Это не смутило только Кумара. Его батальон стоял в Малайе больше года, и он много ездил по колонии.
- Мне следовало вас об этом предупредить, - сказал Кумар с озорной улыбкой. - Так в Малайе повсюду. В маленьких городах клубы обычно вешают на дверях таблички со словами: "Не для азиатов". В Сингапуре нам позволено пользоваться бассейном, но только когда в нем больше никого нет. Сейчас пришлось немного ослабить барьеры для цветных, потому что здесь находится очень много индийских частей. Но вы к этому привыкнете, потому что постоянно будете с этим сталкиваться - в ресторанах, в клубах, на пляжах и в поездах, - он засмеялся. - Мы должны умереть за эту колонию, но не можем пользоваться бассейнами, - яростно тряхнув головой, он закурил.
Вскоре батальон послали на север. Малайская сельская местность стала для индийских солдат настоящим откровением. Они никогда не видели такого процветания, таких прекрасных дорог, таких аккуратных и хорошо расположенных городков. Часто во время остановок местные индийцы приглашали их к себе домой. Это были обычные люди среднего класса со скромной работой - провинциальные адвокаты и доктора, клерки и владельцы магазинов. Но признаки достатка в их домах просто поразили Арджуна и его коллег. Оказалось, что в Малайе даже простые люди могут позволить себе машины и холодильники, некоторые - даже кондиционеры и телефоны. В Индии лишь европейцы и самые богатые могли позволить себе подобные вещи.
Проезжая по дорогам, индийские офицеры обнаружили, что в Малайе в крайней нужде жили только работники плантаций, почти все - индийцы по происхождению. Их поразила разница между упорядоченной зеленью плантаций и убогостью поселков кули. Харди однажды обратил внимание на этот разительный контраст, и Арджун ответил, что в Индии такую бедность принимают как нечто само собой разумеющееся, что сейчас они ее замечают лишь из-за непосредственного соседства с малайскими процветающими городами. Эта мысль заставила обоих поежиться от стыда, словно они рассматривали условия собственной жизни впервые, в ретроспективе, словно шок от поездки вытеснил присущее им с самого детства безразличие.
Но их ждало еще одно шокирующее открытие. Арджун с друзьями обнаружили, что без формы их часто принимают за кули. На рынках и базарах торговцы обращались с ними бесцеремонно, словно их можно было не принимать в расчет. В других случаях, и это было еще хуже, они обнаруживали, что их рассматривают с чем-то вроде жалости. Однажды Арджун поспорил с торговцем, и тот, к его удивлению, обозвал его Клацем. Позже он поинтересовался значением этого слова, и оказалось, что это унизительная отсылка к звуку цепей, которые сковывали первых привезенных в Малайю индийских рабочих.
Вскоре выяснилось, что в батальоне нет ни единого человека, который не был бы втянут в тот или иной неприятный инцидент. Однажды вечером Кинаш Сингх, присев на корточки, смазывал револьвер Арджуна, и вдруг поднял голову.
- Сахиб, - сказал он, - могу я спросить у вас значение одного английского слова?
- Да. Что за слово?
- Наймит - что оно означает?
- Наймит? - Арджун удивленно уставился на него. - Где ты это слышал?
Кишан Сингх объяснил, что по время их последнего перемещения конвой грузовиков остановился у придорожной чайной, около города Ипоха. Там сидели несколько местных индийцев. Они объявили, что являются членами политической группы "Индийская лига за независимость". Каким-то образом начался спор. Гражданские сказали, что они, Джаты один-один, - не настоящие солдаты, они просто наемные убийцы, наймиты. Кончилось бы дракой, если бы конвой не отправился в путь. Но позже, вернувшись на дорогу, они снова начали спорить, на сей раз друг с другом, о слове "наймит" и его значении.
Арджун инстинктивно хотел рявкнуть Кишану Сингху приказ заткнуться и заняться своим делом. Но он хорошо знал своего денщика и понимал, что приказ не помешает ему найти ответ на этот вопрос. Быстро подумав, Арджун предложил объяснение: наймиты - это солдаты, которым платят за работу. В этом смысле все солдаты современной армии - наймиты. Сотни лет назад солдаты дрались за религиозные убеждения или из-за верности своим племенам, или защищая королей. Но те дни давно миновали, теперь военное дело - это работа, профессия, карьера. Каждому солдату платят, и нет таких, кого нельзя было бы назвать наймитом.
Это, похоже, удовлетворило Кишана Сингха, больше он не задавал вопросов. Но теперь Арджун начал беспокоиться об ответе, который дал денщику. Если правда в том (а так оно, несомненно и было), что все современные военные - наймиты, то почему это слово звучит как оскорбление? Почему он чувствует боль, когда его слышит? Может, потому что военное дело - вовсе не работа, как он заставил себя считать? Что убийство без убеждения нарушает какие-то глубокие и неизменные струны человеческой души?
Однажды вечером они с Харди засиделись допоздна, обсуждая эту тему за бутылкой бренди. Харди согласился, что трудно объяснить стыд, который возникает, когда их называют наймитами. Но именно он и указал на самую суть:
- Это потому что руки наймита действуют по воле чужой головы, эти части его тела не связаны друг с другом, - он помолчал, чтобы улыбнуться Арджуну. - Потому что, приятель, другими словами наймит - это буддху, дурак.
Арджун отказался поддержать шутливый тон Харди.
- Так мы наймиты, как ты считаешь?
Харди пожал плечами.
- Все военные сегодня наймиты, - сказал он. - Вообще-то, почему только военные? В той или иной степени мы все немного похожи на ту женщину, к которой ты ходил в Дели - танцуем под чью-то мелодию и берем за это деньги. Разницы немного, - он снова со смехом наполнил бокал.
Арджун нашел случай, чтобы поделиться сомнениями с подполковником Баклендом. Он рассказал ему про происшествие в чайной и порекомендовал тщательно приглядывать за контактами солдат с местными индийцами. Подполковник Бакленд терпеливо его выслушал, прерывая только чтобы согласно кивнуть.
- Да, вы правы, Рой, с этим нужно что-то делать.
Но Арджун ушел после этого разговора даже еще более обеспокоенным. У него было такое чувство, что подполковник не понял, почему он так разозлился, когда его назвали "наймитом", в его тоне проскакивали нотки удивления, что кто-то столь умный, как Арджун, оскорбился практически из-за простой констатации факта, словно подполковник знал об Арджуне что-то такое, чего тот либо не знал, либо не хотел признавать. Арджун теперь смущенно думал, что попал впросак, как ребенок, обижающийся, когда обнаружил, что всю жизнь говорил прозой.
Это был такой необычный опыт, такие неловкие и дерзкие эмоции, что Арджун с другие офицеры редко о них разговаривали. Они всегда знали, что их страна бедна, но никогда не воспринимали себя как часть этой бедности, они были привилегированной элитой. Открытие, что они тоже бедны, оказалось настоящим откровением, словно мрачный занавес снобизма мешал им видеть дальше своего носа - хотя они и не голодали, они тоже были бедны из-за положения своей страны, а впечатление о собственном процветании - лишь иллюзия, основанная на невообразимой нищете их родины.
Удивительное дело, но самый большой эффект, даже больше чем на Арджуна, этот опыт оказал на настоящих фаюджи - второе и третье поколение солдат.
- Но ведь твои отец и дед здесь были, - сказал Арджун Харди. - Именно они помогали колонизовать эти места. Они наверняка видели кое-что из того, что видим мы. Они никогда об этом не говорили?
- Они не смотрели на это так, как мы, - ответил Харди. - Они были неграмотными, приятель. Не забывай, что мы - первое поколение образованных индийских военных.
- Но всё же у них ведь были глаза и уши, они наверняка разговаривали с местными?
Харди пожал плечами.
- Дело в том, приятель, что их это не интересовало, им было всё равно, единственным реальным местом для них была родная деревня.
- Как такое возможно?
В следующие недели Арджун часто об этом думал: похоже, на долю его поколения выпала расплата за эту замкнутость на себе.
***
Дину чувствовал, что с каждым днем, который он проводит на склонах горы, его фотографии меняются, словно глаза привыкают к незнакомым очертаниям, а тело приспосабливается к новому ритму времени. Его ранние фотографии чанди были угловатыми и плотно наполненными, включали широкие панорамы. Он представлял это место насыщенным визуальными драмами - джунгли, гора, руины, вертикальные линии стволов, наложенные на широкую горизонталь далекого моря - пытался вместить в фотографии все эти элементы.
Но чем больше времени он проводил на горе, тем меньшую значимость приобретал фон. Протяженный ландшафт одновременно и сжимал, и расширял поляну рядом с лесом, где стояли чанди: она становилась маленькой и интимной, но насыщалась чувством времени. Вскоре Дину смог научиться не видеть ни горы, ни лес, ни море. Он приближался к чанди всё ближе и ближе, исследуя текстуру латерита и узоры покрывавшего его поверхность мха, пытаясь найти способ запечатлеть на удивление чувственные формы грибов, которые выросли в стыках камней.
