— Да, покойная императрица предусмотрела опекунство до его совершеннолетия.
— Чье? Да не тяните, Безбородко, не тяните! Я только теряю с вами драгоценное время, тогда как мне следует действовать.
— Нескольких человек, и в том числе — мое.
— Ваше?! Это значит, моя мать настолько была уверенна в вашей преданности.
— Даже монархам свойственно ошибаться, государь.
— В чем же ее ошибка?
— Она гораздо более глубока, чем даже вы, ваше императорское величество, с вашей удивительной проницательностью могли бы предположить.
— Когда я наконец вступил на престол, естественно, что все придворные станут мне клясться в верности.
— Ваше императорское величество, императрица передала это завещание на хранение мне.
— Где оно?
— Со мной, мой государь. Вот оно.
— Дайте его мне.
— Ваше императорское величество, простите мне мою безумную смелость, но я умоляю выслушать меня прежде, чем в ваших руках окажется эта бумага. Государь, мой государь, вам не следует ее ни брать, ни тем более читать.
— Что это за бред!
— Только на первый взгляд, государь, только на первый взгляд! Ведь это так важно, чтобы вы могли с чистой совестью всем сказать, что вы никогда не видели никакого завещания и тем более не знали его содержания. Что такое мои слова? Император может склонить к ним свой слух или нет. Государь, разрешите приказать растопить камин.
— Камин? Кажется, я начинаю догадываться. Сейчас я позвоню.
— Государь, я все сделаю сам. Липшие глаза и уши здесь ни к чему. Вот видите, как просто — огонь уже пошел. Он будто ждал вашего приказа. А теперь — я просто разрываю эту недостойную бумагу и…
— Вы бросили ее в огонь?!
— Вот именно, ваше императорское величество, и никто на свете не сумеет доказать, что она вообще существовала.
— Безбородко! Я не благодарю вас — я поздравляю вас канцлером Российской империи. Моей империи, граф. И за работу. Немедленно! Тотчас же! Всех невских вод не хватит, чтобы очистить Авгиевы конюшни моей предшественницы. Вы справитесь с этим, Александр Андреевич, я уверен. А кстати, я до сих пор не имел возможности по-царски отблагодарить вас за ту любезность, которую вы мне в свое время оказали в Москве.
— О чем вы говорите, ваше императорское величество?
— О доме вашего предшественника в должности канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Моя мать выкупила его у наследников канцлера и подарила вам. Это был…
— 1785-й год.
— Неужели так давно? Вы еще его превосходно переделали и обставили, но когда мне захотелось его иметь, вы сами предложили этот дворец мне уступить. Полагаю, вам нелегко было с ним расставаться, особенно при такой превосходной картинной галерее, которую вы пожелали мне оставить.
— Государь, я с ваших малых лет всегда видел в вас единственного законного монарха. Все остальное представлялось мне временным, преходящим. И я был просто счастлив хоть чем-то услужить моему повелителю.
— Пожалуй, я верю вам, Безбородко. Пожалуй, верю. Так вот запишите сразу первые мои распоряжения. Все политические узники моей матери должны быть немедленно выпущены на свободу. Мать была одинаково жестока и несправедлива. Я не собираюсь ни для кого делать исключений. Хотя — постараюсь соблюдать осторожность с мартинистами. Их бесконечная благотворительность подкупает людей, а завиральные идеи о всеобщем братстве отвращают от верного служения престолу. Я не могу оставлять их в тюрьме, но — соблюдайте осторожность.
Петербург. Зимний дворец. Кабинет императора Павла I. Павел, И. П. Кутайсов[20].
— Я сказал тебе, Кутайсов, что следует немедля разобраться с личным штатом покойницы. Занятие для меня крайне неприятное, но иначе от них не освободишь дворец. Я желаю, чтобы все они исчезли с моих глаз.
— Тогда нет нужды вам с ними говорить лично, ваше величество. Распорядитесь об их выходных пособиях, и все сделается без вашего участия и не доставит вам никаких неприятных впечатлений.
— Благодарю за предупредительность, но я чувствую по отношению к некоторым из этих людей определенные обязательства. Начнем с Перекусихиной. Кажется, изо всей этой жадной орды она единственная была привязана к покойнице и даже искренне заботилась о ней. У нее есть какое-нибудь состояние?
— Нет, ваше величество, никакого.
— Что, императрица не потрудилась обеспечить свою самую верную служанку? Невероятно!
— Но это действительно так. Я нарочно наводил справки. Перекусихина с незапамятных времен жила во дворце на всем казенном и не обзавелась даже собственной посудой.
— К чести для нее. Как ее звать?
— Марья Саввишна, ваше величество.
— Зови сюда эту бескорыстную камер-юнгферу.
— Государь! Ваше императорское величество…
— Входите, входите, Марья Саввишна. Я уважаю ваши чувства по отношению к императрице, которая, однако, не сумела вам ответить должной заботой и соответствующим вознаграждением. Но я позабочусь о том, чтобы вы до конца своих дней ни в чем не испытывали нужды.
— Ваше императорское величество, право…
— Не перебивайте меня — я не терплю этого и делаю то, что считаю нужным. Вы будете получать пенсион из Кабинета, скажем, сто рублей в месяц. У вас нет дома?
— Государь, я уже переехала из дворца. Меня приняла моя племянница, супруга бригадира Торсукова.
— Вам не пристало ни у кого жить в нахлебниках. Мне сказали, что вы родом из рязанских дворян.
— Да, ваше императорское величество.
— Поэтому вы получаете в Рязанской губернии 4517 десятин земли, а здесь, в Петербурге, дом банкира Сутерланда. И еще: если вы захотите взять с собой мебель, которой пользовались все годы, она ваша.
— Благослови вас Господь, государь. Вы так щедры!
— В отличие от своей родительницы. Прощайте, Марья Саввишна. Руки не даю. Покойница не могла воспитать в вас любви и почитания ко мне. Достаточно, если я пожелаю вам благополучия. Кутайсов, я хочу видеть Роджерсона. Впрочем, ему вы можете просто передать, что я оставляю его лечащим врачом императорской фамилии. Этого вполне достаточно.
— Вы не хотите попробовать иного медика, государь? Более молодого, образованного, модного, наконец?
— Пробовать медиков? Нет уж, уволь, братец. Самое большее, чего можно от них ждать, — чтобы хоть не травили своих пациентов. Роджерсон ни в чем подобном не был замешан. Поэтому пусть остается. Если ты хочешь сказать, что от него мало толку, зато и меньше, чем от других, вреда. К тому же за него усиленно ходатайствует граф Ростопчин. Да, а уж если речь зашла о Ростопчине, придется разобраться с Протасовой. Ростопчин и за нее стоит горой — как-никак воспитательница и благодетельница его любимой супруги.
— Ей тоже придется переезжать из дворца.
— Это еще зачем? Ее-то мы и оставим в ее старых пенатах и на тех же условиях, какие она имела при покойной. За ней останутся помещение и стол. Добавь к этому, пенсию, орден Екатерины, скажем, второго класса и тысячу душ в Воронежской и Петербургской губерниях.
— Вы словно откупаетесь от этой черноглазой ведьмы, государь.
— А что ты думаешь, Кутайсов, по существу это так и есть. Таким образом мы обезвредим это осиное гнездо. Просто теперь Королева Лото вместо покойницы станет служить императрице Марии Федоровне, которая, сам не знаю почему, к ней определенно расположена.
— И все-таки главное для вас, государь, — это Зубовы.
— Почему ты так думаешь? Вовсе нет. Пусть занимают те же места, которые занимали; если я начну с ними расправляться, я только подтвержу худшие сплетни, ходившие по поводу личных историй покойницы, а для меня это отвратительно. Итак, Зубов-отец. Он будет по-прежнему, как в Гатчине, сидеть у меня за обеденным столом. Если будет стол для посторонних. В принципе я хочу ввести строжайшую экономию расходов. Зубов-старший, Николай Александрович… Он тем более стал родственником Суворова. Запиши, Кутайсов: он станет президентом Конюшенной конторы. И получит орден Андрея Первозванного. Все же он первым сообщил мне о перемене в моей судьбе.
— Но тогда Конюшенная контора кажется недостаточной.
— Вот именно — Конюшенная. По существу большего он не заслуживает и на действительной службе мне не нужен. О втором брате, Дмитрии, которому удалось жениться на Вяземской, не стоит и говорить. Его предел — питейные сборы. Следующий…
— Вероятно, младший из братьев — Валерьян Александрович.
— Ты прав. Наглец, одинаково известный своей жестокостью и безрассудством. То, что он лишился в Польском походе ноги, мне всегда представлялось знаком свыше.
— Вряд ли вы станете, государь, говорить здесь о каких-нибудь наградах. Кажется, они все у Зубова-младшего давно есть. И орден Андрея Первозванного, и Георгий третьей степени, и чин генерал-поручика. И все это в 23 года.
