— Я не хочу, чтобы Кутепов видел нас вместе, — сказала она. — Я почему-то его боюсь. Недавно на банкете он так смотрел на меня...
Дымников объяснил капитану Ларионову, что к нему приехала женщина, и им надо уединиться. Виктор всё понял с полуслова: «Если спросит, скажу — с орудиями порядок наводишь, к бою готовишь».
Уединение могло быть лишь условным: посидели в офицерском общежитии, погуляли по степи за станцией, но главное, говорили, смотрели друг на друга, пытались как-то раскрыться по-новому, понять друг друга. А совсем недалеко от них двигалась толпа, шумели голоса, и ухали барабаны оркестров.
— Ты знаешь, Леончик, и у меня неприятности: объявились те люди из Харькова. Тот, кого звали Весёлый.
— Клинцов.
— Да. Потом этот Федя, ещё Заботин. Я выдаю им хлеб — всё по закону, но если их возьмёт контрразведка!.. А самая главная неприятность — появился конкурент и мешает купить мне самый дешёвый хлеб. В Джанкое. Требует половину себе и угрожает. Конечно, я тоже могу его припугнуть, но из-за этого рисковать, раскрываться? И он сегодня тоже здесь. Я тебе его покажу.
Осмотр укреплений продолжался недолго. Вскоре все вновь вернулись в вагоны. Марыся показала конкурента: решительно расталкивающий мешающих, крепкий, неулыбчивый, он тащил за собой за руку очень красивого мальчика в оранжевом костюме и белой шляпке.
— Такой настойчивый. Требует, чтоб пополам. А почему? А какой мальчик чудесный. Всегда за меня: «Папа, не обижай красивую тётю».
Надо было обязательно отучить её от излишней любви к детям и надо было запомнить хотя бы лицо конкурента. Почему он не спросил его фамилию?
Поезд с гостями направился в Мелитополь. Здесь был устроен пышный парад — вот мальчик-то порадовался, — затем торжественный обед. За столом они сидели с Марысей порознь — чтобы вместе их не увидел Кутепов. Все эти дни перед началом рокового наступления генерал находился в тяжёлом нервном состоянии. Издалека увидел Дымникова и, подозвав, сказал о том, что капитан опять стал похож на Дантеса, поинтересовался, почему не в строю, и, добавив, что в конвое достаточно одного Ларионова, приказал завтра же получить в штабе направление в Корниловский корпус.
На торжественном обеде Врангель говорил с воодушевлением:
— Прежде всего я горячо приветствую представителя старой испытанной союзницы — Франции. Франция первая признала наше правительство. Это было первое драгоценное свидетельство твёрдой веры в нас, наше правое дело и нашу способность во имя свободы и справедливости успешно бороться с мировым врагом — большевизмом. За Францией — Америка в исторической ноте с исчерпывающей глубиной раскрыла свою точку зрения на русский вопрос, указав на мировое значение единства и неприкосновенности России и на невозможность признания когда-либо большевистского режима. С неизменной признательностью я вспоминаю огромную помощь, оказанную нам Англией, и непоколебимо верю, что недалёк час, когда все дружественные державы найдут своевременным открыто сказать, что Русская армия ведёт борьбу не только за освобождение и благо России, но и за всемирную культуру. При нашем поражении никакая сила не в состоянии будет надолго сдержать волну красного Интернационала, который зловещим пожаром большевизма зажжёт Европу и, быть может, докатится до Нового Света.
Наступление началось 14 сентября. 19 сентября 1-я армия Кутепова взяла Александровск, 28 сентября Донской корпус захватил Мариуполь. 3 октября кутеповцы взяли Синельниково.
4 и 5 октября были самыми торжественными днями наступления у Хортицы. Дымников потом иронизировал, что был действующим лицом последних великих свершений великих полководцев. Не трагедии, а скорее, комедии. В общем, театр. Освещение было организовано прекрасно: нежный солнечный свет золотой осени, красный закат, чуден Днепр при такой погоде, и никакого дождя. Сам Дымников исполнял роль командира роты.
Стояли с Воронцовым на берегу, курили слабые французские папиросы, любовались закатом. Половина реки у дальнего берега уже холодно синела, на ближней половине играли розовые гребешки.
— Из разговоров с вами, Максим Павлович, я понял, что божественная красота природы ничего нам не обещает.
— Да, Леонтий. Нам не дано знать суд Бога нашего. Эта божественная красота, как вы сказали, возможно, сулит победу, а, возможно, даёт нам с вами шанс последний раз насладиться радостями земными.
У берега покачивались лодки, готовые к ночной переправе, сапёры сколачивали плоты для орудий и лошадей. Сзади, на лесной дороге возник шум, и к реке выехала кавалькада: сам Врангель, Кутепов, Драценко, другие генералы и офицеры. Спешились. Главнокомандующий прошёл вдоль переправы, забирался в лодки и на плоты, проверяя прочность вязки брёвен. Затем, полюбовавшись пейзажем, он собрал офицеров за селом, в доме священника. Речь его была краткой:
— Вам, господа, вверяется судьба всей операции. Думаю, что корниловцы, марковцы, дроздовцы, все ветераны Ледяного похода не посрамят памяти тех, чьи имена носят.
После этих слов было приказано провести во всех полках молебны о даровании победы.
Утром 5 октября передовые батальоны марковцев форсировали Днепр и захватили плацдарм. К 8—9 октября на правый берег переправилась вся группа войск, предназначенная для разгрома красных на правобережье и для уничтожения Каховского плацдарма с тыла.
Всего через несколько дней — 13 октября — эти войска не отступали, а в беспорядке бежали обратно к Днепру. Кавалерия и артиллерия мчались на рысях, пехотинцы бежали, бросая пулемёты, а то и винтовки.
Дымников никогда ещё не испытывал такого страха, как в этот пасмурный, с низким небом день, будто заранее предназначенный для гибели. Он бежал через прибрежный лес по каким-то вырубкам, пытаясь спастись от красной кавалерии — сзади, шагах в трёхстах, отчётливо были видны поблескивающие в размашистых движениях несущие страшную смерть клинки.
Недалеко от него напролом по тем же вырубкам отступала на рысях батарея. Он посмотрел в ту сторону, ища взглядом офицеров, и в это же мгновение почувствовал страшный удар ниже колена, упал, царапая лицо, на срубленные деревья. Леонтий ощупал ногу, пошевелил — кажется, ранения нет: он просто споткнулся, но теперь жуткий ушиб не позволял идти. Попытался встать и сразу упал. Сейчас подскачет вон тот, в расстёгнутом шлеме, нагнётся и рубанёт лежачего. «Прости, Марыся, за то, что мало тебя любил, за то, что изменял! Простите, папа и мама, что уехал от вас. Простите меня те, кого убил по чужому приказу...»
«Четвёртое, стой! С передка! К бою! Картечью беглый по коннице!..» — вдруг услышал он впереди знакомый голос — Воронцов. Подбежали солдаты, потащили к орудиям, усадили на зарядный ящик. Батарея двинулась дальше, к переправе.
14 октября в Мелитополе Врангель собрал совещание в своём штабном вагоне: Кутепов, Шатилов, Абрамов, де Мартель, Михальский. Ожидая Главнокомандующего, обменивались впечатлениями об ухудшившейся погоде, умолкали, вздыхали, вспоминая поражение за Днепром.
Верховный правитель вышел озабоченный, но полный решимости.
— Что будем делать, господа? — обратился он к присутствующим. — Надо выработать общий план дальнейших операций. Продолжим ли мы бои здесь, в Таврии, или уведём армию в Крым, за перешеек.
Шатилов, поглядывая на Кутепова, наверное, надеясь на его поддержку, неубедительно и неуверенно говорил о высоких качествах армии, об её ценности в данный исторический момент, о роли в будущем России, о необходимости спасения армии, то есть об отводе её на полуостров.
— Испугаться одной неудачи и отступать — это не по-военному, — возразил поручик Михальский. — Мы, поляки...
И долго рассказывал о победе под Варшавой над Красной армией, закончив требованием продолжать сражение в Таврии.
— Уйти в Крым — это уйти из Европы. Ваши союзники поймут, что вы потерпели окончательное поражение, что больше нет России, свободной от большевиков. Англичане уже начинают переговоры с Москвой. Необходимо сражаться здесь... — де Мартель его поддержал и затем ещё много говорил о дружбе между Францией и Россией.
Кутепов знал, что армию надо уводить в Крым, если её необходимо сохранить, но он также знал, что говорить это ни в коем случае нельзя. Армию всё равно придётся уводить в Крым, правда, потеряв ещё несколько тысяч лучших офицеров и солдат — по данным разведки Будённый уже в 4—5 переходах от Днепра.
— Надо сражаться в Таврии, — сказал Кутепов.
Если бы он сейчас выступил за отход, Врангель отправил бы его в отставку, то есть на смерть — ведь Кутепов не может жить без войск, данных ему для командования ими.
Врангель подытожил:
— Отойдя в Крым за перешейки, мы не только обречём армию на голод и лишения, но и признаем невозможность продолжать активную борьбу, создадим угрозу лишения нас в дальнейшем всякой помощи со стороны союзников. Засев в Крыму, мы перестанем представлять угрозу для советского правительства и тем самым потеряем интерес к нам со стороны западных стран. Исходя из этого, я немедленно перегруппирую войска с целью организации упорной обороны, чтобы отразить контрнаступление красных, а затем ударами во фланг из района Верхних и Нижних Серогоз нанести им поражение. Лишь при неудаче мы отступим в Крым и займём активную оборону. Сегодня с утра корпус Витковского атакует Каховский плацдарм. Это решение тем более целесообразно, что, по разведданным, значительная часть красных войск выведена с плацдарма для участия в боях на правобережье.
