Медленным, торжественным движением начал подниматься на гафеле кормовой Георгиевской флаг. Легкий ветерок нежно и бережно расправлял его шелковую ткань с Андреевским перекрестием и алым символом Святого Георгия посредине. «500 пушечных выстрелов раздирали воздух громом великолепного салюта, — описывал дальнейшее очевидец, — корпуса кораблей и вскорости самые реи потонули в облаках белого дыма; люди, бывшие на бом-брам-реях, казались в самом деле висящими в облаках; десять тысяч раз эхо Валлетты и Коттореро повторяло раскаты пушечного грома. Затем последовала мертвая тишина, покуда батареи Сент-Эльпо и всех крепостных линий Мальты вместе с пушками английских судов не заплатили в свою очередь долг почтения. Весь народ был в высшей степени в восторге; махание платками, радостные крики тысяч придали еще более торжества этому празднику.
Снова заговорили пушки корабля «Азов» в знак признательности за честь… потом звуки победной музыки нескольких военных хоров последовали за ревом пушек. Никогда не забуду я этой сцены…»
В те дни, когда у Мальты пушки салютовали новоявленному кораблю-герою России, над Балканами и Черным морем горизонт заволокло грозовыми тучами. Вот-вот ждали громовых раскатов и полыхающих зарниц военных схваток.
Кровоточил рубец Наварина на теле Османской империи. Не могла смириться Порта с унижением и бессилием в противостоянии с извечным врагом. Россия в ее глазах была зачинщицей восстания греков. И в самом деле, Ипсиланти создал первый отряд повстанцев в России. Русская эскадра стала боевым ядром армады, расколотившей в пух и прах турецко-египетский флот. Надо было срочно восстанавливать сильно пошатнувшийся престиж на Балканах.
Прошел месяц-другой после Наварина, и султан показал себя. Для этого вовсе не нужно открывать военных действий. Сначала он разорвал все прежние договора с Россией и призвал всех мусульман к «священной войне». Потом попросту закрыл Босфор и Дарданеллы для русских судов. Задерживал и изымал все грузы у русских купцов. Склады в Одессе, Тавриде, Азове ломились от русской пшеницы, торговые люди, а вместе с ними и помещики терпели страшные убытки. В Константинополе фанатики избивали русских, громили торговые лавки. Немало россиян оказалось в Семибашенном замке.
В середине апреля 1828 года Николай I обнародовал манифест о войне с Турцией. Спустя месяц армия без особого сопротивления заняла Молдавию и Валахию. У предгорий Балкан начались неприятности. Так или иначе этот первый поход армии под рукой Николая I проявил во всей полноте царственный плац-парадный стиль нового императора.
Сказалось многое другое. И необученность солдат военному делу, и бездарность Витгенштейна и подобных ему генералов, солдаты частенько голодали, интенданты, как всегда, воровали.
Достаточно метко подметил характерную черту Николая I его современник Александр Герцен: «…для Николая шагистика была главным в военном деле». В конце концов эта дорога приведет царя к закономерному финалу его жизни — позору Крымской войны.
Кампания следующего, 1829 года была более успешной. Наконец-то пала неприступная крепость Шумлы, и армия, наступая вдоль побережья, овладела Адрианополем. До турецкой столицы оставалось шестьдесят километров…
Надо сказать, что в этой войне всюду, где армии помогал Черноморский флот, она успешно била турок с самого начала 1828 года.
Черноморская эскадра принесла и первую ощутимую победу. Месяца хватило морякам, чтобы овладеть сильнейшей крепостью Анапой, форпостом турок на Тамани. Кубань получила выход к Черному морю. Правда, здесь произошел инцидент. Не поделили лавры победителей два командира. Главный командир флота адмирал Алексей Грейг и генерал-адъютант, начальник Морского штаба, новоиспеченный контр-адмирал Александр Меншиков. Первый командовал под Анапой Черноморской эскадрой, второй, выдвинувшийся при Николае, прежде не имевший никакого понятия о флоте, руководил десантом, осадившим Анапу…
После взятия Анапы Черноморская эскадра направилась на запад, помогать армии. Сначала принудили к сдаче крепость Констанцу. После того два месяца корабли бомбардировали сильную крепость Варну. И она покорилась. На суше армейцам помогал десант морского гвардейского экипажа контр-адмирала Ф. Беллинсгаузена.
Кампания 1829 года началась с удачи — захвата отрядом кораблей контр-адмирала Кумани крепости Сизополь у входа в Бургасский залив. Вдоль Румелийского побережья постоянно крейсировали фрегаты, бриги, катера, не пропуская турецкие суда с десантами и оружием, захватывали их в плен, жгли, топили. В начале мая отряд капитана 1-го ранга И. Скаловского обстрелял береговую батарею на мысе Баба.
Вдалеке в заливе стояли на якоре линейный корабль, транспорт, более десятка мелких судов. Рано утром отряд матросов-охотников под командой мичмана Трескина на шлюпке пробрался в залив. Под огнем с берега шлюпка приткнулась к линейному кораблю. Матросы приколотили к его борту пеньковые кранцы, облитые смолой, и подожгли.
Турецкий корабль вспыхнул, запалил стоявшие рядом суда, и вскоре все они сгорели дотла.
Потом случился конфуз, довольно редкий в русском флоте. Фрегат «Рафаил» в сорок четыре пушки крейсировал между Трапезундом и Батуми. Там Черноморский флот обеспечивал действия армии на Кавказе. На рассвете 11 мая у берегов Анатолии на траверсе мыса Пендараклин совсем заштилело, паруса обмякли. В предрассветной дымке раздался тревожный крик с салинга:
— Корабли неприятеля справа!
Командир фрегата капитан 2-го ранга Стройников через минуту-другую выскочил на шканцы. Из туманного марева один за другим надвигались корабли турецкой эскадры.
— Один, два, три… — считал побледневший Стройников. Шесть линейных кораблей, два фрегата, пять корветов, два брига. Более массивные линейные корабли зыбью неумолимо дрейфовали к «Рафаилу».
— Барабаны наверх! Дробь! — скомандовал Стройников.
Небезынтересно объяснение Стройникова: «…неприятель, пользуясь попутною зыбью и имея направление полнее, сближался с фрегатом; я, дабы отвлечь оных и продлить время до ночи, темнота коей могла способствовать спасению фрегата, следовал его движениям, но он, имея преимущественный ход, не допустил до сего, приближался и пополудни в два часа пресек все направления; видя себя в столь неизбежном положении, созвал всех штаб- и обер-офицеров, для отобрания мнения каждого, которые, общим согласием, положили обороняться до последней капли крови и в случае нужды свалиться с неприятелем и взорвать фрегат; но нижние чины, узнав намерение наше, объявили, что фрегат не допустят сжечь, а сделавшийся в сие время штиль лишил меня и последних способов к защищению и нанесению неприятелю вреда, а в 4 часа пополудни фрегат взят неприятельским флотом».
Пленение русского корабля было позорно. Трудно представить в деталях, что в самом деле происходило на «Рафаиле», но нельзя и не доверять командиру пусть и сдавшегося корабля.
А быть может, у нижних чинов мудрости было больше, чем у офицеров? Ведь пленили же русские моряки турецких янычар. И те сдавались, моля о пощаде. В конце концов, у жизни для всех цена одинаковая. Вера, царь, отечество. Но православие почитает Библию, а в Библии сказано — «не убий». И что в сознании тех же крепостных людей в матросских робах олицетворял самодержец? Не дрогнув, тысячами отправлявший на каторгу, на тот свет им подобных? И многое ли приобретет отечество, потеряв безвозвратно сотню-другую своих сыновей? Одно дело, когда есть смысл и хоть малейший шанс достойно сражаться до последнего и победить. Если же такой возможности нет? Пятнадцать против одного. И одна дорога — на тот свет? Во всех иностранных флотах в такой ситуации надлежало спускать флаг. Другое решение лежит за пределами разума. Русские же люди часто действовали по велению сердца и совести. Но корабль следовало уничтожить.
Приказ царя о «Рафаиле» заканчивался указанием: «Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде смыть бесславие фрегата «Рафаил», не оставить его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращен в власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить флаг русский и служить народу с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню». Всех офицеров царь разжаловал в матросы, кроме мичмана, который находился в крюйт-камере.
Наказ царя исполнит спустя четверть века при Синопе Павел Нахимов.
А через три дня черноморцы доказали свою неустрашимость. Отряд кораблей — фрегат «Штандарт» и два брига «Орфей» и «Меркурий» — находились в разведке у Босфора. На подходе к проливу рано утром 14 мая неожиданно с востока показалась турецкая эскадра. Сигнальщики насчитали тринадцать вымпелов, из них шесть линейных кораблей. Определив состав сил неприятеля, командир отряда капитан-лейтенант Сахновский поднял на «Штандарте» сигнал: «Следовать в Сизополь». Надо было известить флот о появлении противника, так как турки уже начали погоню. «Штандарт» и «Орфей» легли курсом норд-вест, имея ветер в бейдевинд. Командир «Меркурия» капитан-лейтенант Александр Николаевич Казарский приказал подвернуть, имея ветер в галфвинд, и «Меркурий» стал отходить в сторону. Капудан-паша размышлял недолго: два корабля русских быстро уходят на север, их не догнать, надо взять в плен этого одинокого безумца. «Меркурий» остался один на один с неприятелем. Теперь судьба его зависела от ветра. Когда он свежий, можно быстро развить большую скорость. На этот раз не повезло. Ветер заметно стихал, а к полудню паруса заполоскали. «Весла на воду!» — скомандовал Казарский, на низко сидящем бриге их применяли для маневра в безветрие. А между тем от турецкой эскадры отделились и устремились в погоню два линейных корабля — «Селимие», сто десять пушек на трех палубах, и двухдечный «Реал-бей» с семьюдесятью четырьмя пушками. На их высоких мачтах верхние паруса — брамсели — забирали поток ветра на высоте, и турки на глазах сближались с русским бригом. Уже слышны оттуда истошные крики капудан-паши: «Сдавайся, убирай паруса!» Стало ясно — сражение неизбежно. Отдав приказание изготовиться к бою, Казарский собрал офицеров. Первым получил слово, согласно уставу, младший по чину, поручик корпуса флотских штурманов Иван Прокофьев.
