ты можешь помочь в борьбе с ним. Прочти и постарайся своими словами передать смысл написанного. Вась, будь готов к съемке.
– Я всегда готов.
Йозеф беззвучно шевелил губами читая написанный, почти что каллиграфическим почерком текст, и облегченно выдохнул, поняв что ждет его всё таки не расстрел. Он перечитывал раз за разом стараясь запомнить эти слова, но положил бумажку на колени, что бы подглядывать и кивнул – готов. Оператор навел резкость, и кинокамера затрещала механизмами.
– Гитлер обещал нам быструю победу, вместо этого мы получили смерть, это бессмысленную войну мы уже давно, эмм,… – Йозеф запнулся, но листок сдуло внезапным порывом холодного ветра, он посмотрел прямо в объектив камеры, – мы давно проиграли. Лучший способ остаться в живых – сдаться в русский плен. Я с удовольствием принял предложение моего товарища сдаться в русский плен и, эмм, – он, замолчал, и стал помешивать ложкой остатками супа в банке. Сейчас казалось, что уж лучше бы расстреляли. Дезертир – лакомый кусочек для советской пропаганды, представление, всё как дома. Йозеф поднял взгляд и посмотрел в черный глаз объектива, – Я убил обер-лейтенанта Херрика Краузе, бежал из оккупированной нами деревни и ни секунды об этом не жалею.
Больше Йозеф ничего не говорил, но оператор продолжал снимать, довольно улыбаясь, и когда камера, наконец, стихла, он победоносно сказал:
– Вот это материал. Осталось наложить звук!
– Вы не записали голос?
– Не волнуйся, плёнка, часто, намного надежнее человеческой памяти.
Четверо, они направились обратно в избу.
– Останьтесь на улице, – сказал старший офицер идущим позади оператору и младшему офицеру, – мне нужно поговорить с этим юнцом.
Низкая дверь закрылась за офицером, отгородив их от всего остального мира. Он достал уже знакомые папиросы и предложил новоявленной кинозвезде. Йозеф взял одну папироску.
– Не стесняйся, – сказал он и поднес папиросы ближе к пленнику.
Йозеф, недолго колеблясь, взял целую горсть и рассовал по карманам, офицер поднес огня. По комнате разносился дым и запах табака, Йозеф был доволен, ибо после обеда, покурить – самое то.
– Так как тебя зовут?
– Йозеф.
– Послушай, Йозеф, – офицер подвинул стул и сел наоборот, облокотившись на спинку стула, – ты можешь помогать нам, либо тебя отправят в концлагерь для военнопленных. Или же за сотрудничество, тебе может повезти попасть не так далеко, и не так уж надолго.
– Что вам нужно?
– Информация. Для начала. Номер твоей части, имя оставшихся офицеров и так далее. И документы, кстати, покажи.
Йозеф достал из внутреннего кармана документы и протянул офицеру.
– Знаешь, – не отрывая взгляда от бумаги, заговорил он, – есть случаи, когда немецкие солдаты переходили на нашу сторону, воевали против фашистов. Обычно это сыновья коммунистов, замученных нынешней властью. А кто твой отец? Почему ты вообще решил убить обер-лейтенанта?
– По личным причинам, но не считаю себя нацистом.
– Вот как. Но ты не ответил про отца.
– Это допрос?
– Пока нет, но если будешь слишком умничать, разговор пойдет по совсем иной форме. Не забывай, ты вражеский солдат в плену.
– Я уже говорил, отец токарь.
– Помню. Вопрос другой, он токарь-фашист, или может токарь-коммунист, социалист, кто?
– Скорее беспартийный. – Старший офицер в упор посмотрел на него.
– Ничего, это мы всё узнаем – сказал он и спрятал документы Йозефа в карман, – мы возьмем тебя с собой. Больше пока что девать тебя некуда, наступление скоро.
– Наступление?
– Да. Забавно, ты возвращаешься туда же, откуда пришел, только теперь с нами. Возьмем деревню, и тогда решим, что с тобою делать.
Всё встало на свои места. Йозеф понял: вот они, люди, из-за которых он рыл окопы и патрулировал морозными ночами, в полусне бродя по периметру деревни. Он должен был убивать их, а не обедать и курить с ними. Они не должны были становиться для него людьми, но быть только целью на мушке как, впрочем, и он для них. «А как же другие?», – подумал Йозеф и схватился за голову. Старший офицер удивленно посмотрел на него. «Как же Конрад, Астор, Юрген и Ханк? Никто из них не убивал офицера, не играл перед камерой для советской пропаганды. Друзья так и остались безликим врагом для всех этих русских. И без доли сожаления они убьют их, не зная, что далеко не каждый хотел этой войны, ведь они не ели с ними супа у костра и не тянули папиросу. И я, я в этот момент не с ними, а на совсем противоположной стороне, можно сказать веду к ним их смерть. О чем я вообще думал?»
– Эй, что с тобой, парень? – офицер встал со стула и подошел к трясущемуся от череды мыслей и сокрушающих чувств Йозефу.
– Вы же их всех убьете.
– Кого?
– Друзей, – прошептал Йозеф, и офицер многозначительно выдохнул.
– Да, я понимаю. И сейчас ты не с ними. Но у своих, тебя ждет только расстрел, ты знаешь.
– Знаю. Но от этого не легче, не они же принимают решение о моей казни. Какой вообще у них есть выбор?
– Такой же, как был у тебя. И они уже приняли своё решение – остались воевать за Гитлера. Пойми, мы же воюем не с немцами, а с фашистами.
– Почему?
– Что?
– Почему вы называете нас фашистами? Они же в Италии, а в Германии нацисты?
– Я знаю, но так уже повелось. Если я сейчас скажу солдатам – Идем на бой с нацистами, меня мало кто поймет, у всех уже закрепился образ немцев-фашистов, как абсолютного зла и градус ненависти именно к ним, остается только его поддерживать.
– А мне всегда казалось, вы избегаете понятия национал-социализма, потому что и сами вы социалисты, а иметь с противником что-то общее, ни к чему.
– Эй, осторожнее. Я же тебя предупреждал, не умничай, у нас тут всё же не дружеская беседа, ты враг в нашем плену.
– Извините, – кротко сказал Йозеф, но остался при своём. Не в том он был положении, чтобы вести дискуссии.
– А теперь ближе к делу. Ты пойдешь с нами, оставить тебя нам негде, ты можешь сбежать. Приставлю к тебе конвоира, так что благодаря тебе кому-то не повезет попасть в самое пекло битвы, а многие этого хотят, поверь, поэтому не зли его. Считай, что он твой ангел хранитель.
– Я не сбегу. Но можно… – Йозеф запнулся, сам понимая невозможность своей просьбы.
– Что?
– Можно я проберусь в деревню и предложу своим друзьям сдаться? Если я смогу их убедить…
– Нет! Исключено! Ты можешь доложить, откуда мы наступаем, а если ты и впрямь не врешь, то если тебя поймают другие, эту
