Весна подгоняла адмиралтейца. Половодье выдалось скудное. Бесснежная зима и резкое потепление перед Пасхой сушили землю, вода в реках едва прибывала. Пришлось скоротечно отправлять достроенные корабли из Ступина, Таврова к Азову, пока не обмелели перекаты на Дону. В Воронеже его ждало письмо из далекого Шлиссельбурга. Царь опасался и предупреждал об угрозе. «Множество турок ближатся к Днепру и полкаравана их пошло на Черное море, надобно иметь осторожность. Толстой в трех письмах подтверждает, что, конечно, шпионы не один посланы на Воронеж и в Азов, извольте гораздо смотреть того». «Не боись, Петр Лексеич, глазеем в оба, сторожко», — усмехнулся Апраксин и продолжал читать: «Здесь же все изрядно милостию Божией, только несчастливый случай учинился за грехи мои, перво доктор Леин, а потом Кенихсен (который уже принял службу нашу) и Петелин утонули внезапно и так вместо радости плач, но будет воля Вышнего и судеб Его». Адмиралтеец перекрестился, вздохнул: «Покарал-таки Господь нечестивца немеку». «Зело берегись шпионов на Воронеже, а на Донское устье мочно никого приезжего не пускать, кроме своих матросов, ни крестьян, ни черкас».
Больше всего Апраксин переживал кончину Алексея Петелина, бомбардира, преображенца. Помнил его по Плещееву озеру, по Белому морю, путешествию с Великим посольством.
Вечером поминали его вместе со Скляевым.
— Жаль Лексея-то, и ожениться не успел, а вишь, косая его прибрала, — горевал Федосей. — Глядишь, другого земля терпит, а добрых людей Бог прибирает. Ладно немеку-то этого, ему поделом, а Лексея-то зря.
— Верно молвишь, и я про то толкую, саксонца-то Господь наказал поделом.
— Ведал ли об этом прохиндее государь?
С ответом Апраксин не задержался. «А что изволил ты, Государь, по милости своей писать о несчастливом случае, которому всемилостивый Бог соизволил быть и наказать смертию таких тебе, Государь, изрядных служителей и в том да будет Ево святая Воля. О Савве Рагузинском — он тебя, государь, видеть зело желает…
Раб твой государский Ф.А. под ноги челом бью».
Почтовые ямщики хлестали лошадей, везли окольными трактами по непролазной грязи гонцов с письмами и бумагами для государя.
Прочитав письмо от Апраксина, царь досадливо поморщился.
«Видать, не один Данилыч про стерву догадывался, а все молчали». Узнав из найденных при Кенигсене писем об измене, Петр в бессильной ярости разодрал в клочья слащавые послания кукуйской фаворитки, с корнем вырвал из сердца память о ней. «Паскуда она и стерва последняя, а ведь сколь веровал, грешным делом, жениться подумывал…»
В палатках вокруг Ниеншанца, или, как называли его солдаты по-прежнему — Канцы, третий день шла гульба, лилось вино, звенели песни.
Гулять гуляли, но прежде Петр послал в устье Невы на острова заставу под командой Меншикова.
— Возьми отборных солдат полсотни, образуй заставу. Петруха Апраксин сказывает, шведы каждую весну об эту пору с моря приходят.
Караул выставили не зря. В разгар веселья в палатку Шереметева без спроса вошел запыхавшийся сержант:
— Велено доложить, государь, от поручика Меншикова. На взморье швед объявился.
Хмель еще не вошел в силу. Петр коротко бросал фразы:
— Поперву, поднять над Канцами шведский флаг. Никому не бродить в округе, полки под лесом держать, палатки свернуть, чтобы неприятель не узрел. Я сей же час пойду на розыск. Ежели швед будет сигналить пушками, ответствовать таким же числом.
Два дня наблюдали из кустов за эскадрой адмирала Нумерса. На третий день, услышав ответные выстрелы из крепости, успокоенный адмирал отправил два корабля к Ниеншанцу. Они подошли к устью и бросили якоря, задул противный ветер.
Петр, казалось, только этого и ждал, собрал немедленно военный совет, развернул карту:
— Умысел мой таков. Сотни три преображенцев и семеновцев посадим на три десятка ботов. Ночи светлые, ан шведы все равно храпеть будут. Половина ботов со мной пойдет на взморье, вдоль берега. Отрежем пути отхода. Ты, Данилыч, с остальными ботами насядешь сверху. Гляди за мной. Ранее, чем я не зайду с моря, не высовывайся. Как узришь мои боты, атакуй враз. — Петр встал. — Шведов будем брать на абордаж, кошки припасти надобно, крючья какие, гранаты. Сцепляйся с галиотом, а я сцеплюсь со шнявой, которая мористее.
Едва солнце скрылось за горизонтом, в полночь, светлыми сумерками, завязалась схватка.
На верхних палубах разгорелся жестокий бой. Полусонные шведы бросились выбирать якоря, другие хотели поднять паруса. Вдали на рейде поднялась тревога на эскадре вице-адмирала Нумерса. Там подняли паруса, но ветер стих, фортуна улыбалась русским…
Схватка была короткой, но кровавой. У шведов на обоих кораблях уцелела чертова дюжина, остальных перебили.
Убитых предали морю, пленных заперли в трюм. Последовала команда Петра:
— С якорей сниматься, паруса ставить!
Первым шел на восьмипушечном «Астрильде» Петр, за ним в кильватер десятипушечный «Гедан» под командой Меншикова.
Крепостные стены озарились залпом победного салюта в честь первого морского трофея.
Военный совет состоялся в тот же день. Капитана Петра Михайлова и поручика Меншикова наградили орденами Святого Андрея Первозванного. «Кроме того, государь получил чин капитана-командора».
Петр радовался весьма и искал, с кем разделить радость.
В первую голову с князем-кесарем и адмиралтейцем. Два верных сподвижника, сотрапезника, старинных и старших приятеля. Так они и верховодили в двух самых близких ему местах: в Москве и Воронеже.
Первым откликнулся Федор Апраксин: «За писание твое Государево, которое получил сего мая в 21 день о преславной виктории, которую тебе, Государю, даровал Всемилостивый Бог против неприятеля в морском приходе к Шлотбургу премного челом бью и здравствую победою и возвращением твоим в добром здравьи. А как написано потеха была изрядная и слава Богу Всемогущему, что так устроилось.
Еще тебя, Государю, поздравляю купно преславною кавалериею Св. Апостола Андрея, которую ты заслужил через свои многие кровавые труды и дай всемилостивый Боже и впредь тебе, Государю, милость свою с приращением.
На Воронеже Божьей милостью строится без медления».
Довольная усмешка скользнула по лицу царя. Он протянул письмо Меншикову.
— Гляди, Данилыч, Федор нас здравствует, на Воронеже все путем.
— У него завсегда порядок, хотя и проруха бывает. Скушно без него, однако, в нашей кумпании.
— Верно, ты сам-то не промешкай завтра с пушечным нарядом.
Меншиков обиженно вытянул губу, но промолчал.
Солнечным майским днем грохотали пушки над безмолвными сосновыми борами, островами, болотами, перелесками. На острове Люст Елант посреди Невы закладывали первую крепость на Балтике, а с ней и город Петербург.
Строили крепость, рубили избы в новом городе, отбивались от шведов. Шереметевские полки теснили шведов в Ижорской земле. Сдавались одна за другой крепости в Яме, Копорве, Мариенбурге.
Радовал царь далеких приятелей, отписал Апраксину в Воронеж: «Итак, при помощи Божьей Ингрия в руках». Победы на суше хороши, но все время на уме держал главную цель войны.
На небольшом паруснике, шняке, ушел в Лодейное Поле, на Олонецкую верфьи. Здесь в конце августа спустили на воду первенец, фрегат «Штандарт». Начали ставить мачты, поднимали стеньги, подгоняли такелаж. Царь в поте лица трудился от зари до зари.
Новой верфью заправлял Иван Татищев:
— Государь, все бы ладно, да фрегату осенью в море, а матроз-то ни единого.
Под руку попался заспанный Головин:
— Крюйс помалкивает, отпиши воеводе в Архангельский. Без мешкоты набрать из крестьян да холопов молодых рекрут, человек полтыщи. Пошлем на выучку в Голландию.
— Примут ли их там, государь?
— Крюйс должон все обладить. Нам-то нынче и на Воронеж и сюды на Балтику матроз, офицер потребен. Што ни корабль, добрая сотня…
Глубокой осенью «Штандарт» салютовал крепости Петра и Павла. Вскоре исчезла с далекого взморья шведская эскадра, ушла зимовать к Выборгу. С неохотой уходил Нумере, поглядывал на далекое Невское устье, не ведал, что ему ввек не суждено там уж бывать.
В утренних сумерках вышла в море шняка. Вглядывались в далекий, у горизонта, поросший лесом остров, который местные жители, чухонцы, прозвали Котлин.
Рядом с Петром на шканцах приросли к палубе Головин, Меншиков, артиллерист и инженер Василий Корчмин.
Судно продвигалось медленно, осторожно, с подобранными парусами. Что ждет его в незнакомой водной толще? Камни, отмели, другие каверзы?
На носу то и дело бросал лот Наум Сенявин, мерил глубину. Обошли остров со всех сторон. На севере остановились, путь преграждала коса, тянувшаяся далеко через залив к берегу.
