— Это здесь.
Аглая остановила лошадь и спешилась.
Федор не слишком ловко, как тяжелый толстый шмель, приземлился на одну ногу.
— Может, скажешь?
— Увидишь сам. Рассказывать бессмысленно.
— Ох уж мне эти туземные тайны, — недовольно отозвался он.
Аглая привязала лошадей к одинокой голубой ели и направилась в сторону ручья, прыгающего по камням на склоне. На пригорке он образовывал крошечный водопад, разлетавшийся цветными брызгами. Федор нагнулся к воде, чтобы напиться, а когда выпрямился, Аглаи не было.
— Эй! Что за шутки? — крикнул он.
Ее сосредоточенная физиономия вынырнула из какой-то щели за водопадом. Аглая приложила палец к губам.
— Тс-с. Иди за мной.
— Ну и кого из нас, спрашивается, больше влечет мистика? — пробормотал Федор, протискиваясь в вертикально вытянутую узкую дыру.
Здесь было темно и душно. Аглая включила фонарик и пошла вперед по расширяющейся пещере.
— Пахнет дохлыми мышами, — поморщился Федор.
Аглая остановилась.
— Что? — спросил он.
— Смотри.
Луч фонарика бегал зигзагами по груде блестящего хлама. Постепенно до Федора дошло, что груда имеет правильные геометрические очертания и сложена из отдельных пирамидальных брусков, отливавших рыжим блеском.
— Что это?
— Золото Бернгарта, — спокойно ответила Аглая.
Федор тяжело сглотнул и вцепился ей в плечо.
— Не подходи.
Но она и без того не двигалась с места.
— Надо сдать его государству, — предложила Аглая.
— Государству от этого пользы не прибудет. — Федора одолевали неприятные мысли.
— Рано или поздно кто-нибудь еще найдет его.
— Найдет, — согласился он и ненатурально оживленным голосом спросил: — Ну что, Аглая Бернгартовна, как делить будем — по правде или по справедливости?
— По правде, — ответила она, даже не улыбнувшись.
— Верно. Справедливость — дело темное. Пошли отсюда.
Федор забрал фонарь и подтолкнул Аглаю к выходу.
— Как у нас справедливость искать начинают, — объяснил он по пути, — так друг дружке лбы бьют и морды дерут. А потом за топоры берутся, на тачанки садятся и подковы на каблуки насаживают.
— И в Беловодье ходят, — добавила Аглая.
Они вылезли наружу и побрели к лошадям.
— Знаешь, эта история про Беловодье начинает мне нравится, — после раздумья поделился Федор. — Она засверкала новыми гранями.
— Вот уж не предполагала, что у нее могут быть новые грани, — удивилась Аглая.
— Просто у тебя замылился глаз. Ты ведь не будешь отрицать очевидное?
— И что тебе очевидно?
— Да то, что на пути у Беловодья стоит Царь-гора.
— Ах это, — небрежно сказала Аглая, взлетая на своего жеребца. — Этой новой грани много сотен лет.
— Неужели. — Федор невозмутимо двинул бровью и тоже одним махом оседлал лошадь.
Аглая одобрительно дернула уголком губ и ударила по крупу коня каблуками.
Полночь тянулась вязко и долго. Шергин отчетливо слышал тиканье и несколько раз взглядывал на старинные часы с кукушкой. Однако длинная стрелка не двигалась с места, будто заснула на цифре двенадцать. Он хотел спросить священника, что с часами, но усть-чегеньский батюшка, усмехнувшись в жидкую козлиную бороду, понял его без слов.
— Это, видите ли, весьма умные часы, немало видавшие на своем долгом веку. Они чувствуют настоящее время.
— Какое настоящее? — подавленно спросил Шергин, ощущая себя разбитым и навсегда уставшим.
— То, которое сейчас в России остановилось. Время метафизическое. Долгая полночь, безвременье. Боюсь, как бы эти странные люди, называющие себя большевиками, вернувшись, не арестовали мои часы за контрреволюцию, — пошутил отец Илья и долил себе чаю из остывающего самовара.
— Вы боитесь только за часы?
— Часы безответны, человек же предстанет пред Господом и дела его будут взвешены… Что же тут бояться? Его несправедливости? — Священник с шумом и удовольствием втянул в себя чай. — Ответил я на ваше недоумение?
— Мое недоумение простирается слишком далеко, батюшка. В последние дни я пережил многое, мне даже казалось, что я нашел ответы на все свои вопросы. Но вот опять я перед разбитым корытом. Меня мучают сомнения…
— Они мучают вас оттого, что ответы действительно найдены, — благодушно ответил священник. — Уверен, вам это не показалось.
— Мне бы вашу уверенность…
— Извольте, поделюсь.
Шергин посмотрел на него долгим, затуманенным взглядом.
— Что же, в самом деле…
— Ну-ну, решайтесь. Быть может, вам не представится больше такой возможности.
— Может быть… — Шергин импульсивно встал и, пройдясь, поворотился к стене с часами, заложил руки за спину. — Я, понимаете ли, батюшка, монархист до мозга костей…
— Это не преступление, — покачал головой священник, — сие весьма достойный образ мыслей.
— Тогда ответьте мне, — Шергин порывисто развернулся, — почему государь, зная, что ждет Россию, — а он знал это, ему было передано, — почему он совершал ошибку за ошибкой? Почему не сумел предотвратить все это?
— Что ему было передано? — безмятежно спросил священник.
— Пророчество, предсказание, ясновидение — называйте как хотите, — нервно проговорил Шергин и уселся на стул.
— Ах вот оно что. Видите ли, пророчество — это не приказ, спущенный с неба. Иуде никто не повелевал пойти и предать. Напротив, Иисус остерегал его, говоря, что один из двенадцати станет предателем. Предсказание — лишь предупреждение о том, что может случиться.
— Да, верно. Оно и случилось. Николай был бессилен остановить это. И полночь будет длится долго. Гибель могла быть отсрочена, отменена вовсе, если бы были жесткие действия, если бы Россия покаялась…
— Но мы не покаялись. И государь-император выбрал свой путь.
— Тоже верно. Но и мы должны выбирать. Принять ли гибель России за реальность — и смириться, сложить оружие, сохранять Россию лишь внутри себя. Или же принять эту гибель только за вероятность, которую еще можно миновать, — и продолжать драться с этими… с этими красными дегенератами.
Он замолчал, бессильно обмякнув на стуле.
— Ваше лицо сейчас стало страшно, — произнес священник.
— А, Франкенштейн, — пробормотал Шергин.
— Гм… Ваше прозвище? Оно вам не подходит, — убежденно заявил отец Илья. — Однако я не о том. Неужто вы не видите повсюду знаки, глаголы небес? Только слепой их не узрит. И не приходило ли вам в голову, откуда на Руси столько зловонного гноя, который изливается из вскрытого нарыва? Думаете, большевики — мировое зло? Оставьте эти нелепости для барышень. Коммунары — скальпель в руках Господа. Какое же вы право имеете поносить инструмент, который держит Его врачующая десница? Да запретит вам Господь произносить хулу на них.
Шергин ошеломленно наблюдал за энергичными подскоками священнической бороды.
— Вы совершенно серьезно говорите это?
— Совершенно серьезно. Вы, русские офицеры и солдаты, готовы на смерть за умирающую Россию. Почему же вы думаете, что умирать сейчас нужнее, чем жить для России и своих ближних? Русский человек умеет умирать, а вот жить ему надо учиться, особенно нынче. Вот где геройство, а не в том, чтоб считать себя спасителями России. Благородство и рыцарство хорошо, а только Бог, может, и не требует от вас теперь в жертву ваши жизни. Да и так уж сколько полегло вас по всей земле русской. Думаете, не хватит? Узрите перст Господень, и будет вам благо!
Шергин встал, подошел к священнику и опустился на колени.
— Благословите, отче, — смиренно попросил он.
Тот размашисто перекрестил его, и полковник приник губами к благословившей руке. Затем вернулся на место.
— Я благодарен вам за эти слова. Однако скажите, откуда вам все это знать — про знаки, перст — в вашем медвежьем углу? Неужели отсюда так хорошо видно, что происходит в России?
Отец Илья прищурился. По лицу его разбежались мелкие веселые морщинки.
— Из медвежьего-то угла как раз бывает виднее. Не полагаете же вы, ваше высокоблагородие, что все важные события совершаются в центрах? А может, как раз в таких-то углах?
— Это какие же, например? — Шергин точно так же сощурился.
— Ну, например, через сто лет в медвежьем углу найдут вашу могилу, и это станет переломным моментом в истории новой России. А?
— Для священника у вас своеобразное чувство юмора, — усмехнулся Шергин.
— Да уж какое есть… Или вот, например. — Отец Илья повернулся к шкафчику, открыл дверку и запустил руку вглубь, за книги. Спустя мгновение на столе между самоваром и чашками на блюдцах обосновалась пирамидка из золота. — Видали такую премудрость?
— Откуда это у вас?
Шергин был сражен внезапным явлением старой знакомой.
