор Кардозо, небрежно прислонившись к перилам, надвинул шляпу на бровь, Элиза, в модном, военного кроя плаще, с распущенными волосами устроилась рядом. Девушка восхищенно, снизу вверх, смотрела на будущего мужа.
