Варяги зажгли факелы, и каждый бросал в кучу хвороста. Запылал огромный костер, треща и сверкая кровавыми искрами. Люди двинулись по кругу под возгласы и песню Каницара:
Мир вам, погибшие братья!
- Мир вам, - печально повторили варяги.
Честно на поле сраженья легли вы!
- Мир вам, - подтвердили воины.
Саваном стал вам наш бранный наряд,
Тихо несясь на кровавые нивы,
Вас только тучи слезами кропят [165] .
- Мир вам, - пропели варяги,
- Мир вам, почившие братья! - воскликнул Каницар.
- Мир вам, - печально подхватили живые вой.
В то же время на берегу Истра запылал огонь капища. Триста пленных боляр и купцов, которые готовили восстание и сдачу Цимисхию Доростола, приносились в жертву Перуну. Здесь хозяйничал Видибож, помощник главного жреца - Святослава. Он непосредственно находился в гуще воинов и прибыл на Русь вместе с варягами, хотя родом был из прибалтийских славян. Голос у него был сильный, но однотонный и грубый. Он пел:
То не пыль в поле распыляется,
Не туманы с моря поднимаются,
То с восточной земли, со высоких гор,
Выбегало стадо звериное,
Что звериное стадо - змеиное,
Наперед бежал лютый Скипер-зверь!
Загремели тогда громы на небе,
Засверкали тогда в тучах молнии,
И явился на свет, словно молния,
Сын Сварога Перун Громовержец [166] !
Так пел и возносил к небу рождественскую молитву в честь Перунова свята войсковой жрец Видебож и, отрубив голову черному петуху, воскликнул:
- Позор!!!
И началась кровавая бойня. Греческие историки пишут о том, что жертвой Перуну была не только знать Доростола, но оказались и младенцы, которых бросали в Истр. Но думается, что это наветы греков, чтобы ярче показать зверства язычников. Известно, что русская традиция [167] отвергала человеческие жертвы.
Цимисхий был воодушевлен и вдохновлен этой победой. Печаль о прошлом поражении и гибели Куркуаса с артиллерией, как и многих полководцев, не могла долго владеть им. Нужно было думать о будущей победе. И он был уверен в ней. Смерть главного богатыря русов, второго человека по-еле Святослава, организатора и вдохновителя всех наступлений врага, и успешный проход его войска, за спинами которого шла конница до самых стен крепости и нещадно рубала отступающих, которую могли отогнать только тысячи стрел, пускаемых из луков и арбалетов, не позволивших ворваться в крепость вместе с отступающим противником - это наталкивало на новую тактику ведения боя, это была внушительная заявка на будущую победу, разгром Святослава.
Император созвал всех военачальников, сотников, вплоть до командиров небольших подразделении. Анемаса он посадил в центре стола и торжественно надел на его голову лавровый венок победителей, чем венчали головы полководцев древние римляне. Цимисхий не скупился на слова. В его речи присутствовали имена Цезаря, Константина Великого и других полководцев. Он говорил, что римляне еще не были никогда побеждены таким народом, как тавро-скифы. Наоборот, их князь Игорь, кстати, отец нынешнего Святослава, был позорно изгнан из Фракии, а флот его был сожжен доблестными флотоводцами. Такова учесть их и ныне. Сейчас в штурме Доростола будет участвовать и флот.
- Лев, - обратился он к флотоводцу, - кажется, скундии легко подбираются к берегам, потому твоя задача оснастить их трапами, чем длиннее, тем лучше. Друнгарий Илья, подготовь лестницы и воротные площадки, вся твоя друнга переселяется на суда, и с берега вы будете атаковать крепость. Мы Доростол зажмем с двух сторон. Мы победим их и возьмем Доростол, - с пафосом закончил свою речь Цимисхий.
- Да здравствует базилевс!
- Многие лета императору! - созвучно звенели металлические чаши воинов.
Тризна по Икмору и всем павшим в боях воинам была тоже многолюдной. Здесь находился весь кмет Святослава. Поминки были устроены у городской стены с открытыми воротами. Вспоминали не только Икмора - живого, добродушного, порой наивного, самого могучего из воинов, но и способного полководца, умеющего увлечь воинов за собой... И вспоминали всех близких друзей, уже ушедших в мир иной, оставивших память о себе. Святослав был хмур. Его густые брови назисяи и будто опустились на глаза. Он ничем не отличался от других воинов, в простой посконной рубахе черного цвета по колено, опоясанный широким вятичским ремнем, как и сами вятичи, сидевшие по его левую руку. Чуть поодаль от князя и как бы замыкая круг сидевших на земле воинов, на пеньке уселся седовласый человек, борода которого была ниже груди. В руках он держал гусли и тонкими пальцами поглаживал корыто инструмента, будто лаская его, как верного друга. Святослав махнул ему рукой, а тот, глянув на князя, молвил:
- Богу богово, а князю князево! - и тронул струны.
Боги велики, но страшен Перун;
Ужас наводит - тяжела стопа,
Как он в предшествии молний своих
Мраком одеян, вихрями повит,
Грозные тучи ведет за собой.
Ступит на облак - огни из-под пят,
Ризой махнет - побагровеет твердь,
Взглянет на землю - встрепещет земля,
Взглянет на море - котлом закипит,
Кланяются горы былинкой пред ним.
Страшно! Свой гнев ты от нас отврати!
Боян закончил, поднял золотой бокал и громко провозгласил:
- Слава Перуну, Громовержцу, Вседержителю!
Воины так же громко ответили:
- Слава! Слава! Слава!
Из четырех раскупоренных огромных бочек черпаком разливалось вино в братины и чаши. Закуски не было. Экономили. Святослав подал знак внимания и заговорил:
- Неужто мы дадим грекам победить нас?
Он задал вопрос будто себе, но глядя на воинов. И сам же стал отвечать:
- Уже нам еде пасти; потачнем мужски, братья и дружино! Уже нам некомося дети! Волию или неволию стати, протащу, да не посрамим земли Руския! Но ляжем костьми. МЕРТВЫЕ БО СРАМУ НЕ ИМУТ. Еже побегнем ли, срам имам. Не имам, убежати, но станем крепко. Аз же перед вами пойду, еже моя голова ляжет, то промыслите собою.
Наступила глубокая тишина, а потом из разных углов тризны послышались резкие, будоражащие выкрики:
- Не печаль! Не трусь [168] , князь! Мы с тобой!
- Наши головы лягут вместе с твоею!
- Где твоя голова ляжет, князь, там и свои головы мы сложим! Вздрогнули гусли Бояновы, и запел певец голосом могучим и грозным:
Старину скажу стародавнюю,
Стародавнюю, небывалую.
Как во граде Киеве.
Родился молодец-удалец
У княгини мудрой, вродливице,
И гадали бояре, думали,
Как назвать молодца-удальца,
А меж собой ему дали имечко,
Имечко-прозвище Пардуса [169] .
Как желала княгиня-матушка
Надеть на голову отрока
Колпак земли греческой,
А вертит головой молодец
Да приговаривает:
Не надевай ты мне, матушка,
Этот колпачок земли греческой,
А надень лучше мне богатырский шлем.
Отпусти на все четыре стороны,
На все ветры полуденные,
На все вьюги зимние,
На все вихри осенние!
Стал он растеть-матереть,
Собрал дружину хоробрую,
Хотел поучиться мудрости
И с дружиной в поход отправился.
Повстречал он Змея-гаденыша,
Хитрого, злого, вертлявого,
Тот ему сказку сказывает,
А сам к брани готовится.
Мол, побывал он в граде
Киеве И побил народу тьму-тьмущую.
Умертвил и княгиню-матушку
И лишил его отчины.
- Так готовься, пардус-котеночек,
На битву смертную!
Вначале хребет твой выломлю,
А потом сожгу огнем-пламенем.
Не успел Змей-гаденыш то вымолвить,
Как взлетел-воспарил князь
Пардусом И вцепился в глотку змеиную,
Растерзал, ослепил когтями вострыми,
А потом отсек голову гаденышу.
Как побил князь Змея злорадного,
Так пошла по Руси слава великая [170] .
Песня оборвалась на высокой ноте, Боян снова поднял золотой кубок и провозгласил:
