И подумал о том, что многие сегодня умрут, убитые пулями, ядрами, саблями.
Его пробуждения ждал вернувшийся из разведки казак.
— Пан полковник, по твоему приказу ходил проведывать, как стоят поляки.
— Ну, как же они стоят, вороги? Крепко ли?
— Крепко, пан полковник! Стоят на левом берегу Случи, нас ждут. Пушки у них тоже на левом берегу. Пушки разные, большие и малые, числом двадцать три. Пехота в окопах, но конницы у них больше. Наши люди из Старо-Константинова говорили, что жолнеров и шляхты будет всего тысяч десять, но ждут подмоги. На помощь идет королевская гвардия. Один обоз у них в городе, а другой в Росоловцах.
— Спасибо за службу, — Кривонос, слушая донесение все приглядывался к разведчику. — Где-то я тебя видел…
— На островах! — бойко откликнулся казак.
— На островах?
— Ты в камыши, к пану гетману, приезжал, помнишь?
— Куйка тебя зовут.
— Куйка! — обрадовался казак.
— Слушай, Куйка, а мимо пушек к городу пройти нельзя?
Лицо у Куйки стало серьезным.
— Нельзя, пан полковник. Река глубокая.
— Ну, нельзя так нельзя. Ступай, поешь да поспи. Через час-другой выступаем.
Был полдень, когда степь на правом берегу запылила, потемнела, почернела.
— Идут! — прокатилось по рядам жолнеров.
Из черной непроглядной тучи наступающего войска, как смерч, раскачался, оторвался, полетел к переправе отряд конницы.
— Пушкари! — Вишневецкий промчался по фронту пушек с обнаженной саблей, замер на холме. Сабля серебряно полоснула воздух.
Земля вздрогнула, пушки яростно присели и, выхаркнув смерть из железного своего нутра, скрылись в облаках порохового дыма.
Казаки без уловок не воевали. Первый залп польской артиллерии пришелся по табуну, пущенному перед конницей. Вишневецкий увидел это, когда пушки уже выстрелили.
Лавина казачьей конницы, не сбавляя хода, устремилась на жерла орудий, и они глянули друг на друга, живые глаза и безглазые дыры. Пушкари, не успевая зарядить пушки, заметались, но их выручила пехота. Плотные дружные залпы навалились на конницу, превращая строй в месиво лошадей, людей и страдания. Казаки умирали, да не отступали. Врезались в пехоту, рубили пушкарей. И откатились, лишь когда вволю напоили землю кровью. За первой атакой последовала вторая, третья… Пушки стреляли, но потери среди прислуги были велики, пехота запросила подмоги.
Об этом натиске казаков свидетель и участник боя напишет в Польшу: «Кривонос напал с такой яростью, как будто хотел живьем съесть».
В рядах защитников переправы появился князь Вишневецкий.
— Прошу вас еще потерпеть, и я обещаю вам добыть победу.
8
У казаков утро началось с радости. Пришел Чигиринский полк. После короткого отдыха табор двинулся к переправе.
Пушки поляков открыли огонь, но казаки лезть на рожон не спешили. Окопались, поставили свои пушки, пристрелялись и устроили такую огненную купель, что сидевшие в засаде мушкетеры, а их было полторы тысячи, не выдержали и стали отходит за реку.
Казаки бросились занимать окопы, но Осинский вернул мушкетеров в бой.
Сошлись две ненависти. И такая была у людей жажда убивать, такая случилась теснота, не то что саблей — ножом пырнуть невозможно: руку некуда отвести. И душили друг друга, грызли, били головами.
В окопы хлынули крестьянские купы. Мужик не знает, в какую сторону саблей махать, а стенка на стенку — привычное дело.
Бежали гвардейцы. Полуживых от усталости, побитых, израненных, отправил их князь Вишневецкий на охрану обоза: в тылу объявились казаки Ганжи.
Утром 18 июля, на третий день битвы, пушечным огнем Кривонос отбросил польских драгун от реки и, переправившись на правый берег, атаковал окопы шляхетского ополчения. Вишневецкий, стремясь сбросить прорвавшихся казаков в реку, послал на них конницу, но казаки успели перевезти несколько пушек, ложились костьми и удержали клочок земли.
Кривонос торопил войска, переправляя их на правый берег. Отбивая конные атаки, казаки принялись рыть окопы, охватывая полумесяцем позиции шляхетского войска.
— Теперь или никогда! — Выхватив саблю, Вишневецкий бросил на приступ казачьих окопов всю пехоту: шляхту часть мушкетеров, спешившихся драгун.
Казаки встретили врага залпом и пошли врукопашную. И опять не выдержали поляки удара. Откатились.
— Подводи окоп! — приказал Кривонос.
И в который раз рыли казаки землю, подбираясь к польскому войску для нового броска.
— Знамя! Мое знамя! — Князь Вишневецкий решил победить или умереть. Он сам повел в атаку кавалерию и пехоту.
Это неправда, что героев у победителей больше. Просто герои побежденных молчат, оставшись на поле боя.
Натиск шляхты был отчаянным. Умирающий пытался упасть на врага, чтоб помешать ему и помочь своим. Конница прорвалась к пушкам Кривоноса, перебила половину прислуги, но оставшиеся пушкари разворачивали орудия и палили в упор.
Над пропастью качались оба войска. Но у казаков был еще отряд Ганжи в запасе. И он ударил с тыла.
Воину, идущему в бой, нужна опора. Пусть хоть одно только небо подпирает тебя, небо тоже крепость, но когда и оно отнято — приходят тоска и страх. Враг, зашедший за спину, сломил шляхту.
Пули и сабли Вишневецкого минули. Он отступил. Ушел на Ляховцы, к реке Горыни.
Войско рассыпалось. Каждый спасался, как мог.
Вишневецкий и Осинский писали в Варшаву о своих победах, напирая на огромный урон, который понесли казаки в битве под Старо-Константиновом.
Доменик Заславский прислал примасу другое письмо: «Ныне пахнет окончательной гибелью».
Максим Кривонос писем не писал. Он брал города, как берут грибы. Один за другим ложились в его лукошко родовые замки великих фамилий Речи Посполитой: Заслав, Острог, Корец, Межирич, Тульчин, Шаргород…
1
Уходя из-под Немирова к Острополю, Вишневецкий бросил табор беженцев на произвол судьбы.
Ковчег пани Мыльской пристал к большому сообществу на колесах, которое не распалось и, ободренное шатким своим единством, двигалось к городу Бару — твердыне польского оружия. Воеводой Бара был один из сыновей коронного гетмана Потоцкого Павел Потоцкий.
Павел Мыльский поймал бродячую лошадь и пересел цз телеги в седло. В таборе было больше двух тысяч детей и женщин, мужчин и полутора сотен не набралось, но все они откликнулись на призыв пана Мыльского и составили отряд охранения. Большинство из этого воинства скверно держалось в седле и не умело обращаться с оружием.
Павел Мыльский и его отряд стали той соломинкой для утопающего, за которую ухватились женщины со своими беззащитными выводками.
Табор катил, обходя селения и города, но о его существовании знали, и под Тывровом отряду Павла Мыльского пришлось отбиваться от вооруженных мещан. Перед боем Павел отыскал повозку пани Мыльской.
— Мама, — сказал он ей честно, — их там не меньше тысячи. Поезжай впереди табора и уводи его как можно скорее, мы задержим бунтовщиков и догоним вас.
Он ускакал, а пани Мыльская, опасаясь паники и толчеи, объехала табор с конца в конец, приказывая двигаться быстро, но под страхом смерти запрещая обгонять друг друга. В руках у нее были два пистолета.
— Сама ваших лошадей пристрелю, если ослушаетесь, — обещала она, и всем было ясно, что пристрелит, а лошадь и спасение были равнозначны.
Мещане Тыврова, надеявшиеся на легкую добычу, пошли напролом, но пан Мыльский и его люди, защищавшие жизнь своих жен и детей, не отступили. Случились многие убийства. И пришлось искателям чужого добра утереть побитый нос.
2
— Они на нас и слева и справа, — рассказывал Павел Рахили и старику, — а я думаю: была не была — и ударил им в центр. Смотрю — побежали. Разворачиваю отряд налево, и еще им влепил. Поворачиваю направо — никого. Так что не больно, мама, я у тебя плох.
— Мы все в ноги вам кланяемся! — сказала Рахиль.
— Нам надо воевать на стороне казаков, — сказала вдруг пани Мыльская.
— На чьей стороне?.. — у Павла дыхание перехватило.
— На стороне Хмельницкого, — сказала пани Мыльская. — Ты родился и вырос на Украине, и я родилась и состарилась на Украине. Мы поляки, но корни наши здесь. Не будь Господня воля, я с моими мужиками давно бы тузила шляхту. Сколько беды наделала нам одна пани Деревинская и ее арендатор.
— Мать, опамятуйся!
— Я-то опамятовалась. Ты глаза протри. Разве не видишь, что творит Вишневецкий с народом? Он его калечит, он его истребляет.
— А казаки — не убийцы?
— Тут уж око за око. Я их судить не могу.
— Как тебе угодно, мать, но я — офицер. Я давал клятву королю.
— Короля давно уже нет. Остались палачи. Трусливые палачи, которые только о себе и помнят. Бросили старух, детишек и утекли.
